Дочь кардинала - Филиппа Грегори

– Что такое?

– Ничего, – с грустью отвечаю я. – Это для меня больше ничего не значит.

Это время суток я люблю больше всех остальных: ранний вечер, перед ужином, когда мы с Ричардом прогуливаемся вокруг стен, окружающих наш великолепный замок. Это долгая прогулка, позволяющая обойти все окрестности, которая начинается и заканчивается у башни Принца, в которой сейчас расположена детская моего драгоценного сына Эдуарда. Справа от нас был глубокий ров. Посмотрев вниз, я вижу, как в вытащенных из воды сетях бьется серебристая рыба, и, потянув Ричарда за рукав, спрашиваю: «Сегодня на ужин будет карп?»

За рвом теснятся строения из камня и глины, из которых состоит городок Миддлем, а за ним простираются широкие пастбища, а за ними начинаются болота. Я вижу двух молочниц с ведрами на перевязи, несущих трехногие сиденья, чтобы подоить коров прямо на пастбище. И коровы поднимают свои головы, услышав их звучный призыв: «Коровушка! Коровушка!» – и медленно направляются им навстречу. Далеко за полями просматриваются покатые склоны холмов и гор, и темная лесная поросль папоротника, покрывающая их у изножья и постепенно переходящая вверху в аметистовую дымку цветущего вереска. Это место – мой дом, оно всегда было домом для моей семьи, сколько я себя помню. Большинство местных мальчишек носят гордое имя Ричард в честь моих отца и деда и отца моего деда, а большинство девочек носят имена Анна или Изабелла в честь нас с сестрой. Почти все местные жители принесли присягу мне или моему мужу Ричарду. Когда мы сворачиваем по дорожке, ведущей от города к замку, я вижу раннюю сову сипуху, клочком белого облака парящую над лесистой частью склона. Солнце медленно опускается в розово-золотые облака, моя рука лежит на локте Ричарда, а я прижимаюсь к его плечу.

– Ты счастлив? – спрашиваю я.

Он улыбается моему вопросу, и я знаю, что он сам никогда бы себе его не задал.

– Я рад, что я здесь.

– Ты хочешь сказать, что здесь, а не при дворе?

Я надеюсь, что он скажет, что ему нравится быть со мной и с нашим ребенком, в нашем чудесном доме. Мы все еще молодожены, все еще очень молоды. У меня все еще не прошло ощущение, что я играю в восхитительную игру лорда замка и его жены, будто еще слишком молода или недостаточно знатна, чтобы занять место моей матери. Но Ричард все видит иначе. Эта жизнь досталась ему нелегким трудом, и на его плечах лежит тяжелый груз ответственности за управление северными землями. Для меня же жизнь здесь в качестве его жены стала воплощением самых сокровенных девичьих мечтаний.

Я часто ловлю себя на том, что мне не верится, будто подобные мечты могут сбываться.

Однако Ричард просто отвечает:

– Двор сейчас похож на бесконечный поединок одного и того же боевого турнира. Риверсы продолжают выигрывать и все прибирать к рукам, а Джордж с другими лордами продолжает этому сопротивляться. Там идет постоянная необъявленная война. Ни одна пядь моей земли, ни одна монета в моем кармане не задержится на месте, потому что у королевы обязательно найдется родственник или друг, который сочтет, что ему они нужнее.

– Но король…

– Эдуард соглашается со всеми, с кем разговаривает. Он все смеется и готов обещать что угодно и кому угодно. Он днями напролет разъезжает верхом, танцует или играет в азартные игры, а ночами колесит по улицам Лондона вместе с Уильямом Гастингсом и даже со своими приемными сыновьями. Я готов поклясться, что они не друзья ему, а приставлены лишь для того, чтобы служить интересам своей матери. Они везде ходят с ним, чтобы быть ее глазами и ушами, водят его во всякие злачные заведения, а затем обо всем доносят ей. Вокруг него нет друзей, лишь шпионы да подхалимы.

– Это неправильно! – говорю я со всей категоричностью юности.

– Конечно, это неправильно, – соглашается Ричард. – Король должен служить примером своему народу. Эдуарда любят, и жители Лондона рады его видеть, но когда они видят его пьяным и таскающимся за юбками… – Он замолкает. – В любом случае эти вещи не для твоих ушей.

Я стараюсь идти в ногу с ним и решаю, что не стоит напоминать ему, что провела большую часть своего девичества в городе при гарнизоне.

– И Джордж постоянно старается воспользоваться любой возможностью, чтобы все прибрать к рукам, – продолжает Ричард. – Он не может остановиться, он думает только о короне, которую упустил и которую у него забрал Эдуард, и о богатстве, половину которого у него забрал я. Его жадность просто не имеет границ. Все время он старается захватить побольше земель, побольше должностей, плавает вокруг, как карп с открытым ртом, подбирая все, что плохо лежит. И живет он, словно принц. Одному Богу известно, сколько он тратит на свой лондонский дом и на покупку новых друзей, чтобы расширить свое влияние.

