Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима - Александр Ахматов

Мыслями она вновь (уже в который раз) перенеслась к последней своей встрече с Мемноном.

Она пришла к нему на Квиринал поздно вечером, смешавшись у ворот школы с уличными женщинами — всегдашними посетительницами гладиаторов в этот час. Ей нужно было рассказать Мемнону, что ее поездка в Остию не принесла ожидаемых результатов — Ватиний исчез и нет никакой надежды его отыскать. Она еще не знала, что при посещении школы ей грозит опасность, о которой потом предупредил ее Минуций. По счастливой случайности ее свидание с Мемноном осталось незамеченным для соглядатаев Аврелия…

Бедный Мемнон! Он выслушал ее сообщение об исчезновении Ватиния почти равнодушно, без горечи и уныния, ничем не выдав, что творилось в его душе.

— Пусть я навсегда останусь здесь — лишь бы хоть изредка видеть тебя, — говорил он и смотрел на нее влюбленными глазами.

Прощаясь с ним, она протянула к нему руки сквозь решетку ворот, а он, завладев ими, покрывал их жаркими поцелуями… Ах, если бы этой ночью все закончилось благополучно!

В последнее время она каждый день посещала храмы и молилась богам.

Незадолго до отъезда Минуция она предложила ему вместе поклониться Диане на Авентине. Римлянин похвалил ее за набожность. Они почтили богиню в ее храме жертвоприношениями и оба горячо молились. Минуций обещал Диане принести жертву и дары в ее храме на горе Тифате…

— Хорошо, если снег будет идти всю ночь, — проговорил в раздумье Ириней, кидавший поленья в огонь камина.

— Что ты сказал? — спросила Ювентина, очнувшись от своих мыслей.

— Я хочу сказать, что снег, пока он идет, хорошо заметает следы, но если он вдруг прекратится, то любой безграмотный легко прочтет на нем, где нас искать…

— Только бы вы успели дойти до Трех Таверн, — со вздохом произнесла Ювентина.

— Да, будем надеяться, что сторожа ничего не заметят до рассвета.

Ириней побросал в камин остатки дров, опустил решетку и, пододвинув ближе к огню второе плетеное кресло, уселся в него. Кресло затрещало под тяжестью его огромного тела.

В атрии царил полумрак. На подставках канделябра, стоявшего на дельфийском столике возле алтаря, посвященного домашним ларам, горели два светильника.

В небольшом четырехугольном проеме потолка метались снежные вихри, подвывал ветер. Снег сыпался в бассейн-имплувий и на мозаичный пол вокруг него.

Иринею хотелось поговорить.

Он повернулся к девушке и увидел, что она спит, покойно склонив к плечу свою белокурую головку с поблескивавшим в волосах простым роговым гребнем.

Ириней воспользовался случаем, чтобы получше разглядеть лицо красавицы, пленившей господина, который, по мнению всех его рабов, знал толк в женщинах.

В этом красивом и милом беленьком личике он не нашел ничего особенного. Никтимена, на вкус Иринея, была куда более привлекательна — яркая красота гречанки сразу бросалась в глаза. Тевеста, любимая рабыня Минуция, конечно, выглядела попроще, но у нее были немыслимо роскошные бедра и очень высокая грудь. Ювентина в сравнении с этими двоими выигрывала только тем, что была моложе и грациознее.

«Кто их поймет, этих господ, — рассуждал про себя Ириней. — Конечно, любая красотка может в конце концов поднадоесть, особенно если ты богат и у тебя всегда есть возможность заменить ее на другую. Вот и наш господин — ему, видно, наскучили эдакие полнотелые красавицы и его потянуло к стройным и изящным. Хотя, судя по всему, он уже и к этой поостыл. Если бы была ему дорога, то не оставил бы ее в Риме с таким опасным поручением».

Ириней поудобнее расположился в своем кресле и невольно вспомнил о своих собственных любовных делах.

Случайных встреч с женщинами у него было предостаточно, но с тех пор, как он стал принадлежать Минуцию, его в основном занимала только одна — это была молодая далматка из свессульского имения господина. Она уже нянчила малыша, его сына.

Но Ириней всегда помнил, что он раб, а рабам не полагалось иметь семьи. В последнее время он почти забыл о своей далматке и о сыне. Все его помыслы были о том, что вот-вот начнется восстание. Хватит прозябать в безделье! Пора схватиться с римлянами, чтобы за все с ними расквитаться — за рабство, за розги, за пролитую кровь на арене!

Два месяца назад Ириней не очень-то поверил словам Минуция о том, что он решил поднять рабов на восстание. Да и как было поверить, что такой неженка, привыкший к хиосской жизни, вдруг окажется во главе грязных оборванцев из эргастулов! Поначалу это никак не укладывалось в его голове. Но теперь было ясно, что римлянин не шутит. Еще бы! Иначе зачем он накупил столько оружия? Зачем отправил его в свою усадьбу и сам поспешил туда? Все говорит о том, что он явно не собирается возвращаться в Рим. Так оно и есть. Иначе он не рискнул бы с этим делом, то есть побегом гладиаторов…

Ириней вдруг вспомнил последний свой разговор с Ламидом и Марципором.

