Смерть в апартаментах ректора - Майкл Иннес

Я не стану, – произнес профессор Кёртис после паузы, последовавшей за описанием этой зловещей картины, – распространяться о своих чувствах. Скажу лишь, что я пустился бежать и снова провел несколько минут в темноте, стараясь взять себя в руки. Наконец я снова поспешил к профессорским апартаментам в поисках совета и в некотором роде защиты у Эмпсона. В той адской мышеловке, где я оказался (думаю, что не преувеличиваю), он казался мне единственным, кто оставался в твердом уме. Я быстро поднялся к его комнатам. Там его не было. Последняя возможность казалась упущенной. Я отверг мысль отправиться в кабинет Амплби, но перспектива оставаться в профессорских апартаментах внушала мне еще большие опасения. Я снова поспешно укрылся в саду, и там мне в голову пришел план, представлявшийся наиболее рациональным: я подожду несколько минут, пока Поунолл уйдет из кабинета, затем войду туда и позову на помощь прислугу ректора. Взглянув на часы, я дал себе пять минут. Затем я, с позволения сказать, смело направился к кабинету…

– Который был час? – В голосе Эплби слышалось нетерпение.

– Где-то без трех или без двух минут одиннадцать. Я вошел прямо через окно и наткнулся на лежавшее в окружении разбросанных костей тело Амплби. Однако мне предстояло увидеть нечто, подобное кошмару. В дальнем конце комнаты, рядом с одним из вращающихся книжных шкафов, поглощенный своим занятием и не обращавший на меня никакого внимания, стоял Эмпсон!

Я хотел было тайком выскользнуть из комнаты, но тут, как говорится, окончательно потерял самообладание. Я оказался, как говорил ранее, в мышеловке: единственный путь наружу из Садового дворика проходил через ректорские апартаменты, но выходу этим путем препятствовало присутствие, зловещее присутствие, иначе я его не могу назвать, Эмпсона. Для пожилого ученого, мистер Эплби, в высшей степени неприятно оказаться во дворике колледжа в окружении множества душевнобольных преступников.

Несколько секунд профессор Кёртис безмятежно наслаждался изысками своего красноречия. Затем он продолжил:

– Я едва ли смогу связно рассказать о своих передвижениях в течение следующего получаса. Вскоре после моего ухода из кабинета я услышал второй выстрел. Помню, что бродил по саду в полной прострации. Я немного приободрился, услышав голоса, которые принял за общую тревогу. Я стоял в дальнем углу сада рядом с выходящим на улицу турникетом, как вдруг заметил, что турникет открывается. В свете уличного фонаря я разглядел незнакомого мне субъекта с бородой. Он осторожно прокрался в сад и замер, услышав крики. Тут я понял, что судьба дает мне шанс, ринулся к турникету и успел ухватить дверцу прежде, чем она защелкнется, после чего выскользнул на улицу. Я испытал такое нервное потрясение, что на несколько мгновений силы оставили меня. Спустя несколько минут, совершенно изможденный, я проскользнул к себе посредством, как вы правильно заметили, погреба для угля. После этого стал ждать, как я выразился, развития событий. Ждать, пока откроется этот зловещий сговор.

– Не было никакого сговора, – произнес Эплби.

II

После Кёртиса – Барочо. И он многое подтвердил.

Да, он наконец вспомнил, где забыл свою мантию: он оставил ее у Поунолла… Да, его бестактные вопросы должны были задеть Титлоу. Было интересно посмотреть на реакцию остальных, в особенности Титлоу, в поведении которого проскальзывало нечто, так и подталкивавшее к некоему опыту.

– Однако вы слышали, что, по общему мнению, Титлоу просто физически не мог убить ректора?

– Нет. Подробности мне неизвестны. Но дело не в этом. Титлоу не смог бы спланировать убийство.

Затем Эплби задал главный вопрос:

– Эти Титлоу, они смогли бы сфальсифицировать текст?

Барочо задумался и все понял.

– Эти Титлоу, – наконец ответил он, указав рукой на весь ученый мир, который Эплби имел в виду, – не смогли бы подделать текст, поскольку текст относится к области чистого знания, которое они никогда не откроют. В этой сфере вопрос о целесообразности не ставится. Но в мире реальных дел знание не светит ярко. Оно зачастую скрыто иногда из-за злобы человеческой, иногда по недомыслию. В реальном мире для отстаивания истины может потребоваться оружие, и необходимость оправдает его применение. Эти Титлоу не считают мир (возможно, ваш мир, сеньор) восприимчивым к истине и жаждущим ее. Они живут далеко от мира, слишком далеко, по сегодняшним меркам. И когда мир бросает им вызов и навязывает свои решения, они реагируют неуверенно и нелогично, словно дети. Однако с точки зрения интеллекта и пытливости ума они относятся к реальному миру как к ребенку. Поэтому, хотя они и не станут фальсифицировать текст для передачи друг другу, они вполне могут, дабы направлять мир, выпустить упрощенное издание.

