Рассказы о лорде Питере - Дороти Сэйерс

— Минуточку!

Мистеру Фробишер-Пиму наконец удалось заявить о себе — отчасти из-за привычки властвовать, отчасти потому, что братья так кричали друг на друга, что в конце концов совершенно выдохлись.

— Минуточку, Мартин. Я буду называть вас так, потому что знаю вас уже много лет, как знал и вашего отца. Я понимаю, как рассердило вас то, что сказал Хэвиленд. Это трудно простить, но я уверен, он осознает все, когда придет в себя. Но и вы должны понять, как он потрясен и огорчен — впрочем, как и все мы, — этим в высшей степени неприятным делом. И вы несправедливы к Хэвиленду, утверждая, что он хотел якобы что-то у вас «отнять». Он ничего не знал об этом противоестественном завещании и, само собой разумеется, следил за тем, чтобы весь похоронный обряд был выполнен как положено. Теперь вы должны уладить вопрос о вашем будущем полюбовно, как вы и сделали бы, не объявись случайно это завещание. Пожалуйста, Мартин, — и вы, Хэвиленд, тоже, — подумайте об этом. Мои дорогие мальчики, эта сцена ужасна. Недопустима. Просто чудовищно, что тело старого человека стало яблоком раздора между его сыновьями, и всего лишь из-за денег.

— Извините меня, я забылся, — сказал Мартин. — Вы совершенно правы, сэр. Послушай, Хэвиленд, забудем обо всем. Я позволю тебе взять половину денег...

— Половину! Будь я проклят, если возьму ее! Этот человек хотел выманить у меня мои деньги. Я пошлю за полицией и посажу его в тюрьму. Вот увидите, я это сделаю. Дайте мне телефон.

— Извините, — сказал Уимзи, — я не хочу вдаваться в подробности ваших семейных дел больше, чем я уже узнал о них, но я настоятельно вам советую: не посылайте за полицией.

— Вы советуете? А какое это имеет отношение к вам, черт побери?

— Видите ли, — недовольно сказал Уимзи, — если дело дойдет до суда, мне, очевидно, придется давать показания, потому что именно с меня все и началось, не так ли?

— Ну и что же?

— Ну и что же? В суде могут поинтересоваться, сколько, по-моему мнению, пролежало завещание там, где я его нашел.

Казалось, Хэвиленд проглотил что-то, и ему стало трудно говорить.

— И... в чем же дело, будьте вы прокляты?

— Пожалуйста, я объясню. Видите ли, если подумать, то получается довольно странная вещь. Ваш покойный отец положил завещание на книжную полку, по-видимому, перед самым отъездом за границу. Это было... Когда это было? Три года тому назад? Пять лет?

— Около четырех.

— Пусть так. И с тех пор ваша великолепная домоправительница позволила сырости забраться в библиотеку, не так ли? Без камина, с разбитыми стеклами... Печальная картина для такого любителя книг, как я. Да... Допустим теперь, что в суде спросят насчет завещания, и вы ответите, что оно пролежало там, в сырости, четыре года. В таком случае не сочтут ли они любопытным тот факт — если я сообщу им его, — что в конце книжной полки было большое пятно сырости, похожее на усмехающееся человеческое лицо, и ему соответствовало такое пятно такой же формы на забавной старой «Нюренбергской хронике», однако на завещании, которое в течение четырех лет находилось между стеной и книгой, никакого пятна не было?

— Хэвиленд, ты дурак! Ты настоящий дурак! — неожиданно закричала миссис Хэвиленд.

— Заткнись!

С криком ярости Хэвиленд бросился к жене, которая съежилась в кресле, зажав рот рукой.

— Спасибо, Винни. А ты, — Мартин повернулся к брату, — можешь ничего не объяснять. Как видишь, Винни проболталась. Итак, ты знал о завещании, намеренно спрятал его и позволил отца похоронить. Интересно, сокрытие завещания — что это: мошенничество, заговор или преступное деяние? Мистер Фробишер-Пим выяснит.

— Не может быть! — сказал мировой судья. — Уимзи, вы уверены в том, что говорите?

— Абсолютно, — сказал Уимзи, вытаскивая «Нюрен-бергскую хронику». — Вот это пятно, можете убедиться сами. Извините меня, что я позаимствовал вашу собственность, мистер Бердок. Я побоялся, что во время тихих ночных бдений Хэвиленд додумается до этого маленького противоречия и решит продать книгу, или выбросит ее, или ему вдруг придет в голову, что книга будет лучше выглядеть без переплета и последних страниц. Разрешите мне вернуть ее вам, мистер Мартин, — в целости и сохранности. Может быть, вы извините меня, если я скажу, что ни одно лицо этой мелодрамы не вызывает у меня восхищения. Как говорил мистер Пексниф[67], это бросает печальный свет на человеческую природу. Но я был чрезвычайно возмущен тем, как меня подвели к этой книжной полке и сделали тупым, «беспристрастным» свидетелем, который нашел завещание. Я могу свалять дурака, мистер Хэвиленд Бердок, но я не дурак. Я подожду всех в машине.

