Коммуналка 2: Близкие люди (СИ) - Лесина Екатерина

Заиграла музыка. Эвелина вынесла старенький граммофон, и скрипящий надсаженный голос запел о любви.

— Позволите? — Алексей протянул руку, приглашая Антонину на танец. И та согласилась.

— А ты… не хочешь? — тихо спросил маг.

— Я не умею, — призналась Астра.

— Могу научить.

— Не здесь.

На нее будут смотреть, Астра это точно знала, а она не хотела, она устала от взглядов.

— Я… посмотрю, как там девочки.

Хороший предлог, чтобы сбежать. Не совсем, ненадолго, она вернется, потому что нельзя оставлять его одного. Он, конечно, маг и даже разума, и опытный, но все равно не справится.

Слишком ослабел.

К девочкам она и вправду заглянула, скорее для того, чтобы убедиться, что обе на месте. Нет, она чувствовала их, но… ей хотелось увидеть все самой.

Сидели.

Играли.

Строили из кубиков дом.

— Откуда кубики? — поинтересовалась Астра, потому что недавно этих вот кубиков еще не было.

— Ингвар принес, — Розочка ставила один на другой. — Сказал, что если что, чтобы кидали… в стену или еще куда. Ну и играть тоже можно.

Астра взяла кубик в руку.

Это, конечно, вопрос, можно ли играть боевыми артефактами третьего уровня, но кидать ими в кого-нибудь и вправду удобно.

— Хотите чего-нибудь?

Розочка с Машкой покачали головами. А Астра с удивлением отметила, насколько они стали похожи, куда больше, чем раньше. И эта вот Машкина хрупкость сделалась совсем уж нечеловеческой, а глаза…

— Так надо, — тихо ответила Машка. — Он придет.

— Кто?

— Тот, кто придет, — Машка закрыла глаза и прислушалась. — Он уже близко.

— Тогда надо уходить, — паника затопила Астру.

Попыталась.

И схлынула, оставив после себя удивительное спокойствие.

— Нельзя, мама, — Розочка спокойно поставила кубик на кубик. — Он не позволит… да и увидишь, все будет хорошо. Правда, Машка?

Та кивнула.

— Ты… видишь?

— Немного. Когда здесь не мешают, — Машка ткнула пальцем в висок. — Раньше путалось. Все. И страшно было.

— А теперь?

— Теперь не так. Дядя Свят запер страх. И шум. Теперь можно разобраться, — она сидела на полу, перебирая разноцветные лоскутки, и выглядела целиком сосредоточившейся на нехитром этом занятии. — Бабушка… тоже… раньше. Видела. Только боялась. Всегда. Назад видеть проще. Впереди путается, но тоже можно. Бабушка боялась.

— Чего?

— Что узнают.

— И что случится?

Машка пожала плечиками.

— Придут. Заберут. Она и маму поэтому ругала, чтобы не забрали… и меня… она не плохая, только… не все умеют не бояться. Я тоже не умею. Сама.

— А если со мной, то умеет, — Розочка дотянулась и погладила Машку по руке. Потом же посмотрела на Астру и сказала: — Ты иди уже…

Наверное, взрослому человеку или не человеку, не стоит слушать детей. Что дети вообще понимают в жизни? И Астра должна была бы настоять на своем.

Забрать детей.

Уехать.

Потребовать защиты, не важно от кого, главное, чтобы надежной, но… она просто кивнула и сказала:

— Если вдруг что-то нужно, зови, хорошо?

— Ты услышишь, — пообещала Розочка.

А в коридоре Астру уже поджидали, хорошо, что не у самых дверей, должно быть, опасались, что, заметив этакую настойчивость, она в комнате спрячется.

И желание было, но…

— Доброго дня вам, — сказал Ниночкин кавалер, кланяясь, и руку протянул, Астра же свои за спину убрала. Не хватало еще, чтобы их всякие тут трогали. Огляделась. Коридор был пуст. — Не волнуйтесь, я хочу только побеседовать…

Художник стоял, перегородив собою путь, и покачивался. Но пьяным он не был. Пьяные люди ощущаются иначе, чем трезвые, поэтому Астра знала совершенно точно: Путятин пьяным не был.

— Дива… впервые вижу диву так близко, — он выдохнул смесь странных запахов — табака и спиртного, и женских духов, и еще чего-то донельзя тошнотворного. — Я много слышал, но чтобы видеть… в Москве не осталось никого из дивного народа. И в Ленинграде… вы теперь держитесь в стороне от городов.