Ламид сказал, что теперь, когда все они по самые уши увязли в заговоре, отступать нельзя, даже если Минуций в самый последний момент ослабнет духом и откажется от восстания. Что ж! Тогда они сами возьмутся за дело. А почему бы нет? Ламид еще говорил…

Но тут мысли Иринея стали путаться, и он незаметно для себя уснул.

Он уснул так крепко, что, вероятно, не проснулся бы и после полуночи.

Легкий толчок в плечо вернул его из небытия.

Ювентина уже была на ногах и застегивала на себе плащ с капюшоном.

— Пора, — коротко сказала девушка, показывая Иринею на клепсидру, стоявшую на дельфийском столике рядом с канделябром.

Клепсидра показывала час безвременья[348].

На Ювентине, кроме двух коротких нижних туник, было сшитое по афинскому образцу шерстяное платье ниже колен (оно, как и некоторые другие одежды, которые девушка получила от Минуция в полное свое распоряжение, раньше принадлежало Никтимене — возлюбленной римлянина).

Короткий зимний плащ, удобный при ходьбе, был подбит мехом вовнутрь. Голени девушки защищал круралис[349], на ноги она надела купленные еще в позапрошлые нундины на Форуме крепкие подростковые сапожки, в каких ходили римские мальчики из семей среднего достатка.

Ириней тоже собрался в путь, одевшись потеплее.

Галльские браки (он их всегда надевал при верховой езде) теперь оказались весьма кстати — холод в них был не страшен. Под красным солдатским плащом, застегнутым фибулой на правом плече, у него была надета пастушья меховая куртка, на ногах были крепкие солдатские башмаки.

В большую дорожную сумку из воловьей кожи Ириней сложил гвоздодер, моток веревки и складную деревянную лестницу.

Все это он купил у корабельных плотников в Эмпории. Длина веревки соответствовала высоте наружной стороны городской стены в том месте, где он должен был вместе с гладиаторами Аврелия спуститься вниз, разумеется, после того как все они благополучно выберутся из школы. Ириней специально ходил туда и определил высоту стены, пересчитав в ней ряды кирпичей.

Дрова в камине прогорели, и угли едва тлели.

Ириней молча взвалил на плечо свою сумку. Ювентина задула лампы на канделябре. В полной темноте они прошли к выходу.

Дверь дома Ювентина заперла только на задвижку. Замка она так и не нашла. Вероятно, его никогда и не было. Дом впервые остался без присмотра.

Ириней и Ювентина быстро прошли вдоль по Кипрской улице.

Город обнимала непроглядная ночь. Нигде не видно было ни души. Густо шел снег, наметая сугробы на обочинах улиц.

Они свернули в маленький проулок, который вывел их к заснеженному пустырю.

Это место было расчищено под строительство нового храма по обету одного из консулов прошлых лет. Отсюда до Субуры было недалеко, примерно около трехсот шагов. Ювентина, жившая два месяца у Волкация, достаточно хорошо знала расположение улиц этого квартала, но все же решила идти по главной улице, чтобы не заблудиться в темноте и лабиринте многочисленных улочек и переулков.

Когда они вышли на Субуру, в лицо им ударил ветер. Снег слепил глаза.

Проходя мимо дома Волкация, Ювентина невольно ускорила шаги.

Они прошли из конца в конец всю Субурскую улицу. Там они повернули на улицу под названием Урбий. Сделав по ней не более тридцати шагов, Ювентина молча потянула своего спутника в узкий проулок, который вскоре привел их на прямую, как стрела, улицу Патрициев — она тянулась у подножия Циспия, северо-западной вершины Эсквилинского холма, до самых Виминальских ворот.

С того времени, как в Рим пришла страшная весть о поражении легионов при Араузионе, сенат приказал установить ночную и дневную стражи у всех городских ворот. Для этого была создана отдельная дежурная когорта, целиком состоявшая из римских граждан. Кое-кто не видел в этом практического смысла. Может быть, в сенате опасались измены многочисленных рабов? Или самый вид вооруженных до зубов легионеров во въездных воротах города должен был постоянно напоминать гражданам, что кимвры близко, что враг у самых ворот? Так или иначе, но все ворота охранялись солдатами, и всякий прохожий, оказавшийся вблизи них в такую холодную снежную ночь, мог привлечь внимание бдительных стражей, вызвав у них какие-то подозрения. Солдаты могли поинтересоваться содержимым сумки, которую нес Ириней, и, кто знает, какие предположения возникли бы у них при виде гвоздодера, корабельной веревки и складной лестницы. Поэтому Ювентина вскоре свернула с улицы Патрициев налево и повела Иринея боковыми улицами, пока оба они не вышли к Сервиеву валу немного дальше от Виминальских ворот, где солдаты не могли их заметить.