Большая телега - Макс Фрай

— О-о-о, — уважительно выдохнул я. И, поразмыслив, добавил: — Однако мне непонятно, зачем сей людоед утруждал себя долгими путешествиями. Неужели итальянцы вкуснее, чем его земляки?

— Возможно, так и есть, — согласился Уильям. — Но согласно преданию, у его поведения была иная, более возвышенная причина. Видите ли, у жителей Албании очень развито чувство патриотизма. Поэтому албанский людоед никогда не позволил бы себе набивать утробу мясом соотечественников. Он предпочитал насыщаться иноземцами и ради этого проделывал долгие, утомительные путешествия по морскому дну. Не говоря уже о риске быть убитым, что в конце концов и произошло.

— Вот это, я понимаю, образец патриотизма, — улыбнулся я. — Надеюсь, на родине его заслуги были отмечены, как минимум, памятником.

— Я слышал, албанцы даже назвали в его честь какой-то приморский городок, — серьезно подтвердил Уильям. И, простодушно разведя руками, добавил: — Только я запамятовал, какой именно.

— Значит, вы думаете, такси не будет? — Я больше не мог игнорировать эту неприятную тему.

— Я бы не стал вас обнадеживать. Сомнительно, что Карло и Альберто откажут себе в удовольствии выпить бесплатного вина, которым в этот день наполняется фонтан на пьяцца Мадонна-дель-Пассо, а после этого какие из них ездоки. Вот разве что старый Барканеро. Ему что праздник, что будний день — один черт, да и вина он не пьет.

— Третий таксист? — оживился я.

— Не таксист. Лодочник Барканеро — это прозвище. Моторка у него черная — вот и все объяснение. Никто не знает, как этого старика на самом деле зовут, сколько ни спрашивали — а он только из-под шляпы зыркает, да так мрачно, что сразу пропадает охота продолжать разговор.

— Лодочник — это не выход. — Я окончательно пригорюнился. — Лечче не на берегу стоит.

— Это как раз не проблема. Морем можно добраться до Бриндизи, а оттуда в Лечче до полуночи электрички ходят. Полчаса, и вы на месте… Со стариком только одна проблема. Возить-то он всех соглашается и недорого берет. И в большинстве случаев доставляет, куда попросили. Но иногда на него находит. Заявляет пассажиру: «Я знаю, куда тебе на самом деле надо. Туда и отвезу». И как-то сразу становится понятно, что это не шутка. И некоторые тут же выскакивают из лодки и убегают. А некоторые говорят: «Вези».

— И пропадают навеки?

Я не мог сдержать усмешку, но Уильям был невозмутим.

— Некоторых действительно след простыл, ни слуху, ни духу. Но вот, скажем, Джакомо, младшего сына моего соседа, Барканеро лет пять назад увез в Грецию. Высадил на пустынном берегу и был таков. Джакомо сперва вслед ему проклятия посылал, но потом утомился и пошел в ближайшую деревню, чтобы найти еду и ночлег, а потом уж думать, как выбираться. И что ж? Провел там ночь, другую и как-то незаметно прижился, даже домой возвращаться передумал. Он здесь как неприкаянный бродил, работу найти не мог, и с девчонками ему не везло. А там через полгода женился на местной, ресторан открыли, процветают. Отец и братья к ним уже в гости ездили. А Барканеро счастливчик Джакомо с женой-гречанкой каждый день в молитвах поминают, хоть и поговаривают у нас, будто старику такая услуга ни к чему.

Покурив, мы отправились прогуляться по старому городу. Утром я уже обошел его вдоль и поперек, но Уильям оказался превосходным экскурсоводом. Удивительные истории сыпались из него, как из рога изобилия.