Глава 17

I

И вновь длинный стол красного дерева в тусклых отблесках свечей в серебряных канделябрах. И вновь пылающий камин, портреты давно ушедших ученых мужей, украшающие стены профессорской. И вновь багрянец и золото портвейна и хереса, сверкание хрусталя, фруктов чуть ли не всех цветов радуги в вазах, к ним никто не притронулся. За окнами, в двориках колледжа Святого Антония, царила тишина, однако с улицы и из соседних колледжей доносились беспорядочные хлопки петард и треск фейерверков: город праздновал Ночь Гая Фокса… И снова Эплби сидел во главе стола в окружении собравшихся профессоров. И вот инспектор заговорил:

– Уважаемый декан, уважаемые господа! Должен уведомить вас, что стали известны обстоятельства гибели вашего ректора. Доктор Амплби был убит одним из своих коллег.

Официальное заявление возымело эффект. Воцарилась мертвая тишина. Все застыли и обратились в слух, кроме Барочо, переводившего взгляд с одного лица на другое, и профессора Кёртиса, мрачно размышлявшего то ли над богемскими легендами, то ли над рукописями каролингов.

– Через некоторое время, – продолжал Эплби, – я попрошу сделать заявления, которые прояснят факты. Однако полагаю, что эти факты вызовут у вас гораздо меньшее беспокойство, если мне позволят высказать предварительные замечания.

Мы говорим об убийстве как о тягчайшем преступлении. Это так. По личному опыту мне известно, какое удивительное воздействие на поведение человека может оказать потрясение, вызванное убийством. Внезапно столкнувшись с фактом умышленного убийства, с необходимостью действия и принятия решений, человек способен сделать то, что никогда бы ему и в голову не пришло, если бы он представил себя в подобных обстоятельствах. Ибо убийство идет рука об руку со страхом, а когда мы подчинены страху, нами правят примитивные инстинкты. В подобных условиях наш разум может на некоторое время сделаться рабом страха, иногда лишь с целью приукрасить нечто безрассудное. И если убийство вдруг происходит в тихом и хорошо организованном сообществе наподобие вашего, потрясение может оказаться весьма сильным. Оно может подчинить себе чувствительную и темпераментную натуру не на несколько минут, а на несколько часов или даже дней. Это особенно верно в тех случаях, когда страх является обоснованным и реальным, порожденным опасностью, которую должен осознать трезвый ум. И во вторник вечером, как вы узнаете, это весьма причудливо проявилось в колледже Святого Антония… И хотя потрясение и опасность могут на некоторое время вывести нас из себя, рано или поздно возобладает здравый смысл. Мы поверяем свои действия мерками нормы и иногда обнаруживаем, что, возможно, нам приходится признаваться в недолгом помутнении рассудка. По этому предмету мне нечего добавить, и я попрошу изложить первое заявление. Мистер Титлоу.

II

– С самого начала я был убежден, – начал Титлоу, – что Амплби убил Поунолл. И очень скоро я пришел к выводу, что дабы избежать наказания, он попытался свалить вину на меня. Но если бы не охвативший меня ужас и, как верно заметил мистер Эплби, паника, вызванная вторым обстоятельством, я бы куда скорее убедился в истинности первого предположения. Дело в том, что я располагал почти убедительными доказательствами вины Поунолла, но лишь почти. Как только я в этом убедился (а это произошло во время разговора с мистером Эплби вчера рано утром), я понял, что должен рассказать о том, что я сделал. Когда я это изложил ему нынче днем, то начал, как он бы выразился, снова поверять свое поведение мерками нормы.

Вот моя история. Во вторник вечером я вернулся из профессорской около половины десятого и решил почитать, пока не настанет время моего обычного визита к ректору. Книга настолько захватила меня, что я забыл о двух вещах: камин почти погас и я потерял чувство времени. В результате я немного замерз и встал, чтобы закрыть выходящее в сад окно. Кроме того, мне показалось, что за пару минут до этого пробило десять, хотя в действительности – половину одиннадцатого. Я высунулся в окно, чтобы узнать, идет ли дождь и понадобится ли мне зонт, когда пойду к ректору. В этот момент я заметил самого ректора в круге света, лившегося из вестибюля. Он собирался войти в профессорские апартаменты, когда его кто-то окликнул из темного сада, и он остановился. Я узнал голос Поунолла, говорившего возбужденно, но довольно тихо.