Беруны. - Зиновий Давыдов

– Есть у меня птица, имя ей нагавин; вьет гнездо на пятнадцати деревах.

Елисавете хотелось слушать, но с привычной подушкой что-то непонятное сталось. Императрица сунула под подушку руку и отдернула её в испуге, точно от укуса змеи. Шувалов, медик Бургав, фрейлина Крузе бросились к Елисавете, которую била мелкая дрожь. Суеверная царица, полная всегдашних страхов, сидела на диване и с ужасом смотрела на подушку, которая, казалось, шевелилась, готовая свалиться с дивана и перекинуться на середину комнаты, к ничего не видящей рассказчице, глядящей ввалившимися пустыми глазами в пустое пространство.

– Есть у меня горы, а в тех горах живут черви...

Шувалов быстро сдернул подушку и наклонился над каким-то странным предметом, завернутым в разузоренную красными буквами бумагу. Он осторожно, обеими руками, взял с дивана сверток и понес его к окну, в которое ещё глядел серый день, иссеченный мокрым снегом. На лице начальника Тайной канцелярии играла зловещая гримаса.

Бургав и Шувалов стали разворачивать сверток, и оттуда выпал какой-то корень, похожий на змеиный клубок. Жесткие седые волосы были пучками натыканы в его изгибы.

Медик поднял с полу спутанный комок волос и стал разглядывать его на свет.

– Белый медведь, – объявил он.

– Беруны! – всплеснула руками фрейлина Крузе. – Только у них белый медведь!

И она снова бросилась к Елисавете, лежавшей в глубоком обмороке на диване.

Слепая умолкла. Александр Шувалов схватил сверток и быстро вышел из комнаты. По всему дворцу хлопали двери. Крузе, персидские девки, горничные и медик Бургав подняли грузную императрицу с дивана и понесли её в опочивальню. Потом снова стало тихо, только мокрый снег хлестал в окна.

Слепая оставалась по-прежнему на полу посреди комнаты. Лицо её было похоже на маску. Рассказчица была неподвижна в черном своем платье. И глухим голосом, равнодушным ко всему, как равнодушно ко всему было её невидящее око, она начала снова:

– Есть у меня горы, а в тех горах живут черви... 

XV. ТРЕВОГА СТАРОГО ТИМОФЕИЧА

Тимофеич не мог понять, что приключилось такое со Степаном за последнюю неделю.

– Чего ты, Стёпушка, всё рвешь то взад, то в сторону, ровно конь необъезженный? – окликал он Степана, глядя, как тот с какою-то остервенелостью принимается чистить острог, а то день-деньской ничего не делает, только поворачивается под навесом с боку на бок и молчит.

– Болит у тебя что, Стёпуш?

Но Степан гнал от себя старика и даже обещался намять ему затылицу, если тот не отстанет.

Тимофеич отстал. У него, кроме Степана, была другая забота. Он сунулся было с нею к комиссару, который изредка наезжал в зверовые дворы. Но немец поглядел на него оловянными глазами и спросил, знает ли он, старый черт, что такое фухтели. Тимофеич знал, что такое фухтели, потому что в прошлый свой наезд комиссар собственноручно хлестал этими самыми фухтелями, то есть плашмя обнаженной шпагой, кривого Марадуя, добивавшегося отставки и возвращения в родную деревню.

Тимофеич, сидя вечерами с Асатием подле куфы, пробовал растолковать главному слоновщику, что он, Тимофеич, кормщик и весь век свой плавал по морям. Ему там ведома каждая мель, и он, в какой ни возьми буревал, берется за наше почтение провести там хотя бы и царицын корабль. А замчали их в Питер, черт ведает зачем, по царицыному указу. Медведя-то они привезли с Малого Беруна просто так, жалко было расставаться: вместе горевали, вместе бедовали... А медведя никто из них никогда не водил. Они не скоморохи-медвежатники, а мореходы, и могут сейчас куда хочешь, хоть в Норвегию. А шутом быть он не согласен и берунского платья никогда больше не наденет. Был у них раньше в Мезени скоморох, солдат Сусаким, пустой человек... Ну, а Ванюхе что тут за прок? Дитя неразумное, сопьется возле куфы.

Асатий вздыхал, качал головою, причмокивал губами и отпивал из ковшика. А с вечерней звездой уходил к себе. И Тимофеич шел к себе, где в чулане заставал уже спящего Степана. Последним приходил Ванюха. Он пропадал вечерами и нашел даже способ выбираться за ворота через лазейку, которую открыл в высоком заборе. Ванюхе и здесь, как на Малом Беруне, хотелось расточить свою силу и беспокойство в неистовом беге, но в царской столице не было настоящего разгону. Куда ни повернись, всюду люди, стены, огорожи, рогатки... Ванюха слонялся по берегу Фонтанки и, заметив вдали приближающийся дозор, лез сквозь лазейку обратно и возвращался в острог, когда и Тимофеич, и Степан, и медведь Савка уже спали.

В тот самый день, когда зверовщики ходили к Гостиному двору смотреть на царицын проезд, Степан рассказал наконец Тимофеичу о таинственной женщине в епанёчке, которая обещалась приворотить к нему Настасью и даже сделать так, чтобы та сама пришла к нему в медвежий острог. Но дни проходили, и не было ни Настасьи, ни чародейки в епанёчке. Тимофеич забеспокоился, услышав о медвежьей шерсти, которой набрал ей в узелок Степан, и начал искать свою трубку за пазухой и по карманам. Потом стал оглядываться: ни в чулане, ни около не было никого; Ванюха пошел к амбару покормить медведя; ветер залеплял оконце хлопьями мокрого снега.

– Когда, говоришь, была она здесь?

– Да вот уж восьмой день как пошел.

– Так, так, была и пропала?.. Не для Настасьи брала она шерсть. Ох, уж мне эти кудесы; не нажить бы с ними беды! Тут тебе не Берун, не пустыня. Шкуру спустят раз-два.

– Убегу, – сказал Степан, глядя мимо Тимофеича куда-то далёко. – Неужели здесь вечно жить?.. Право слово...

– Пшш... – замахал руками старик и снова стал заглядывать в углы и под лавки. – Головы тебе не жалко. Экой ты...

– Убегу! – крикнул Степан и заскрипел зубами. – Хоть опять туда, на Берун, в пустыню.

Тимофеич закрыл глаза, заткнул руками уши и в изнеможении опустился на лавку. Когда он снова разомкнул свои красные веки, Степана уже не было подле. Тимофеич ещё больше пал духом, боясь за Степана, а пуще всего томимый другой, смутной тревогою: ему не давала покоя женщина в епанёчке, которой зачем-то понадобилась Савкина шерсть. 

XVI. СОЛДАТЫ ВРЫВАЮТСЯ В МЕДВЕЖИЙ ОСТРОГ

Степан пошел к пруду и, сев под навесом, молча стал наблюдать, как Ванюха кормит медведя хлебом из рук. А Тимофеич надел казенный кафтан и побежал разыскивать Асатия, чтобы поделиться с ним своей новой кручиной.

Асатий стоял возле слоновых амбаров, где слоны терлись подле куфы, запустив в неё свои шершавые хоботы. Непогоды ради слоновый учитель решил подпоить слонов, и хивинцы таскали из погреба водку и лили её в слоновую куфу. Когда слоны, пошатываясь, медленно побрели обратно к своим стойлам, Тимофеич сел рядом с Асатием на какой-то обрубок, валявшийся под стрехой амбара.