Любовь продается или пираты 25 века - Александра Плен

— Около пятидесяти лет назад планету посетила делегация с Прим, и после этого у нас начался стремительный рост промышленности и развитие технологий…

Я прихлебывала выпивку, смотрела сквозь ресницы на силуэт Файнса в глубоком кресле и думала, что еще немного и я усну. Его тихий голос убаюкивал, рождая внутри странное чувство комфорта и уюта.

— В четырнадцать лет я впервые сел в звездолет и улетел с родной планеты. Мой отец был штурманом грузового транспортного корабля и взял нас с мамой с собой на экскурсию. Это было что‑то! — в голосе Дэна отчетливо прорезалась мечтательная нотка. — Я так радовался, что увижу новые планеты, неизведанные миры…

Потом Файнс надолго замолчал, и я уже подумала, что не дождусь продолжения рассказа.

— В общем, на свою планету я так и не вернулся, — в конце концов выдавил он из себя, — я стал искателем приключений, космическим бродягой… (Он иронично хмыкнул.) Со мной столько всего произошло — за вечер не рассказать.

Мужчина встал, подошел к автомату и заказал себе еще одну порцию.

— Потом мотался по планетам, жил то как закоренелый авантюрист, то просто как бездомный скиталец.

— Всегда хотела знать, что значит "обычная жизнь бродяги", — улыбнулась я. — Я жила как настоящая домашняя девочка и ни разу не улетала с Прим.

Файнс пристально и серьезно посмотрел мне в глаза.

— Не улетала с Прим? — переспросил он странным тоном.

На мгновение задумалась: сказать правду или соврать?

— Ну, может, несколько раз и на короткий строк… Как вы уже знаете, я не люблю поездки. (Улыбнулась смущенно.) Вы решили, что я трусиха… Вы правы: последняя моя поездка была крайне неудачной и трагичной, на всю жизнь у меня остались о ней тяжелые воспоминания.

— Крайне неудачной? — опять эхом повторил Дэн.

Мне вдруг пришло в голову, что я совершенно запуталась в своих убеждениях. После плена мой характер изменился, я стала более серьезной и ответственной, начала работать, интересоваться жизнью родителей, помогать бабушке… И главное — у меня появилась Кира! Значит ли это, что "трагичный и неудачный" не те слова, которые можно употребить в этом случае? Тяжелая поездка — да. Изменившая мою жизнь, перевернувшая ее вверх дном — да, определенно. Судьбоносная — несомненно. Но не трагичная, нет.

— Вы правы, — согласилась, — я слишком категорична.

— Возможно, не все было так уж плохо, — прошептала совсем тихо и откинула голову на спинку дивана.

Тишина и покой окутали дом, едва слышно попискивал автомат, шумели за окном листья, и сидеть вдвоем было так уютно и спокойно… Я почти допила свою водку и чувствовала легкую приятную тяжесть в голове.

— Ты сейчас заснешь, Лия, — тихо произнес Файнс.

Что это было в его голосе? Нежность? Я даже не смогла удивиться, так как практически спала.

— Показывай, где твоя спальня, — хрипловатый шепот вдруг раздался совсем рядом, а сильные руки подняли и прижали к мужской груди.

— Там, — слабо махнула я рукой в сторону второго этажа.

Короткий ироничный смешок и меня понесли наверх.

— Ты напилась, девочка моя.

Теплое дыхание ласкало висок. Как приятно… Мне стало так хорошо и спокойно — не передать словами. Я вдруг почувствовала то, чего не чувствовала уже давно, — безопасность и умиротворение. Поэтому отдалась во власть крепких мужских рук и единственное, чего мне сейчас не хватало, это поцелуя. Вдруг пьяно подумала, что давно пора было это сделать, еще месяц назад, тогда возле окна, а сейчас я твердо решила наверстать упущенное. Храбро и решительно (хотелось думать) потянулась к его губам, а дотянулась только до шеи. В нее и уткнулась, глубоко вдыхая упоительный волнующий запах. Лизнула кожу и замурлыкала — как вкусно!

— Лия, Лия, — хрипло пробормотал мужчина, — перестань сейчас же, я и так едва держу себя в руках.

Его слова долетали до меня как будто через плотную вату, уже не понимала, сплю я или бодрствую. Если сплю — то это самый приятный сон в моей жизни.

Я слышала тихое шипение открывающихся дверей и ворчание: "Ну где же эта спальня?"

— Сиреневая, на двери розочка, — прошептала, не открывая глаз.

Легкий сквозняк, и я почувствовала, как меня положили на кровать. Но я вцепилась пальцами в рубашку и не хотела отпускать такое теплое, вкусно пахнущее тело.

— А поцелуй на прощанье? — капризно поинтересовалась я.

— Лия… — простонал мужчина, — если я тебя поцелую, то, боюсь, никакого прощания не будет. Я просто не смогу уйти, а ты пьяна и… Я хочу, чтобы в первый раз ты понимала… Черт!

Я услышала, как Файнс крепко ругнулся сквозь зубы.

— Жаль, ну да ладно, — легко согласилась я, повернулась на бок и свернулась в клубочек.

Мужчина тихонько хмыкнул, как будто смеялся над собой. Я уже уплывала в сон, когда теплые мягкие губы чуть тронули мои.

— Спи, моя любовь…

Мне послышалось? Или уже приснилось? Измученный мозг оставил разгадку этих слов на потом, и больше я уже ничего не помнила.

Утром, естественно, болела голова, а желудок сжался в тугой плотный комок (я же вчера после завтрака ничего не ела — только стакан водки на ночь!), хотелось пить, есть и умереть со стыда. Половину того, что происходило ночью, я помнила очень хорошо, половину — не особо. А вот то, как требовала поцелуй, крепко врезалось в память. Я ругала себя: надо же было так опозориться! И перед кем?! Перед этим наглым, самодовольным франтом.

Да, он помог найти дочь, и за это я ему очень благодарна. Вчерашний день вспоминался словно в смутной дымке — пережитый жуткий стресс, нервотрепка, беготня, водка… И неудивительно, что меня так быстро вырубило.

Зато сейчас мне так стыдно и плохо, как не было уже давно. А еще… Я чувствовала страх, самый настоящий необъяснимый страх, который охватывал меня при воспоминании о Файнсе. Я боялась своих чувств, таких незнакомых и тревожащих. Вспоминала красивое серьезное лицо в полутьме комнаты, восхитительный родной запах, тихий ласковый голос, доносившийся сквозь сон, и что‑то огромное, всеобъемлющее, превосходящее все, что я чувствовала когда‑либо, охватывало меня. Сердцебиение то пускалось вскачь, то замедлялось почти до остановки.

Это было так не похоже на все, что было раньше, на то, что я чувствовала к своим любовникам в прошлой жизни, что чувствовала к Ричарду… И конечно, ни в коей мере не похоже на болезненную уродливую любовь к Роду. "Только вот Кир… — подумала вдруг, — но его я так и не успела узнать".

Да, между мной и Киром сексуальное притяжение просто зашкаливало, но в тот момент я не дала ему трансформироваться во что‑то серьезное: не было ни времени, ни возможности, ни желания. На спутнике у меня была единственная цель — выжить и убежать, поэтому никакое чувство к Киру не смогло бы ни развиться, ни окрепнуть. Жаль, мы не успели узнать друг друга поближе, но иногда странная непонятная грусть охватывала меня при воспоминаниях о нем (а вспоминала я часто, так как перед глазами дома постоянно бегала точная его копия).