Тайное венчание - Елена Арсеньева

Эрле смешала молоко, привезенное Цеценом, с остатками своего чигяна и начала осторожно переливать обратно в его тоорцыг. Она не расплескала ни капли и, потупясь, как подобает женщине, протянула гостю тяжелую деревянную бутыль.

Однако он не принял тоорцыг.

Эрле удивленно вскинула глаза. Цецен глядел на нее с неприязненным удивлением, словно чего-то ждал.

«Опять что-то не так! – спохватилась Эрле. – Ну, на каждом шагу! Что ж на сей раз я натворила?!»

– Сплесни немного керенге обратно, – с негромким хрипловатым смешком подсказал Хонгор. – Не то Цецен увезет с собою весь покой и счастье из нашей кибитки. А это нам ни к чему. Хватит и того, что я видел сегодня во сне черную корову.

– Черную корову?! – встрепенулся Цецен. – Это признак близкой смерти!

– Спасибо на добром слове! – расхохотался Хонгор. – Хвала небесным тенгри, ты не пророк, Цецен, а то плохо бы мне пришлось.

У Эрле почему-то задрожали руки. Она выронила бы наполненный доверху тоорцыг, если бы Цецен не успел подхватить его. Эрле мучительно покраснела, а Цецен, досадливо что-то пробормотав, выскочил из кибитки.

Пробежав несколько шагов, он оглянулся и покачал головою. Полукибитка, обиталище бедняка! И вот здесь-то живет теперь Хонгор, сын нойона Овше. Из-за этой русской шулмы позорит свой род. Ну кто мешал спать с нею, когда захочется? Так нет же, все бросил, живет при табуне, как самый последний байгуш! Но, может быть, завтра, побывав в улусе, встретившись с посланниками хана, своими дальними родичами, изведав вновь почет, увидав преданную ему Анзан, он одумается?!

Выехали чуть свет, и к полудню вдали показался улус. Кони с легкой рыси перешли на стремительный скок, всхрапывали тяжело и радостно. Алтан, как всегда, несся впереди. Эрле на своей кобылке скакала позади всех. Мужчины оживленно перекликались, перебрасывались шуточками. По всему видно, они рады были, что Хонгор снова среди них. Может быть, они опасались, что Хонгор останется при табунах, не поедет в улус. Но ведь богатого человека, не откликнувшегося на призыв князя, ожидало то же наказание, что и дезертира, предавшего в бою: его одевают в женское платье и пред всеми словесно позорят, а табуны его и имущество отходят к хану. Понятно, что Хонгор предпочел не срамиться! Сначала он хотел, чтобы Эрле ждала его в степи, но все же не решился оставить ее одну.

На утоптанной площадке меж кибиток, посредине улуса плясали.

Все население улуса окружило две пары. Танец этот именовался «добрин чикинд келлги» и очень напоминал Эрле русские припевки с переплясом. Был он несложен: сначала танцоры часто, мелко перебирали ногами, напевая несколько строк из «Джангара», потом трижды описывали широкий круг посолонь, двигаясь плавно и красиво. Они могли прикоснуться к кому-нибудь из зрителей; и тогда тот человек должен был войти в круг, продолжая танец.

Хонгор помог Эрле спрыгнуть с коня, придержав ей стремя, и вместе с нею начал проталкиваться сквозь толпу, выискивая ханских посланников.

Одного из них Эрле увидела сразу – бритоголового ламу в черном халате с белой повязкой через плечо. Рядом стоял высокий и крепкий калмык лет сорока с суровым худым лицом, в богато расшитом алом бешмете, на который была накинута каракулевая доха, блестящая под солнцем, в черно-буром лисьем малахае. Эрле еще не видела столь роскошно одетого степняка и не сразу отвела от него взгляд.

– Это Намджил, брат жены нашего хана, – шепнул ей Хонгор. – Его прозвали Молния, ибо он вспыльчив, как небесный огонь.

