Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

В общем, едва ли Костя врал, и от этого становилось ещё хуже. Скорее б уж с папой поговорить обо всём этом, что ли, а то муторно на душе и смутно.

А тем временем, незаметно пришла-подкатила суббота. В три часа пополудни кадеты славной седьмой роты, первого её отделения Солонов Фёдор и Ниткин Пётр строевым шагом, отдавая честь в движении, миновали унтера, стоявшего на часах у ворот. Конечно, отдание Петей чести, тем более — «в движении», приводило в отчаяние занимавшегося с ними строевой капитана Коссарта. Не наблюдалось ни требуемых «лихости», ни «молодцеватости». Петя краснел, бледнел, а потом начинал очень вежливо спорить, упирая на то, что понятия «лихость» и «молодцеватость» невозможно определить с должной точностью, в отличие от математических функций и физических постоянных.

Капитан Коссарт взирал на Петю мрачно, «словно жандарм на анархиста», как выразилась Ирина Ивановна, неизменно ухитрявшаяся появляться на самых разных занятиях седьмой роты, и делал выговоры Феде: отчего, мол, товарищу не помогает?

Федя тоже старался, но Петя Ниткин и «молодцеватость», видать, сойтись могли ещё хуже, чем Онегин с Ленским.

Тем не менее, за ворота Корпуса они вышли. Здесь многих кадет уже ждали извозчики, пролетки, и даже один автомотор, от созерцания которого Петю удалось отвлечь лишь напоминанием об испечённых пирогах.

До Николаевской, 10 идти пешком было с полчаса.

Погода внезапно испортилась, задул холодный ветер, полетели первые жёлтые листья, стал накрапывать нудный и мелкий дождик. На углу впереди маячили две фигуры — одна в белом дворницком фартуке, другая в длинной военной шинели.

Дворника Федя узнал — да и дивно было бы не узнать: Макар Тихоныч служил как раз в их доме. А вот рядом с ним возвышался тот самый полицейский, Пал Михалыч, что выручил Фёдора при самой первой встрече с шайкой Йоськи Бешеного.

— Здравия желаю! — по всей форме приветствовал Федор дворника и городового.

Ответом стали два мрачных взгляда. Макар Тихоныч только буркнул что-то под нос и отвернулся — прямо на стене вверенного его попечению дома красовалась размашистая надпись углём: «долой самодержавие!», причём написанное с ошибкой — «и» в окончании вместо положенного по правилам «i».

— Вот аспиды, — бурчал дворник, явно собираясь оттирать крамольную надпись. — А, Федор… ступай, ступай себе. Не на что тут смотреть.

— Точно! — поддержал Макара Тихоныча городовой. — Ступайте, господа кадеты, и в самом деле.

Федор с Петей повиновались.

Вот и знакомый дом, вот и площадка второго этажа, кнопка звонка, над которой уже появилась до блеска начищенная бронзовая пластинка: «А.Е.Солоновъ, полковникъ».

— Не будем говорить про надпись, Петь. Чего зря маму волновать?

— Не будем, — согласился Ниткин. Но, будучи честным, добавил: — Если не спросят.

Федя позвонил и дверь тотчас распахнулась.

Первой кинулась обниматься сестра Надя, за ней — нянюшка, ещё затем — мама, и последней — сестра Вера. Папа вышел из кабинета, обниматься не стал, но крепко, по-взрослому, пожал руку.

— Добро пожаловать, сын.

Всё это время Петя скромно стоял в сторонке — но, конечно, добрая Надя это так не оставила:

— Господин Ниткин! Прошу вас, прошу! Veuillez entrer!

— Je suis extrêmement reconnaissant, — вежливо ответил Петя, шаркая ножкой.

— Мальчики, мойте руки! — тотчас начала распоряжаться мама. — Марья Фоминична, миленькая, а готово ли…

— Давно всё готова, Анна Степановна, — усмехнулась няня. — Ну, проходите, проходите, огольцы! Федя! Там твоя подружка тебя…

— Няня! — Федя чуть не провалился сквозь землю. Точнее, через перекрытия.

…Оказалось, к их отпуску были подгаданы гости. Явилась Варвара Аполлоновна Корабельникова с племянником Валерианом и — сюрприз! сюрприз! — дочерью Лизаветой собственной персоной.

Петя при одном взгляде на гимназистку покраснел до корней волос; к счастью, светские разговоры оказались сведены к минимуму, потому что в гостиной уже источал сладостные ароматы накрытый праздничный стол.

