Идем на восток! Как росла Россия - Лев Вершинин

Правда, сам Пиеттомин, если его на сей счет спрашивали, ничего не подтверждая, но и не отрицая, многозначительно отмалчивался, опять таки «пальцем указывая сперва на небо, а потом на землю, и поднося чучелко к уху, словно бы выслушивая». Из чего широкая тундровая общественность, разумеется, делала соответствующие выводы, – и, короче говоря, всего за три-четыре месяца человек стал легендой. Его белых оленей – хотя олени его были вполне обычными, но белые круче (потому позже он все же подыскал белых, и сказка стала былью), – с серебряными рогами (свидетели божились, что их сияние подобно Луне) видели одновременно в трех, четырех, пяти местах. А число оленей, открыто конфискованных у «княжат», молва исчисляла уже минимум в «семьдесят семь раз по сто», причем съеденные им самим олени по ночам оживали. Это – поскольку очевидцами выступали не какие-то трепачи, а солидные люди, – усугубляло. Или, как сформулировано в «Краткой выписке» из его дела – основном источнике, – «увеличило народное к нему доверие». А это, в свою очередь, налагало, вдохновляло и обязывало…

Глава XXVI. Тусклая, тусклая сага (2)

Дух и буква

Должно отметить: в отличие от прошлых лет, когда Ваули действовал по принципу «грабь награбленное», имелось у него и нечто вроде политической программы. Может, в ссылке каких мыслителей наслушался, может, и сам придумал, но вкратце сводилось к тому, что лучше, конечно, уйти из-под постылой власти «тагов» (хантов) и жить, как раньше, прямо платя ясак русским, которые порядок любят. Но если – будем реалистами – это вовсе нельзя, то, по крайней мере, с налоговыми фокусами пора кончать. А главное, чтобы снова, опять-таки, как раньше, брать припасы у русских купцов, без княжьих накруток и с проверкой качества…

Такой полет мысли вдохновлял. Очень скоро вокруг «великого Ненянга» собралось более 400 душ. Причем не только ненцев (хотя в основном шли они), но и хантов, которым князь, хоть и свой, кровный, тоже не нравился. Для практически не населенного края, можно сказать, огромное войско. Правда, шли не все. Кто побогаче, осторожничал, так что в основном сама себя рекрутировала голь, «не имеющая дневного пропитания» (некий Менчеда Санин, один из самых доверенных «есаулов» Ваули, «ясаку от роду не платил по случаю бедноты»). Да и вооружение хлипкое было: главным образом копья, ножи и луки, а ружей мало. Тем не менее против городка, где и гарнизона-то, почитай, не было, сила смотрелась грозно, и Ваули понемногу стал реальной властью в тундре. Он явочным порядком назначил сам себя «самым главным старшиной» Обдорского края, под страхом угона оленей запретив стойбищам слушаться приказов Ивана Матвеевича, а затем сместил двух старшин. Правда, не без причины: один был очень дряхл, а второй, некто Садоми Ненянгин, настолько зарвался, что зарезал грудного ребенка, мать которого в свое время не пошла за него замуж, а кроме того, избил другую даму, не пожелавшую ему дать, да так сильно, что случился выкидыш. За такое в России полагалась каторга, хоть сто раз будь старшиной, но Тайшин своего человечка прикрыл, так что Ваули, по сути, был прав. И тем не менее это было уже посягательство на прерогативы государства, то есть попахивало политикой. Не меньше, чем публичные заявления о том, что «во всем Обдоре главней его, Ваули, никого не будет», а Ивану Матвеевичу лучше, пока цел, с вещами на выход, и чем дальше, тем лучше.

Между тем вплотную приблизился декабрь. Вот-вот должна была стартовать ежегодная – аж на месяц – ярмарка, и около Обдорска, как всегда, выросло немалое поселение из чумов. И вот к этим-то толпам заявились в первых числах месяца посланцы Ваули, передавшие строгий запрет: «чтобы до его туда прибытия инородцы не смели вносить ясака, а купцы торговать, и отъезжать чтобы тоже никто не смел», а затем и весть о том, что «войско Ненянга» вот-вот двинется на «княжий град». Приказу подчинились, никто не посмел ни начать торг, ни уехать, все ждали развязки, но о реакции собравшихся сказать ничего не могу. Думаю, впрочем, что, как всегда, кто-то радовался, а кто-то боялся. И еще думаю, что таких, кто боялся, было больше. Нищие ведь на ярмарку не ездили, съехавшимся, как и горожанам, кроме вовсе уж голодранцев, было что терять. А парням Ваули терять было решительно нечего.

Впрочем, терять нечего было уже и князю. За всем творящимся, собрать и отправить куда следует ясак, естественно, возможности не было, минули все сроки, и о причинах неуплаты налогов спрашивали уже из самого Тобольска. Деваться было уже некуда, и напуганный Иван Матвеевич с помощью заседателя Соколова сочинил ответ, раздув происходящее до крайности. Согласно его версии, в Обдорской волости затевалась форменная война, грозившая «великим разрушением Обдорску, и Березову, и Тобольску, и даже самыя Петербургу». А также почему-то Курску (вероятно, в связи с тем, что Соколов был родом оттуда, а письмо писал, как всегда, в состоянии ни лыка).

