История первая: Письмо Великого Князя - Лента Ососкова

— А Кима?

— Не знаю, — Костяник покосился на Студента, сосредоточенно пыхтящего сигаретой. — Давно её не видел…

Раста погрустнела — с Кимой они были подругами, с самого-самого начала, когда Надя только появилась на Арбате. Вздохнула и обеспокоенно сказала:

— Надеюсь, с ней ничего не случилось…

— Да что с ней случится, это же Кима, — Костяник улыбнулся и покровительственно положил ей на плечо ладонь. Каше и Спецу одновременно почему-то сразу захотелось взять Расту под руку, из-за чего Костяник был старательно оттёрт в сторону. Переглянувшись с некоторым удивлением, ребята так и пошли, словно охраняя Надю, которая только хихикнула. Пока мальчишки не вздумали охранять её друг от друга — она не собиралась вмешиваться. Да и вообще, в глубине души Расточка понимала, что ей… приятно. И самую капельку захватывает дух, и где-то под рёбрами становится тепло-тепло. А когда она сталкивалась со Спецом или Кашей плечами, то даже горячо — и от этого ёкало сердце.

Устроившись всей большой компанией на склоне берега, хиппи побросали на землю куртки и кофты и устроились на них, глядя, как чуть ниже, почти под ногами плещется вода. Некоторое время было тихо — и даже мирно. Потом Костяник дотянулся до своей гитары и задумчиво провёл по струнам рукой. Гитара отозвалась ровным строем — по крайней мере, на слух Расточки.

Все, как один, повернулись к певцу.

— Сы… сыграй, а… — озвучил общую просьбу Студент.

— Что сыграть?

— Не зы… знаю, — Студент, стесняющийся того, что он заикается, уставился на плывущую по пруду утку и снова намертво замолчал.

— Ну даже не зна-аю… — задумчиво протянул Костяник и вдруг с лукавством скандинавского бога Локи взглянул на Расточку. — Разве что… — он напел что-то про себя, сыграл три-четыре аккорды и улыбнулся: — Разве что экспромтом сочинить что-нибудь…

Он помолчал для пущей торжественности, подождал, пока все замолкнут, и запел своим сильным, колдовским голосом, и, хотя пел он явную чушь, остальные замерли, слушая:

— В лунных лучах стою под балконом,

О, донна, без вас мне темно… — он лукаво взглянул на Расточку, хотя, правда, ту больше занимало то, что Каша щекочет ей шею травинкой. Нет, песню она слушала и взгляд чувствовала, но…

— Быть может, достал вас за эту неделю,

Но сердце сгорает огнём! — не сдавался Костяник, судя по паузам — сочиняя песню на ходу: — И, э-э… пока лунный свет задремать вам мешает,

Я стою, я пою под окномИ вам серенаду любви воспеваю,Ведь сердце сгорает огнём!Молю вас, мне сердце своё отворите,О, донна, как в вас я влюблен!Я ради любви сотворю, что угодно,И сердце сгорает огнём!Прошу, прикажите, исполню желанье,Любви буду верным рабом…Увы мне, увы: в ответ мне молчанье…А сердце сгорает огнём…Вот выйдете утром из дома к подруге,А тут горстка пепла в пыли!Ах, как же так вышло?.. От любви догораю!..И сердце… сгорело! В груди!

На этой трагично-пафосной ноте, торжественно сыграв ещё пару аккордов, Костяник замолчал. Потом поглядел на Расточку и сделал печальный вывод:

— Ну вот, я им серенады на ходу сочиняю, а они — человека убить пытаются.

Расточка на секунду отвлеклась от попыток отобрать у Каши травинку — что уже привело к обычной куче-мале из всех троих друзей — и удивлённо отозвалась:

— Да не убиваю я его…

И только потом сообразила, что, выходит, серенада посвящалась ей.

Куча-мала распалась. Каша и Спец переглянулись и, не сговариваясь, подняли взгляд на Костяника, безмолвно требуя объяснений.

Музыкант молчал, но губы у него смеялись.

— Ко-ость… Спой лучше что-нибудь мирное. Про пацифики, — посоветовал Спец подозрительно дружелюбным голосом.

— Чего тебе мирного спеть, маленький спец по большой забольской войне? — усмехнулся Костяник, сорвал растущую под рукой ромашку и, пользуясь тем, что Спец после его слов о чём-то надолго задумался, протянул цветок Расточке. Та фыркнула, но цветок взяла.

— Спой про серый город, — попросил, наконец, Спец тихо и сипло. — И про детей цветов, — кажется, он даже забыл, что минуту назад сгорал от ревности и пытался испепелить Костяника взглядом.

Он и сам иногда не мог объяснить, почему ему так нравилась эта песенка. Костяник хмыкнул и ничего не сказал, только провёл тихонько по струнам, взяв первый аккорд.

— А может, — раздался мурлычащий, вкрадчивый голос Крезы, — лучше про любовь?

— Отвали, — попросил Спец, не выдержав. Испортить такой момент!..

— Эй, эй, — вмешался Гав. Пока Креза молчала — он был спокоен и в целом доволен ситуацией, но когда она снова начала откровенно заглядываться на «малыша Спеца», а тот — резко ей отвечать, Гав счёл своим долгом вмешаться: — Чего ты к Крейзи цепляешься?! Ты не один здесь, чтобы решать, чего слушать!

Костяник неожиданно резко хлопнул по струнам, встал и принялся убирать гитару в чехол. На недоумённые взгляды, он сердито ответил:

— А я не караоке, чтобы заказывать песни.

— Ну, Костяник, — капризно надула губки Креза. — Тебе поаплодировать? Попросить на бис? Воспеть дифирамбы… Ты же у нас звезда, без вопросов!..

— Накуриться и забыться, — буркнул Костяник, но видно было, что даже такая грубая лесть ему приятна.

— Ну так кури! — возликовала Креза и переключилась на Спеца: — А ты не будешь? Поверь, сразу исчезнет такое, м-м-м… выражение с фэйса… И мир станет свободным и таким лёгким… — она постаралась предать голосу эту самую лёгкость, но хрипотца мешала.

Спец не поморщился — лицо у него просто застыло маской, словно он отгородился от всего мира. Но взгляда не спрятал:

— Нафиг мне ваш укроп, мне и без него проблем хватает… — он вспомнил, что хотел в Управлении Крёстному на письмо ответить, да и дел, по идеи, много, хотя командир и отпустил его сегодня погулять. Выбросить всё это из головы никак не получалось. И тревожно было на душе — хоть действительно возьми и закури!.. Но нельзя. Уж точно никак нельзя. Недостойно… офицера.

Он впервые столкнулся с тем, что в хиппейской компаний думает о своём звании. И стало даже как-то противно на душе, гадко, словно то, что он в Управлении говорил Станку, было неправдой.

— Эй, — окликнула обеспокоенная такой резко паузой и переменами Расточка, — Спец?

— Всё путём, — солгал юный фельдфебель. — Это просто ветер стих.

Глупость — но Расточка неуверенно улыбнулась и не стала расспрашивать дальше. Сиф видел, что ей ужасно хочется — и что она убеждает себя, что всё в порядке.

Господи, спасибо тебе за таких друзей. Которые нутром чувствуют, о чём спрашивать нельзя, и так легко прощают паузы и молчание…