С раскинувшегося перед нами луга в небо взмывает жаворонок и поет, взвиваясь все выше и выше. Затем он замирает где-то в синеве, потом летит еще выше, словно собираясь добраться до самых высот. Я вспоминаю, как отец учил меня внимательно следить за жаворонком, пока в какой-то момент тот не складывал крылья и не падал камнем вниз. И там, где он садится, в траве всегда прячется маленькое, выложенное пухом гнездо с четырьмя пятнистыми яичками, острыми кончиками повернутыми к центру гнезда, потому что жаворонок – птица, привыкшая к порядку, какой и следует быть всякой небесной твари и всякому, о небесах помышляющему.

Мы спускаемся с башни у городских ворот по винтовой лестнице в главный дворик замка, когда я вижу, как ворота распахиваются и в них проезжает карета с занавесками на окнах и двадцать всадников.

– Кто это? – спрашиваю я. – К нам дама? С визитом?

Ричард делает шаг вперед и приветственно машет рукой начальнику конного сопровождения, словно давно его ожидал.

– Все в порядке?

Всадник скидывает капюшон и потирает вспотевший лоб. Я узнаю Джеймса Тайрелла, одного из самых доверенных людей Ричарда. Рядом с ним на коне сидит Роберт Бракенбери.

– Да, все в порядке, – отвечает тот. – Нас никто не преследовал, насколько я могу судить, и на дороге никто не пытался остановить.

– Кто это? – Я дергаю Ричарда за рукав.

– Вы успели как раз вовремя, – говорит мой муж, не обращая на меня ни малейшего внимания.

В окне появляется рука, отодвигающая занавеску, и сэр Джеймс оборачивается, чтобы помочь даме выйти наружу. Она откидывает ковры, укрывавшие ей ноги, и принимает его руку. Он продолжает стоять перед ней, не давая мне рассмотреть ее лицо.

– Я надеюсь, это не твоя мать? – шепчу я Ричарду в ужасе от того, что мне придется терпеть официальный визит.

– Нет, – отвечает он, наблюдая, как женщина выходит из кареты и с тихим недовольным стоном выпрямляет спину. Сэр Джеймс отходит от нее в сторону, и я, едва не теряя сознание от испуга, узнаю собственную мать, которую не видела вот уже долгих два года. Вот она, словно восставшая из могилы, во всяком случае, извлеченная из заточения в аббатстве Бьюлли, выходит на свет, словно призрак, и поворачивается, чтобы одарить меня жутковатой триумфальной улыбкой. Меня, дочь, которая бросила ее в заточении, дочь, которая сочла ее мертвой.

– Что она здесь делает? – требую я ответа.

Мы находимся в личных комнатах, где, кроме нас, никого нет. Закрытая дверь отделяет нас от большой залы, где наши гости ожидают, чтобы мы повели их на ужин, а повара на самом нижнем этаже клянут небеса за то, что мясо перестояло в очагах и пирожные стали слишком румяны.

– Я ее освободил, – спокойно отвечает он. – Мне казалось, что ты будешь этому только рада.

Я замолкаю, чтобы внимательно на него посмотреть. У него не было оснований думать, что это может меня порадовать. Его непривычно кроткое выражение лица подсказывает мне, что он прекрасно понимал: привезя мать в наш дом, он разожжет самую настоящую войну внутри семейства, которая долгие два года не выходила за пределы полных ярости и неловких извинений писем. После ее последнего письма, в котором она назвала моего сына, собственного внука, бастардом, а моего мужа вором, она мне больше не писала. Она сказала, что я опозорила отца и предала ее, что она больше не считала меня своей дочерью. Она прокляла меня материнским проклятьем и сказала, что отныне мне придется жить без ее благословения и что она даже на смертном одре не вспомнит моего имени. В ответ я не написала ей ничего. Ни единого слова. Я решила, что, став женой Ричарда, я лишилась матери и отца. Один сложил голову на поле битвы, вторая бросила меня и оставила сражаться за свою жизнь в одиночестве. Мы с Изабеллой называли себя сиротами.

До этого дня.

– Ричард, ради всего святого, зачем ты привез ее сюда?

Наконец он решает быть со мной честным.

– Джордж собирался ее захватить, – сказал он. – Я это точно знаю. Он собирался ее взять и опротестовать решение короля поделить ее владения между ним и мной, потребовав восстановления справедливости и возвращения ей ее собственности. Он объединил бы все имущество Уориков, якобы передав его в руки полноправной хозяйки, а потом все бы у нее забрал. Он собирался держать ее у себя дома так, как держал тебя, и он обязательно отобрал бы у нас все, Энни. Я просто был должен увезти ее из того места, чтобы его опередить.