— Что вам нужно?

Его глаза прищурились.

— Я бы хотел написать ваш портрет. В вас есть что-то такое, донельзя нечеловеческое.

— Потому что я не являюсь человеком.

Страха по-прежнему не было, и отнюдь не потому, что он остался там, в комнате, вход в которую Астра закрыла спиной. Страха просто не было.

Самого по себе.

И это тоже казалось странным, потому что еще недавно Астра, встретив подобного человека, всенепременно спряталась бы. И потом бы еще долго уговаривала себя выйти за порог.

Даже в больнице.

А теперь она стояла и ждала.

— Уедем, — сказал он, вставая на одно колено. — Я, как только увидел вас, так и влюбился…

— Ложь.

И это сказать получилось легко.

Путятин поморщился.

— Вы довольно резки. Но… пускай, так даже лучше. Я привык быть честным. Вы поможете мне, а я помогу вам.

— Чем?

— Выбраться из этой дыры. Боги… я в ней всего месяц, а уже повеситься охота. Тоска смертная. То ли дело Москва… — он блаженно зажмурился, Астра же промолчала. Да и что говорить? Он не лгал. — Ленинград тоже хорош, но по-своему… белые ночи, темные воды, эта вот атмосфера, когда кажется, что живешь на самой грани, что еще немного и мир перестанет быть настоящим. Ее надо почувствовать.

— Не мне.

Астра покачала головой.

— Я могу поспособствовать. У меня множество знакомых! Вам выделят квартиру. Хорошую. Хотите, в доме писателей, это несложно, накропаете пару стишков, войдете в число молодых авторов, потом издадитесь по линии малых народов…

— Я не хочу.

— Или еще по живописи. Сейчас много направлений, когда реализма особого не требуется, если опять же двигаться по линии малых народностей.

— Нет.

— Почему? — он был искренне удивлен.

— Потому что мне и здесь неплохо, — Астра огляделась и улыбнулась. Ей ведь и вправду неплохо. В позапрошлом году обои в коридоре переклеили. Сначала сдирали старые, которые отходили тяжело, с хрустом.

Зачищали стену.

Ниночка ругалась, чихала и убегала из дому. Сестры Красновские ворчали. Эвелина жаловалась, что от этой пылищи того и гляди голос потеряет. Но она-то и достала новые обои, светлые с тонкими нитями березовых веточек. Их потом все по рукам пустили, разглядывая и гадая, стоит ли такую красоту на коридор тратить. А Ниночка фыркнула и тоже себе принесла, не с листочками, но с крупными бутонами роз. Бутоны были покрыты тяжелой позолотой, и Ниночка посматривала на всех сверху вниз.

Ни у кого больше нет таких.

Астра тоже помогала клеить. И в коридоре, и Ниночке, правда, держать листы или резать их, и уж тем паче на стену класть, ей не позволили, но вот доверили смешивать крахмал с водой, а потом мазать эту быстро густеющую, желеподобную смесь на полосы.

Ингвар вынес старые дорожки.

А уже потом, на кружке, куда звали Астру, но она побоялась идти — какая она была трусливая дура — сплели новые, из остатков тряпья, и бабушка сама их заговорила.

— Здесь? — кажется, этот человек что-то такое ощутил, что ему категорически не понравилось.

— Здесь, — подтвердила Астра, коснувшись стены.

Дело не в обоях.

В самом месте, принявшем ее, позволившем пустить корни и сохранившем их, такие слабые, изуродованные. Дело в бабушкиной силе, что пропитала стены и потолок, и каждую-то вещь в комнате Астры. Дело в песнях Эвелины, не в тех утренних распевках, которые многих раздражали, но в других, которые она напевала под настроение. И когда напевала, то все в квартире замолкали, тихо открывали двери, чтобы было лучше слышно, и сидели, слушали, вбирали ее силу и тоску.

В самой Эвелине.

В Калерии.

В Ниночке с безобразным ее легкомыслием и эклерами, которые она исподтишка совала Розочке, хотя после хмурилась и делала вид, что не желает иметь ничего общего с дивами. В Ингваре.

Сестрах Красновских.

Даже в Антонине, которая всем врала, но… она имеет право на свою тайну.

Астра вдруг отчетливо поняла все это, о чем пыталась рассказать еще бабушка, но не нашла правильных слов. А может, просто сама Астра не готова была слушать.