— В этом доме двести с лишним лет обитал призрак дамы, которая при жизни была так несчастлива в браке, что наложила на себя руки. Даже после смерти она завидовала чужому семейному счастью и вечно пыталась внести раздор в отношения обитающих в доме супружеских пар, так что те начинали ссориться, а кто поумнее, съезжали подобру-поздорову. Дело кончилось тем, что в тысяча девятьсот одиннадцатом, если ничего не путаю, году сюда въехал старый холостяк, обладавший удивительно сварливым характером. И так допек бедняжку своим ворчанием, что призрак предпочел удалиться… А из винного погреба вон того ресторана до сих пор существует тайный лаз в подземные пещеры, которые в прежние времена служили приютом для отшельников, а теперь, как поговаривают окрест, стали обиталищем злых духов. Джованни, отец нынешнего хозяина, любезно позволил мне туда проникнуть; впрочем, никаких следов пребывания злых духов я, увы, так и не обнаружил. Зато нашел две монеты эпохи Фердинанда II Арагонского и передал их в городской музей… А видите вон то окно? Где стоит клетка с попугаем, совершенно верно. Попугаю этому, по слухам, лет шестьсот, то есть он старше города. Прибыл сюда с одним из строителей замка, возможно, с самим Чиро Чири;[44] впрочем, неважно, с кем. Факт, что, умирая, хозяин завещал попугаю дом. Сперва его пожеланием пренебрегли, на дом наложил лапу кто-то из местных вельмож; история не сохранила его имя. Зато доподлинно известно, что каждое утро одного из ночующих в доме находили мертвым, с выклеванными глазами, причем оставленные на теле следы когтей явно принадлежали не попугаю, а другой птице, воистину устрашающих размеров. Тем не менее попугая решили убить, но не сумели поймать, и стрелы пролетали мимо него, как будто он был заговорен. В конце концов хозяину дома приснился вещий сон — огромная птица с человеческими глазами сказала, что, если он хочет сохранить свою жизнь и своих домочадцев, ему надлежит собрать пожитки и уйти из дома, закрыв дверь на ключ, но отворив окно в комнате под крышей. Вельможа был вынужден повиноваться. На следующий день все увидели, что на окне стоит клетка, а в клетке сидит попугай. С тех пор в дом никто не решается заходить. Неизвестно, кто поддерживает порядок и кормит птицу, однако дом, как видите, не пришел в упадок, а попугай не выглядит истощенным… Я вас еще не утомил?

— Что вы, конечно нет! — искренне говорил я, и Уильям продолжал рассказывать.

— Приготовьтесь, сейчас мы выйдем на пьяцца Мадонна-дель-Пассо, — вдруг объявил он, на полуслове оборвав историю о сапожнике Луиджи, оказавшемся незаконным сыном Манфреда Сицилийского,[45] причем выяснилось это только после смерти бедняги, когда его неугомонный дух стал каждую ночь являться обитателям замка и требовать, чтобы они признали его своим родичем и перезахоронили останки в фамильной усыпальнице.

Чем это дело кончилось, я так и не узнал, потому что мы свернули за угол и внезапно оказались на краю большой площади, битком забитой людьми. Кажется, здесь собралось все население Отранто, сколько их там — пять тысяч, со стариками и младенцами? — ну, вот.

Я не люблю толпу, но эта, на площади, была залита тягучим солнечным сиропом, и казалось, что люди сами светятся изнутри — мягким медово-желтым светом, как фонари в сумерках. Ликование их было сравнительно сдержанным, к истекающему белым вином фонтану они припадали без особой алчности — словом, при виде собравшейся на пьяцца Мадонна-дель-Пассо толпы мне не захотелось убежать на край света, а это дорогого стоит.

— Видите, сколько народу? — спросил Уильям.

В голосе его звучала сдержанная гордость, как будто существование всех этих людей было делом его рук — так патриарх предъявляет миру своих многочисленных правнуков.

— Это еще что, — добавил он. — Вы потом увидите, что творится в городе, особенно на улице Джованни Второго, где стоят продавцы сладостей.

— Все пять тысяч жителей вышли на улицы? — понимающе спросил я.

— Вы знаете, по моим ощущениям, в праздники их становится гораздо больше. — Уильям почему-то перешел на шепот. — Говорят, что жители Отранто так любят повеселиться, что в праздники воскресают наши мертвые — все, кто жил и умер в Отранто с тех пор, как Фердинанд Арагонский начал строить здесь замок. С виду их не отличишь от живых, даже одеваться они научились так, чтобы не привлекать внимания. И вино пьют, как будто живехоньки, и леденцами хрустят. Только ночью, когда настоящие горожане расходятся по домам, эти, как потерянные, бродят до рассвета по пляжам, ждут, когда им будет позволено исчезнуть… Впрочем, — добавил он, иронично заломив бровь, — есть мнение, что это просто жители окрестных селений, которые приезжают на наши праздники, а потом гуляют ночь напролет, ожидая, пока выветрится хмель, чтобы можно было сесть за руль и отправиться домой.

— Возможно, обе версии правдивы, — улыбнулся я. — И подвыпившие мертвецы бродят по набережным в обнимку с загулявшими крестьянами. На прощание они обмениваются телефонами и обещаниями заезжать в гости, которые, впрочем, никогда не выполняют.

— Прекрасно! — восхитился Уильям. — Если позволите, с этого дня я, рассказывая о праздниках в Отранто, буду использовать вашу гипотезу… А теперь я непременно должен сделать глоток вина из фонтана. Такова традиция. Вам-то не обязательно, вы же не живете в Отранто. Но и не возбраняется — чем вы хуже мертвецов и крестьян. Так что, если захотите, присоединяйтесь.