В неверном свете - Карло Шефер

Сегодня я вижу в подлом обмане Зундерманна некий аспект его садизма и мелкую месть, которую я никогда в нем не могла бы предположить, ведь мне пришлось, невзирая на мою… — Она запнулась, остановила запись и долго глядела в ночь из безупречно чистого окна эркера. — …Пришлось, невзирая на мою любовь к нему, признать его магистерскую диссертацию абсолютно негодной. Мне ясно, что эти жалкие объяснения не могут обелить мое имя. За много лет я научилась мириться с тем, что я человек, которого не любят. Но я не хочу переносить то, что теперь последует. Это все.

Сияющий Хеккер сидел за столом между полицейскими и Ильдирим.

До сей поры разговор не выходил за рамки взаимных уколов. Хеккер подыскивал все новые выражения, чтобы дать понять, что он не привык, когда его просто вышвыривают пинком из работы, в которую он добровольно вложил свои знания специалиста.

— Может, тогда вам следовало бы отказаться от слишком тесного контакта с лицами женского пола в таких рабочих группах? Ведь у вас есть семья, или я ошибаюсь? — сказал Тойер.

— Если такого контакта добиваются… — Хеккер улыбнулся опущенными уголками рта и мило свел брови, напомнив стеклоочиститель старого образца. — Далее, поскольку вы намекаете на мой брак, — я не вижу противоречия между законной заботой о потомстве и откровенной склонностью к эротике.

Хафнер злобно растерзал картонную подставку под пивной стакан.

— О'кей, доктор Хеккер. — Лицо Ильдйрим заострилось, словно вафельный рожок. — Вы наплели господину Тойеру по телефону, что собираетесь нам сообщить нечто такое, что нас заинтересует. Что именно? После этого мы попрощаемся с вами.

— Ну, я и так долго не задержусь в этой компании, — засмеялся Хеккер, но нараставшая к нему ненависть не была ему так уж безразлична. Его уши покраснели. — Господин Зельтманн оказал мне любезность и рассказал о некоторых дальнейших шагах расследования — если их можно назвать шагами. Мне уже ясно, что это не все. Но тем не менее мелкие душонки наверняка окопались за своими инструкциями… Вот я и подумал, а не рассказать ли мне старушке Обердорф, какую картину она признала подлинником. Я получил от этого удовольствие.

— Как вы сказали? — Тойер сначала отказывался понять смысл сказанного. — Где вы были?

— Я был у Обердорф и хорошенько врезал ей по слоновьим ушам, рассказав про зимний свет. Вот уж никогда бы не подумал, что она еще ничего не знает. Но это было поистине замечательно.

— Вы отомстили за какую-то там критику вашего реферата сто лет назад… — простонал Тойер. — Ах этот Зельтманн, этот идиот… Господи, что она теперь делает? Ведь она уже знает, что ей конец… Счет! — заревел он. — Быстро платим! Надо ехать!

В общей суете ничего не понимавший Хеккер крикнул, что это еще не все. Она, мол, его поняла и завтра явится в полицию.

— Понимаете? — крикнул он, снова надуваясь от гордости. — Мне нужен был разговор, чтобы поквитаться с ней. Разговор! Когда она услыхала, что у Зундерманна была связь с Вилли…

— Что? — вне себя от ужаса воскликнул Тойер. — Она и это знает? Ребята, скорей туда. Проклятье, если она теперь пойдет вразнос…

Хафнер приблизил к Хеккеру горящее ненавистью лицо:

— Ты… ты…

— В чем дело? Мало того, что вы жалкие ничтожества, но еще и грубые!

Лейдиг потащил Хафнера к двери.

— Оставь этого говнюка. Вернер сейчас подгонит машину…

Через несколько минут они уже подъезжали к дому профессорши. Штерн соблюдал правила движения с пунктуальностью сицилийского пьяницы.

— Когда мы приедем, будьте осторожней, — предупредил Тойер по дороге.

Разумеется, он первым выскочил из автомобиля, забыв про осторожность.

— Все темно! — взревел он и остановился. Бежавшие следом подчиненные наткнулись на него. — Гараж открыт. Она уехала. Скорей в Неккарау. Сейчас она там придушит Зундерманна.

16

По дороге Тойер с нараставшим отчаяньем созванивался с коллегами из Мангейма. Когда Штерн свернул на улицу, где жил Зундерманн, у подъезда стояли четверо патрульных полицейских.

Старшего гаупткомиссара била паническая дрожь, когда он со своей группой подходил к двери.

— Здесь он меня убил, — простонал он. — Здесь он меня убил. Уже три недели, как я умер…

— Бросьте, вы вовсе не умерли, — с материнской заботой сказала Ильдирим и дала ему подзатыльник. Помогло.

— Ну и что здесь творится? — приветствовал их один из четверки с возмутительной небрежностью.