— Куриная лапша, студень говяжий, пироги с морковью и пироги с грибами, Петенька, — говорила меж тем мама, заметив голодный блеск в глазах Ниткина. — Солянка на сковородке и расстегаи. Кулебяка. А на сладкое — пастила и варенье из райских яблочек!

Петя зажмурился, издав негромкий утробный стон абсолютного счастья.

— Вот хороший какой мальчик, — умилилась нянюшка, глядя, как друг Федора расправляется с поданным кушаньем.

Обед получился замечательный, тихий, и впрямь почти домашний, несмотря на гостей. Варвара Аполлоновна вполголоса беседовала с фединой мамой, обе они время от времени посматривали на устроившихся рядышком студента Валериана с Верой. Надя посматривала тоже, закатывая глаза и поджимая губы, когда думала, что её никто не видит. Лизавета же «наворачивала по первое число», как выразилась Марья Фоминична, и тоже удостоилась похвалы.

— Валериан, вы, я вижу, студент Политехнического? — дружелюбно осведомился папа, глядя на форменную тужурку гостя с квадратными контр-погонами и вензелем Петра Великого на них.

— А-а-а… э-э-э… — замялся студент. — Я, сударь Алексей Евлампьевич, в некотором роде… был там. Весной закончил курс, да, но…

— Валериан у нас куда боле склонен к филологии и философии, нежели к технике, — поспешила на выручку Варвара Аполлоновна. — Промучился курс, только время потерял. Теперь будет в университете. На историко-филологическом факультете. Погоны вот не поменяли пока что.

Глава 6.5

— Жаль, жаль, — искренне сказал Солонов-старший. — России инженеры нужны. Прямо вот очень. Да и оклад жалованья хорош. На Путиловских заводах молодому технологу сто восемьдесят рублей в месяц положено, только работай[1].

— Помилуйте, Алексей Евлапьевич, дорогой, да разве ж это деньги? — шутливо возмутилась гостья. — Так, на платки носовые да крем сапожный! Имения, слава Богу, не оскудели ещё!

Папа вздохнул, развёл руками.

— Хорошо, конечно, что не оскудели. Мы вот, Солоновы, испокон веку службу царскую служим. Со времен государя Михайлы Федоровича. Матушка Екатерина Великая пращура моего как-то деревенькой, правда, пожаловала. Во Владимирской губернии; прапрадед, однако, всех крепостных душ своих на волю отпустил. Невместно, дескать, мне людьми володеть, я с этими солдатами турка под Измаилом бил, да и в разных иных местах — не могу, и всё! Подписал им вольную. Батюшка мой, Евлампий Прокопьич, генерал-майор, после отставки, там теперь жительство имеет. Так что не вышло у нас с имениями, не обессудьте, матушка Варвара Аполлоновна, — и с виноватой улыбкой развёл руками.

Мама перепугано глядела то на гостью, то на папу, но мать Лизаветы (которая тоже примолкла, втянув голову в плечи), однако Варвара Аполлоновна только рассмеялась:

— Ах, Алексей Евлампьевич, поделом мне, поделом!.. Забылась я, простите великодушно. Конечно, хорошо быть инженером — брат супруга моего, Корабельников Семен Петрович, может, слышали?..

— «Корабельников и сыновья»? Слышал, как не слышать…

— Да-да, они! Мотоциклетки делают, видано ли! Сперва у немцев покупали, а потом и сами начали. Ужас такой! Мне и подойти-то страшно, а уж тем более сесть!..

Федя заметил, как мама облегчённо выдохнула.

— Интересно как! — взбодрился и папа. — Посмотреть бы!..

— Алексей, дорогой… — задрожала мама. — Эта твоя техника…

— Ладно-ладно, — шутливо вскинул руки папа. — Сдаюсь. Сдаюсь, аки француз под Седаном!..

— В общем, у каждого своё призвание, — светски закончила Варвара Аполлоновна. — Кому-то машины изобретать, кому-то философией заниматься. Слава Богу, не прежние времена, теперь каждый свою дорогу выбирать может. Вот Валериан и выбрал.

— Да, — с гордостью кивнул оправившийся студент. — Ибо Россия нуждается сейчас в инженерах не только, так сказать, машинных. Но и в инженерах человеческих душ! Сиречь в мыслителях, просветителях, философах, что помогут тёмному народу выбраться на дорогу прогресса и счастья!