Не знаю, смеялись ли в Тобольске, получив сию депешу. Скорее нет. Крупный мятеж «инородцев» был фактом, а с такими фактами Империя не шутила. Сибирский генерал-губернатор велел создать комиссию и немедленно разобраться, сообщив все курьером военному министру. Военный министр, доложив государю, приказал бунт давить в зародыше, но притом указал, что Николаем Павловичем «строго велено выяснить, не подали ли повода к беспорядкам какие-либо притеснения, злоупотребления или наущения», и взял дело под контроль. Колесо закрутилось совсем всерьез. 1 января в Обдорск прибыл с командой в пять казаков березовский исправник Степан Скорняков, мужик, думается, очень дельный, поскольку оленя за рога он взял мгновенно.

Слышишь чеканный шаг? Это идут барбудос!

Ситуация была ясна. Прежде всего, необходимо было укрепить беззащитный город, и Степан Трофимович, убедившись, что ненцы, даже «верные», и даже сам князь, драться не будут, потому что панически боятся «шаманства Ваули», запросил Березов о подмоге «хотя бы 25 казачков», и сам, не ожидая милостей от природа, быстро сформировал ополчение из «охочих граждан», всего 20 человек, вооруженных чем попало. Это, вместе с пятью казаками и двумя стражниками Соколова, представляло, по крайней мере, уже больше, чем ничего. Также не подлежало сомнению, что Ваули необходимо заманить в город: гоняться за бунтовщиками по тундре было бессмысленно, тем паче что против четырех сотен с какими-никакими, но все-таки ружьями четверть сотни, где большинство мещане, никак не вояки. В связи с чем князю поставили задачу: найти и уговорить. Такое же задание получил и купец Николай Нечаевский, знавший «самоядску молвь изрядно» и слывший в тундре честным торговцем.

Медлить не стали. Ваули же, выслушав обоих гостей, и купца, и Япту Мурзина, племянника князя, сперва заявил, что в Обдорске делать ему нечего, пока Иван Матвеевич княжит, «а, мол, приедет, когда князем станет тот Япта» (видимо, тот чем-то ему приглянулся), однако потом, выслушав Нечаевского наедине (Япта уехал сразу), задумался. Тот уговаривал приехать изо всех сил, обещал угостить «царской едой» и напоить «царской водкой» (!), а главное, напирал на то, что «казаков в городе мало, и те стары, а прочие народ мирный и его, Ваули, ждут не дождутся, а Тайшин все, как он, Ваули, скажет, так и сделает». Все это выглядело логично, и в своих силах Ваули был уверен, и «царской водки» хотелось, и Нечаевский никогда ненцев не обманывал, отвешивая сахар, так что врать вроде не должен был. И главное, Пиеттомин если не понимал, то, судя по всему, чувствовал: поход на столицу края необходим. Крутиться по тундре, ничего не предпринимая, становилось невозможно по причине все тех же вооруженных ртов, на которые, затянись волынка еще, никаких оленей бы не хватило.

Короче говоря, в конце концов, «взяв совет у сорочьего чучелка» и подумав, «самый главный старшина» решился. Растянувшись по тундре, вереница упряжек, набитых вооруженными бунтовщиками, двинулась к Обдорску. По дороге опять встретив того же Япту, сказавшего, что подумал и согласен стать князем «в обход дяди». Но только если старшины на совете утвердят.

Ночью с 13 на 14 января «скопище» остановилось в десятке верст от Обдорска. Послали гонца к князю, требуя встречи. Спустя несколько часов появился дрожащий Иван Матвеевич со старшинами. Кланялся в пояс, просил прощения «за все обиды», чуть не пострадал (Ваули долго бранил его за свою ссылку и даже «хотел бить оленьим рогом»), но обошлось. Князь, встав на колени, поцеловал «самому главному старшине» руку, признавал, что тот «могущественнее самого царя», клялся отдать сколько угодно муки, оленей, сахара, одеял и даже уступить племяннику Япте «дедовское место», но просил сделать все, как положено. То есть на совете старшин. И таки уговорил.

Около полудня «Пиеттомин въехал в Обдорск с 40 человеками самых отборных, с 20 человеками вооруженными ножами вошел в юрту князя Тайшина; других 20 оставил при нартах, на которых под оленьими шкурами было оружие: луки со стрелами, шесты с копьями и несколько ружей, велев, если что, принести оружие. В юрте князя Тайшина требовал себе от него и прочих дани в сотни оленей и пуды муки, и объявил князю смену». Старшины слушали и кивали. Они были согласно на все. Они ждали. Время от времени в юрту заходили люди и просили Ваули выйти – дескать, сам исправник зовет в гости, – но «самый главный старшина» отмахивался. Типа, идите, не до вас. Отмахнулся даже от самого Соколова, как всегда, пьяного в стельку.