И Уимзи с чувством собственного достоинства удалился.

За ним последовали викарий и мистер Фробишер-Пим.

— Хэвиленда и его жену отвезет на станцию Мортимер, — сказал мировой судья. — Они собираются сразу же вернуться в город. Вы, Хэнкок, можете отослать их вещи завтра утром. А теперь нам лучше потихоньку исчезнуть.

Уимзи нажал на стартер.

Но не успели они тронуться с места, как по ступенькам сбежал человек и подошел к ним. Это был Мартин.

— Послушайте, — пробормотал он, — вы оказали мне большую услугу. Боюсь, гораздо большую, чем я заслуживаю. Вы, наверное, думаете, что я ужасная свинья. Но я прослежу, чтобы отца похоронили, как положено, и отдам часть денег Хэвиленду. Не судите и его слишком строго. У него кошмарная жена. Из-за нее он по уши в долгах. Его предприятие лопнуло. Я помогу ему поправить его дела. Обещаю вам. Мне не хотелось бы, чтобы вы думали о нас очень плохо.

— Ладно, чего там... — сказал Уимзи.

Он плавно выжал сцепление и исчез в белом сыром тумане.

ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ

(перевод А. Ващенко)

Сэр Септимус Шейл привык утверждать свой авторитет раз в год, только один раз! В остальное время он разрешал своей молодой, великосветской жене наполнять дом ультрасовременной мебелью из стали, собирать художников-авангардистов и поэтов, не признающих грамматики; верить в теорию относительности и пользу коктейлей и одеваться так экстравагантно, как ей заблагорассудится; но он настаивал на том, чтобы Рождественские праздники отмечались в старых добрых традициях.

Септимус был добродушным человеком, которому в самом деле нравился рождественский пудинг и хлопушки с сюрпризами, и он полагал, что и другие люди «в глубине души» тоже радуются таким вещам. Поэтому перед Рождеством он решительно уезжал в свой дом в Эссексе и, собрав слуг, отдавал распоряжение украсить комнаты ветками остролиста и омелы, загрузить буфеты деликатесами из «Фортнум энд Мейсон»[68], повесить в изголовье кроватей носки со сладостями и небольшими подарками и даже, убрав электрические радиаторы, зажечь в каминах настоящий огонь с традиционным рождественским поленом[69]. Он собирал вокруг себя семью и друзей, наполняя дом «диккенсовскими настроениями доброжелательности» настолько, что гости с трудом могли это выдержать, а после рождественского обеда усаживал их в гостиной за различные игры. Развлечения неизменно заканчивались игрой в прятки в темноте по всему дому. Так как сэр Септимус был очень богат, то гости принимали эту неизменную программу, и если даже скучали, старались не подавать вида.

Другая прелестная традиция, которой сэр Септимус неизменно следовал, заключалась в том, что каждый год в день рождения своей дочери Маргариты (день рождения совпадал с сочельником) он вручал ей жемчужину. Теперь их насчитывалось двадцать, и коллекция уже стала приобретать известность, ее фотографировали и сообщали о ней в газете. Хотя и не очень крупные — каждая размером с зрелую горошину — жемчужины представляли собой большую ценность, так как были изумительного цвета, идеальной формы и одна в одну подобраны по весу. В день, о котором идет речь, церемония вручения двадцать первой жемчужины была особенно торжественной, с танцами и речами. В ночь под Рождество собрался узкий семейный круг за обедом с традиционной индюшкой и неизменными рождественскими играми. Было одиннадцать гостей (не считая сэра Септимуса, леди Шейл и их дочери), почти все родственники или близкие: Джон Шейл, брат хозяина с женой, сыном Генри и дочерью Бетти; жених Бетти Освальд Тругуд, молодой человек с парламентскими амбициями; Джордж Комфри, кузен леди Шейл, человек лет тридцати, ведущий светский образ жизни; Лавиния Прескотт, приглашенная из-за Джорджа; Ричард и Берил Деннисон, дальние родственники леди Шейл, ведущие веселый и дорогостоящий образ жизни на средства, источник которых никому не был известен, и лорд Питер Уимзи, приглашенный ради Маргарет в неясной, ни на чем не основанной надежде. Были также Уилльям Норгейт, секретарь сэра Септимуса, и мисс Томкинс, секретарь леди Шейл, без которых не могли происходить ни подготовка, ни сам праздник.