Россия и ислам. Том 2 - Марк Батунский

Как «почвеннику» Достоевскому следовало бы лепить образ России как самодостаточной единицы, которая внутри себя содержит весь необходимый для благого мироустройства комплекс ценностных идеалов, норм, ожиданий, лояльностей, – комплекс, не нуждающийся поэтому ни в «западных», ни, тем более, в «азиатских» приращениях. Но как проповедник «всечеловечности» Достоевский вынужден признать онтологический статус множества разновекторных культурных кругов и экзистенции каждого из них – как реальное (или потенциальное) отражение всех остальных и, значит, их (латентную, по крайней мере) структурную близость. Только так «всечеловеческое» способно охватить земной мир одновременно и на уровне различий, и на уровне единства, – мир, который остается все же неопределенной спонтанностью. И в этом его и величие и ничтожество.

Попробуем же в свете сказанного проанализировать метафизические компоненты удивительно настойчивых призывов Достоевского к перманентному российскому «Drang nach Osten».

На вопрос «что нам в ней (Азии) делать?» он отвечает: «Потому необходимость, что русский не только европеец, но и азиат250.

Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!… если есть один из важнейших корней, который надо бы у нас оздоровить, так это именно взгляд наш на Азию. Надо прогнать лакейскую боязнь, что нас назовут в Европе азиатскими варварами и скажут про нас, что мы азиаты еще более, чем европейцы. Этот стыд, что нас Европа сочтет азиатами, преследует нас уже чуть ли не два века. Но особенно этот стыд усилился у нас в нынешнем, девятнадцатом веке… Этот ошибочный стыд наш, этот ошибочный наш взгляд на себя единственно как только на европейцев, а не азиатов (каковыми мы никогда не переставали пребывать), – этот стыд и этот ошибочный взгляд дорого, очень дорого стоили нам в эти два века, и мы поплатились за него и утратою духовной самостоятельности нашей и, наконец, деньгами, деньгами, которых бог знает сколько ушло у нас на то, чтобы доказать Европе, что мы только европейцы, а не азиаты»251.

Достоевский сожалеет, что в свое время Россия не помирилась с Наполеоном, который «за условие, что мы не будем ему мешать в Европе… отдал бы нам Восток, и теперешний Восточный вопрос, – гроза и беда нашего текущего и нашего будущего был бы уже теперь давно разрешен»252. Но тем не менее продвигаться в Азию жизненно необходимо – и не только потому только, что европейские народы «…признали нас чуждыми своей цивилизации, самозванцами», что (и это всего обидней!) «турки, семиты им ближе по духу, чем мы, арийцы»253.

От «окна в Европу» отвернуться трудно, тут факт: Европа – «нам тоже мать, как и Россия, вторая мать наша…»254. Но Азия, Азия – да ведь она «и впрямь может быть нашим исходом в нашем будущем»; Азия, «азиатская наша Россия, – ведь это тоже наш большой корень, который не то что освежить, а совсем воскресить и пересоздать надо! Принцип, новый принцип, новый взгляд, на дело – вот что необходимо!»255.

Ведь, обретая Азию, Россия получит то же, что и Европа открытием Америки, притом, самое главное, не одни лишь материальные блага (хотя и о них Достоевский не упускает случая напомнить): с стремлением в Азию у нас возродится подъем духа и сил, и Россия раз и навсегда утеряет комплекс неполноценности: «В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азии явимся господами. В Европе мы были татарами, а в Азии и мы европейцы. Миссия, миссия наша цивилизаторская в Азии подкрепит наш дух и увлечет нас туда, только бы началось движение. Постройте только две железные дороги… одну в Сибирь, а другую в Среднюю Азию и увидите тотчас последствия»256.

Достоевский продолжает спор об Азии, пытаясь ответить на вопрос, который могли бы задать ему ревнители ориентации на Европу и только на Европу: «…как же вы восклицаете про науку, а сами склоняете нас к измене науке и просвещению, приглашая нас стать азиатами?».

И следует такой ответ: «Да наука-то там (в Азии. – М.Б.) еще больше потребуется… ибо что мы теперь в науке – недоучки и дилетанты. А там станем деятелями, сама необходимость прижмет и заставит… и в науке явимся господами, а не прихвостнями… А главное – цивилизаторская миссия наша в Азии, с самых первых шагов… поймется и усвоится нами. Она возвысит наш дух, она придаст нам достоинства и самосознания…»257.

