Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа

Тот отодвинул в сторону свою корзину и, сняв архалук, расстелил его на траве.

— Отдохни, дорогой, только садись на архалук, а то, Александрович, ты же знаешь хемагальскую траву!

Реваз поднял архалук и положил его на корзину, а сам сел прямо на траву, поджав ноги по-турецки.

— Ты что, не боишься, Александрович?

— Меня зовут Резо. Вы что, мое имя забыли, дядя Гуласпир?

Гуласпир сел рядом с Ревазом и достал из кармана брюк кисет.

— Да, тебя зовут Резо, а я называл тебя Резико. С тех пор, ого, сколько воды утекло! Сейчас другие времена! Много чего изменилось, да и ты тоже, я-то ведь вижу.

Реваз протянул Гуласпиру сигареты.

— Да, тебя зовут Резо. — Гуласпир закурил и пододвинулся к Ревазу. — Когда ты еще за подол матери держался, я тебя, как и отец, называл Резико. Потом ты шагнул за ворота своего дома и начал ходить в школу Екатерины. Тогда я подумал, что ты уже вырос и можешь обидеться, если тебя звать по-старому, и ты для меня стал Резо. После окончания школы ты поступил в Тбилиси в институт, и, когда летом приезжал в деревню, для меня ты уже был Ревазом. Потом ты окончил институт, стал работать, как говорила Екатерина, в хорошем месте и превратился в Реваза Александровича. Да, Реваза Александровича Чапичадзе… Так что не обижайся! Я сказал, как было на самом деле. Тебе приятно будет, если деревенский мальчишка станет называть профессора Резико? Конечно, нет!.. Оказывается, этот тбилисский табак и вправду хорош. Ты все-таки хочешь, чтобы я звал тебя Резо, да? Ну, пусть будет по-твоему! И вот еще что, берегись этой травы, Резо, я вижу, ты забыл, какая она опасная.

Реваз вытянул ноги и уселся поудобнее.

— Моего отца в городе не видели?

— А как же, конечно, видел. У него там кое-какие дела, и он немного задержался, вернется попозже. Я собирался к тебе зайти, но мы вот встретились… Тбилисский табак что-то чересчур крепкий, — закашлявшись, сказал Гуласпир и далеко отбросил наполовину недокуренную сигарету.

— Это болгарский.

— Видно, болгары народ крепкий. Их табак как наша махорка.

Гуласпир откашлялся, достал свой кисет, набил трубку и протянул кисет Ревазу:

— Ну-ка, теперь попробуй наш деревенский табак. Бумага внутри. Твой отец так радуется, словно его сын воскрес из мертвых, и блюда-то продал за бесценок.

— Продал блюда? — удивленно спросил Реваз.

— А что, он должен был их подарить? Да чтобы выточить одно такое блюдо, нужно не меньше десяти дней. А ты ведь знаешь, что блюда твоего отца блестят, как зеркало. Те три он делал целый месяц, а продал за гроши.

Реваз нахмурился, несколько раз подряд жадно затянулся и раздавил окурок ногой. Гуласпир понял, что Александре втайне от сына пошел на рынок торговать, и прикусил язык.

— Тетя Екатерина в деревне?

Было ясно, что Реваз специально перевел разговор на другое, но Гуласпир, вместо того чтобы обидеться, обрадовался и с готовностью переспросил:

— Большая Екатерина? Твоя учительница?

— Да. А какая еще Екатерина может быть?

Гуласпир своими серыми глазами хитро посмотрел на Реваза и ухмыльнулся.

— У самой большой Екатерины есть еще Екатерина. Ты ее не видел, Эку?

— Нет.

— И не слышал, что у тети Екатерины такая большая дочь?

— Нет, не слышал.

— Ничего себе, хорошенькое дело! Твоя дочка в седьмом классе, да?

— Да, она уже семиклассница.

— А Сандро в пятом, верно?

— Сандро в шестой перешел.

— Так вот, все это я знаю от Екатерины, — грустно, с обидой в голосе сказал Гуласпир. — Я твоих детей всего раз в жизни-то и видел. Тогда твоему сыну было два годика. А теперь он уже в шестом классе? Татия, оказывается, в седьмом… Кажется, Екатерина была у вас в прошлом году?

— Да, летом. Она приехала к нам прямо с вокзала и сказала, что в тот же вечер должна возвращаться домой. Она приезжала всего на один день.

— На один день? Она так сказала? — удивился Гуласпир. — Да Екатерина пробыла в Тбилиси месяц. Ровно месяц. В прошлом году весной вдруг откуда ни возьмись налетел сильный ветер и сорвал со школы крышу, разнес дранку по штучке, а потом пошли дожди, и школу стало заливать. Екатерине пришлось распустить ребят на месяц раньше положенного срока. В районе она не смогла добиться помощи. Ей сказали, что ремонт школы на тот год не был запланирован. Что Екатерине оставалось делать? Она собралась и поехала в Тбилиси. Там ее тоже достаточно помучили, но она своего добилась. Вон, видишь, это новая крыша нашей школы. Видишь, да?

В лучах заходящего солнца ярким пятном выделялась крытая черепицей крыша хемагальской школы…

Екатерина провела в Тбилиси целый месяц и даже на одну ночь не осталась в доме Реваза? У него словно что-то оборвалось в душе, и краска бросилась ему в лицо.

— А она твоему отцу сказала, что, мол, Александрович ей очень помог, — подливал масла в огонь Гуласпир.

«А разве я не помог бы? Но Екатерина ни словом не обмолвилась о школе. Она была очень внимательна к детям, сказала, что ей понравился наш дом. Вместе с Русудан она обошла огород и сад и даже пообещала прислать саженцы и семена. А после обеда ушла, сказав, что приехала в город только на один день. И пробыла месяц? Екатерина обманула меня?»

«Нет, не тот разговор я завел с Ревазом. А мы ведь давно не виделись», — подумал Гуласпир и вроде бы нашел выход из положения.

— В этом году очень уж жарко. Твоя семья в Тбилиси?

Реваз ответил нехотя и таким тихим голосом, что Гуласпир ничего не понял.

— Да, нынче лето чересчур жаркое, проклятие какое-то! Если здесь все так выжгло, представляю, что творится в Тбилиси! — грустно сказал Гуласпир и, словно еще сильнее почувствовав, что очень жарко, расстегнул рубашку.

Реваз промолчал.

— Да, в Тбилиси летом очень душно! — как бы в подтверждение собственных слов сказал Гуласпир. — Будет душно, конечно, ведь земля совсем не дышит! Слыханное ли дело, чтобы кругом был один асфальт. Во дворах — асфальт, на площадях — асфальт, на крышах домов — тоже асфальт!

Гуласпир сделал движение ногой по траве:

— Если вот это не придет на помощь, одни деревья ничего не смогут сделать… Ты свою семью не вывез на море?

— Они в Цихиджвари, — проговорил Реваз, и у Гуласпира отлегло от сердца: наконец-то заговорил!

— В Цихиджвари? Это далеко отсюда?

— За Бакуриани. Километров в десяти.

— Что-то не слышал. Это что, новое дачное место?