Выкупи меня - Яся Белая

— Прямо сейчас, за триста километров отсюда, Зайцевых сняли с самолёта. Поеду-ка я пообщаюсь. А то вопросов многовато.

Глеб встаёт, направляясь к выходу.

— Я с тобой, — поднимается Арис, мягко ссаживая меня с колен на диван.

— И я, — вклинивается Драгин. — Хочу понять, что за дерьмо вообще происходит.

— Тогда я тоже еду с вами, — заявляю, вскакивая.

— Нет! — дружно рявкает это трио домостроевцев.

— Ты останешься здесь, — строго заявляет Арис.

— Но…

— Никаких «но»! — осаживает, но тут же смягчает тон: — Кто-то должен присматривать за Хлоей. И лучше, если это будешь ты, Сахарок. Похоже, на тебя её «чары» не действуют.

И… уходят.

Вот просто разворачиваются и уходят! Три здоровенных лба! Один клялся, что будет защищать меня, как рыцарь. Другой должен делать это потому, что он — мой муж. Третий — мужний начальник безопасности. Большие, сильные, взрослые, они бросают меня, маленькую, хрупкую, беззащитную.

Мне остаётся лишь хлопать глазами и хватать ртом воздух.

Как? КАК так-то?

Плюхаюсь на диван, подтягиваю колени к груди и ёжусь, ощущая, как в душу змеёй заползает страх — иррациональный, настоянный, первозданный. Умом я понимаю — бояться нечего. Это — дорогая частная клиника. Сейчас она буквально напичкана людьми Драгина и подчинёнными Темникова. Все они — профессионалы высшей категории. Но…

В соседней палате лежит Хлоя — маленькая девочка, которая даст сто очков вперёд любому амбалу, просто потому, что она для него — невидимка. И мы все не знаем, кто она и каковы её цели? Ведь она смогла подняться после операции! После того, как её сбила машина!

Мне страшно.

Я, вообще, с детства недолюбливаю больницы. Помню, Элине Сергеевне приходилось меня чуть ли не волоком в поликлинику таскать. Я обычно ревела на весь коридор, привлекая к себе внимание всех сердобольных мамочек и зарабатывая потом нагоняй от родительницы.

Значит, Зайцевы пришли тогда в детдом за мной.

Встаю, беру горсть конфет из вазочки, возвращаюсь назад, зарываюсь в плед. Прикрывая глаза, представляю, что я в тёплых надежных объятиях мужа. Любимая и забалованная им.

Пожалуй, я должна быть благодарна Элине Сергеевне за её алчность. И судьбе — за то, что объектом этой алчности оказался Ресовский, а ни какой-нибудь толстый старый денежный кошелёк, наподобие того, что хотел купить меня на аукционе.

Забрасываю в рот конфету, разгрызаю. У меня дурная привычка — грызть леденцы. Элина Сергеевна сильно ругала за это. Говорила, что зубы испорчу. Я кивала, соглашалась и продолжала грызть.

В целом, если оценивать Зайцевых, как родителей, они вполне себе тянут на четвёрку с минусом. Бывает и хуже же. Меня не били, не унижали, не заваливали чёрной работой. Я делала лишь то, что мне нравилось. Нравилось готовить — готовила. Нравилось убирать в гостиной — убирала. Ну да, настояли на моём поступлении в Академию. Ну, так у той же Машки — та же ситуация. При родном отце.

Вспомнив Академию и Машку, спохватываюсь, что пропустила уже пару дней учёбы. Нехорошо. На носу — сессия. Нахожу среди своих вещей телефон (и как только успели сюда привезти?), набираю старосту, прошу скинуть все задания за время пропусков.

Учёба — здорово отвлекает. Сейчас и сяду за чтение. А там, глядишь, и парни вернуться. Они ж на вертолёте — я слышала, как Драгин его вызывал, выходя. А что для вертолёта триста километров? Оглянуться не успею, как они будут здесь.

Только собираюсь открыть почту, как за ширму заглядывает санитарка:

— Госпожа Ресовская, — я всё ещё не привыкла к новой фамилии и обращению «госпожа». Поэтому первые мгновения недоуменно пялюсь на женщину, а потом понимаю, что это — ко мне, — … не могли бы вы выйти в коридор, мне нужно провести кварцевание.

Киваю, забираю гаджет, выхожу.

Устраиваюсь на подоконнике, всё-таки открываю почту… Но вернуться к учебе опять не получается — слышу тихий смешок.

Отрываю глаза от экрана, бросаю на источник звука.

Старик в инвалидном кресле.

Божий одуванчик.

Только вот…

… я уже видела его однажды. Пятнадцать лет назад.

И сейчас, холодея, вспоминаю, что это после его визита в доме моих биологических родителей остался чёрный кусок бумаги с изображением серебряного цветка…

Флешбэк

Рыжая девчушка неполных пяти лет от роду застыла в дверях отцовского кабинета. Она сжимала в руках трячиную куклу — смешную, глазастую, с болтающими тонкими ножками. У куклы было нарядное льняное платьице, кружевные передник и чепчик да две косы из пряжи. Эту куклу сделала девочке мама. Малышка считала игрушку очень красивой. А ещё её было просто необходимо показать папе.

Отца долго не было дома. И вот теперь девочка услышала его голос из кабинета.

Отец не разрешал ей приходить сюда. Вернее, приходить самой. Но сейчас же она не сама. Вот он, папочка. Она отлично видела его спину, обтянутую клетчатым пиджаком. Папочка размахивал руками и кому-то что-то говорил. Девочка не услышала всей речи. Только обрывки фраз…

— … нет! — строго сказал папа. — И такой ответ будет всегда!

Потом девочка заметила его собеседника — он как раз выбрался из тени. То был дедушка, ни её, девочкин дедушка, а чужой. Плохой дедушка, она чуяла это. Дедушка сидел в кресле на колёсиках. Он управлял ими с помощью рычажков. Похожие были у папы в машине. Но эти только меньше.

Девочке сразу же захотелось такое кресло. Она даже хотела подойти к дедушке и попросить покататься. Пусть он и плохой, но не настолько же, чтобы отказать ей. Мамочка вон всегда говорит: «Тебе невозможно отказать». Но потом дедушка заговорил и она передумала.

— Эх, Слава-Слава, — он тряхнул белой головой, — как бы тебе не пришлось пожалеть о твоём «нет».

Папочка сжал кулаки. Взрослые всегда так делают, когда собираются кинуться на обидчика. Девочка не хотела, чтобы папа дрался. После драки бывают синяки и царапины, которые потом больно