Но завоевание и освоение азиатских земель кажется Достоевскому заманчивым и с политической точки зрения:

«Стремление в Азию, если б только оно зародилось между нами, послужило бы, сверх того, исходом многочисленным беспокойным умам, всем стосковавшимся, всем обленившимся, всем без дела уставшим. Устройте поток воде – и исчезнет плесень и вонь… Это часто и в европейских колониях происходит. И не опустеет Россия, не бойтесь… Освободите муху из патоки, расправьте ей даже как можно крылья, и все-таки потянется туда самый ничтожный процент населения, будет даже и неприметно. А там (в Азии. – М.Б.), – ух, как там будет приметно! Где в Азии поселится «Урус», там сейчас становится земля русскою. Создалась бы Россия новая, которая и старую бы возродила и воскресила бы со временем и ей же пути ее разъяснила… в будущем Азии наш исход… Там наши богатства… там у нас океан…»258.

В широкомасштабном завоевании Азии Достоевский видит эффективнейшее средство спасения России от идущего из Европы ненавистного ему коммунизма:

«…когда в Европе, уже от тесноты одной только заведется неизбежный и претящий им самим унизительный коммунизм, когда целыми толпами станут толпиться около одного очага и, мало-помалу, пойдут разрушаться отдельные хозяйства, а семейства начнут бросать свои углы и заживут сообща коммунами; когда детей будут растить в воспитательных домах (на три четверти подкидышами), тогда – тогда у нас все еще будет простор и ширь, поля и леса, и дети наши будут расти у отцов своих, не в каменных мешках, а среди садов и засеянных полей, видя над собою чистое небо. Да, много (в Азии. – М.Б.) наших надежд заключено и много возможностей, о которых мы здесь и понятия еще составить не можем во всем объеме! Не одно только золото там в почве спрятано. Но нужен новый принцип»25э. А потому: «Да здравствует победа у Геок-Тепе! Да здравствует Скобелев и его солдатики!..»260.

Однако «чисто азиатский» путь развития России Достоевским полностью отрицается.

Еще в 1876 г. все в том же «Дневнике писателя» он следующим образом охарактеризовал ситуацию, которая могла бы сложиться в случае, если бы Петр I вместо основания Петербурга захватил Константинополь. Царь неминуемо подпал бы под влияние греков. Они же «…овладели бы Россией политически, они стащили бы ее на какую-нибудь новую азиатскую дорогу, на какую-нибудь опять замкнутость и уж, конечно, этого не вынесла бы тогдашняя Россия»261.

Я уже отмечал, Достоевского, при всех его проазиатских тенденциях, выводит из себя любое проявление более или менее объективного подхода к мусульманству – особенно в периоды войн с ним России.

А ведь сторонников такой позиции было немало даже в период Крымской войны. Так, в самый разгар ее, в 1855 г., столп либеральной, западоориентированной интеллигенции, видный историк Тимофей Грановский262 писал (из-за этих слов с ним поссорился В. Григорьев):

«Прежде всего надо устранить мысль, что эта война – священная; правительство старалось уверить народ, что оно идет на защиту прав народов (христианских подданных Турции. – М.Б.) и христианской церкви. Защитники православия и славянской народности с радостью подняли это знамя и проповедовали крестовый поход против мусульман. Но век крестовых походов прошел; в наше время никто не поднимется на защиту гроба Господня… Никто не смотрит на магометан как на вечных врагов христианства; ключи Вифлеемского храма служат только предлогом для достижения целей политических…»263.

Достоевский же пытается – вопреки Грановскому – найти у русского самодержавия идеальные, «нематериальные» цели264, доказывая, что лишь отождествляемый им с царизмом «русский путь – путь единого порыва братской любви во Христе» есть вместе с тем «единый путь и мирового спасения (в том числе и мусульман? – МБ.)». Сначала должно, согласно его «многоступенчатой» схеме, воссоединить славянство, а потом-то произойдет «единение всего мира под благословляющей рукой кроткого русского Христа. Все проблемы будут тогда разрешены весьма просто: турки будут мылом и халатами торговать, как казанские татары – русский народ никому не мешает»265.