— Мы полагаем, что там внутри совершено убийство или совершается сейчас, — взволнованно сообщил Тойер. — Я Тойер, старший гаупткомиссар криминальной полиции…

Из мангеймских сотрудников никто не счел нужным представиться. Маленький толстяк, который даже ночью не расставался со своими пилотными темными очками, кивнул на Ильдирим:

— Что тут забыла турецкая баба?

— Это прокурор, фрау Ильдирим, ведет с нами следствие, — прорычал Тойер.

— Ага. Прокурорша, — повторил Ленивый. — В Турции такие тоже прогуливаются с полицией?

— Что такое? — вскипел Хафнер. — Схлопотать захотели? Лейдиг, Штерн, они нарываются! Мы…

Тойер между тем нажимал на кнопку звонка

— Проклятье! Нам надо войти!

Старуха с цокольного этажа высунулась из своего окна.

— Опять вы? Что вы все время шумите? Наверху в доме грохот, тут, у двери, крики…

— Извините, — чинно сказал Штерн, подтянулся на ее подоконнике и оказался в доме, респектабельно перемахнув через седой пучок дамы.

— Так нельзя! — заявил один из патрульных, который еще ничего не сказал и выглядел так, словно он к тому же ничего и не думал.

Штерн открыл дверь. Они бросились наверх. Дверь Зундерманна была заперта, но недолго, вскоре Хафнер со стоном лежал в обломках резопала.

Лейдиг увидел все первым:

— Лица нет.

Там, где прежде сияла улыбка красивого раскованного студента Даниэля Зундерманна, теперь был кровавый ком мяса. Один уцелевший глаз глядел, словно забытый, с сохранившегося островка лица. На месте другого глаза была лишь темная кровь, скопившаяся в глазнице. Но парень был еще жив.

— Вы ей сказали, где картина? — настойчиво спросил Штерн. В эту секунду он удивил всех, так как стоял на коленях возле изуродованного студента и обращался к нему.

Можно было различить намек на кивок.

— Где же она?

Тойер заставил себя взглянуть на кровавую сцену:

— Он не может говорить. Рта ведь нет.

Они оставили притихших мангеймцев на месте происшествия и бросились вниз по лестнице. Дверь на задний двор и вход в соседний дом были открыты.

— Она уехала. Она забирает картину. — Тойер перевернул мусорный бак и уселся на него.

В своей озабоченности они не сразу заметили, что Ильдирим плачет. Наконец, это заметил Лейдиг и неловко предложил ей бумажный носовой платок.

Она покачала головой и сжала губы, но потом все-таки в сердцах воскликнула:

— Турецкая баба! Тип, который не отличит калькулятора от мобильника, называет меня турецкой бабой. Любой кретин имеет право сказать мне что-то подобное!

Теперь и она ударом ноги перевернула мусорный бак. У окон своих квартир собирались первые зрители.

Ильдирим посмотрела на них.

— Эй, мудаки, проклятые мудаки! — крикнула она. — Моя мать убирала ваши дома, стирала, чистила, так что у нее суставы распухли. Она была так верна своим бешеным немецким господам, что оплачивала из собственного кармана письма, когда эти жадные твари оставляли слишком мало денег на хозяйство. Вы, немцы, ведь все мудаки. А такие люди, как мои родители, еще благодарили вас за что-то! Благодарили! Проклятая страна!

Тойер встал и пошел к ней.

— Ах, как все противно! — Она закрыла руками лицо.

— Ничего, ничего, — пробурчал комиссар и неловко потрепал ее по плечу. — Мы все мудаки. — После недолгой паузы он спросил: — А ваша мать спрятала бы картину ради своих хозяев?

— Конечно, — заплакала Ильдирим, потом все поняла и подняла лицо.

— Адрес у меня есть, — тихо сообщил Хафнер, — я его узнал.

Штерн негромко заметил, что у него в машине лежит план Мангейма. Но все-таки они еще мгновение стояли как вкопанные.

— Вперед, — скомандовал Тойер.

Они добирались до места дольше, чем рассчитывали, когда намечали себе на плане самый короткий путь. Улицы были узкими, и Лейдиг при свете хафнеровской зажигалки не мог конкурировать со спутниковыми системами мониторинга транспорта. Кроме того, он плохо ориентировался в незнакомом городе.

— Выброси этот идиотский план! — закричал Штерн. — Просто скажи, в какую сторону ехать!

Совсем как в кино, они с визгом шин одолели первый поворот. Справа стояли в ряд старые, частично еще крестьянские дома, слева бетонное здание школы, все это уносилось назад быстрей и быстрей, словно ручку подвижного театрального задника крутил нетерпеливый рабочий. Потом мельтешение оборвалось. Штерн вдавил тормозную педаль в пол, так как прямо перед ними в узкую улицу медленно, соблюдая правила проезда на нерегулируемых перекрестках, свернул массивный, похожий на широкие сани «шевроле».