Эрле чуть усмехнулась, но улыбка сошла с ее лица, когда она наткнулась на ненавидящий взгляд Анзан. Эрле шагнула в сторону, пытаясь укрыться за спинами, но в это время стоящие перед нею расступились, пропуская в круг молоденькую Со, дочь Цецена (имя ее означало «солнце»), и Эрле оказалась рядом с танцующими.

Вместе с хорошенькой, улыбчивой Со в кругу стоял юноша в черном бешмете и черной шапке, такой же роскошной, как у Намджила, только еще украшенной полосой белого меха. Очевидно, это и был третий посланец хана. Лица его Эрле не разглядела, потому что он как раз выделывал фигуру более сложную, чем движения других танцовщиков: низко нагнув голову, почти не отрывая от земли согнутые в коленях ноги, он так широко и плавно размахивал руками, что напоминал беркута, парящего над степью.

Это вызвало восторг зрителей, удостоивших танцовщика одобрительных криков:

– Словно птица пари!

Шум утих. Но прежде чем продолжить танец, юноша стремительно выбросил вперед руку и коснулся плеча Эрле, замершей как раз напротив него.

Так и не успевшая потанцевать Со, обидчиво поджав губы, ускользнула в толпу, а у Эрле вдруг отказались служить ноги, и она вышла в круг не прежде, чем кто-то подтолкнул ее в спину.

Юноша сжал ее пальцы в своей руке и вновь пошел по кругу, то семеня, как дудак, то высоко вскидывая колени, а Эрле тащилась за ним, словно больная верблюдица на привязи, зная, что, если он выпустит ее руку, она тотчас рухнет наземь и в голос завопит от ужаса.

Наконец юноша остановился, награжденный восхищенными кликами, но домбрчи не перестал играть, а перешел к многосложным чатрам [42] в честь гостя, собою прекрасного, как южный ветер, и танцующего, словно жеребец пред ждущей его кобылицей. Одно слово домбрчи произносил чаще других, превознося до небес молодого родича хана, владыки владык.

Это было имя юноши.

– Эльбек, – раздавалось то и дело, – Эльбек…

И каждый раз Эрле казалось, что ей на плечи опускается плеть. И снова. И снова. И еще раз!

– Эльбек… Эльбек…

Так он все же настиг ее, седой беркут!

– Твой глаз верен и на охоте, и в бою, и в пляске, Эльбек, брат мой, – раздался вдруг тягучий, надменный голос. – Как же ты разглядел ее? Ведь по одежде посмотреть – настоящая калмычка.

Намджил, приблизившись, с веселым любопытством переводил взор с брата на оцепеневшую девушку.

– Одета ты хорошо, на рабыню никак не похожа. У кого ты здесь живешь? И как попала сюда из земель русской ханши?

Эрле молчала, глядя как завороженная на лукавый блеск его узких глаз.

Люди вокруг задвигались, пропуская кого-то, и Эрле заметила, что к ней пробирается Хонгор, а за ним проталкивается Цецен, пытаясь что-то сказать своему двоюродному брату. Но Хонгор словно бы и не слышал ничего. Цецен, видимо отчаявшись, растерянно оглянулся, развел руками…

Хонгор в это время оказался почти рядом с Намджилом, но и рта не успел открыть, как вдруг Анзан выкрикнула:

– Она живет в кибитке Хонгора, сына Овше, и служит ему и его жене!

Дружный возглас негодования пронесся по толпе.

Да… Совсем, видно, плохие дни настали в Великой Степи, коль женщина осмелилась вдруг возвысить голос прилюдно, да еще и обратиться к ханскому свояку, да еще в присутствии своего господина, мужа! Не то что заговорить при собрании мужчин, ей нельзя перейти дорогу мужчине, высыпать мусор перед ним. Нельзя даже перешагнуть через брошенную плеть или укрюк, задеть их полою своего платья. Позор, позор тому мужу, чья женщина не знает своего места!