Деды - Всеволод Крестовский

Усиленными маршами пришли русские войска 4 сентября в Таверну. Перед ними высились снежные вершины Альп. Но каковы же были удивление и досада Суворова, когда ни в Таверне, ни в окрестностях не оказалось ни одного мула! Этот новый подвох австрийской политики решительно ставил в тупик русского фельдмаршала, пред самыми глазами которого возвышался хребет Монте-Ченаре, непроходимый ни для каких провиантских повозок и доступный только мулам. Суворов видел, что даже при его расчете на семидневный поход от Таверны до Швица не было никакой возможности двинуться без мулов. Теперь уже ему самому приходилось остановиться и ждать пять суток, то есть медлить, разрушая тем свою собственную диспозицию, от своевременного выполнения которой зависело, быть может, спасение Римского-Корсакова. Но на этой-то остановке, собственно, и строились расчеты наших "добрых" союзников. Этого-то только им и нужно было.

Суворов горько жаловался в письме императору Павлу на все эти далеко не двусмысленные штуки, но с солдатами поневоле высказывался иначе.

– Вот там, – говорил он им, указывая на подымавшиеся с севера утесы, – там безбожники французы… Их мы будем бить по-русски… Горы велики, есть пропасти, есть водотеки, а мы их перейдем – перелетим! Мы русские! Бог нами водит. Лезши на горы, одни стрелки стреляй по головам врага, – стреляй редко, да метко, а прочие шибко лезь в россыпь. Взлезай, бей, коли, гони, не давай отдыху. Просящим пощада: грех напрасно убивать. Помилуй бог! Мы русские – Богу молимся. Он нам помощник; царю служим, он на нас и надеется, и нас любит… Чудо-богатыри! Чада Павловы! Кого из нас убьют – царство небесное!.. Церковь Бога молит. Останемся живы – нам честь, слава, слава, слава!

Впрочем, солдаты очень хорошо понимали, чего не договаривает и даже вовсе не высказывает "отец". Имя Тугута в войсках наших произносилось с проклятием, как чума, и было известно не только офицерам, но и каждому рядовому.

Маленький городишко, пока в нем поневоле оставалась главная квартира русской армии, кипел жизнью и многолюдством. По главной улице беспрестанно тянулись передвигавшиеся части войск, скакали в разные стороны посыльные казаки, кучки обывателей стояли там и сям в своих характерных костюмах и с обычной жестикуляцией оживленно разговаривали между собой либо с военными; пестрые юбки кокетливо мелькали в улицах, хорошенькие личики любопытно выглядывали из окошек, из-за калиток, из зелени виноградников… Множество разного офицерства появлялось с бивуаков потолкаться по городу, закупить чего-нибудь в лавках, пообедать в ресторации, поразузнать новости и слухи из главной квартиры, которая, как и всегда в подобных случаях, становилась центром всех интересов и стремлений. Почти все дома заняты были постоем, но для гостей с бивуаков жители охотно уступали на несколько часов помещение в своих квартирах. Все обыватели превратились на это время в торговцев: кто продавал лепешки, кто вино, виноград, сыр, фрукты… В двух-трех трактирах была такая теснота от офицеров, что новые посетители с трудом протискивались внутрь.

Повсюду стоял шум и гомон, и было во всем этом нечто таборное, оживленно-страстное, жгучее и беззаветно-веселое. Здесь раздаются нежные звуки мандолины, там свинью волокут за ноги, и визжит она благим матом; с ближайшего бивуака звуки кавалерийской трубы несутся, в другом конце барабан грохочет "сбор на кашицу"; тут взрывы хохота, там русская ругань или немецкая брань, итальянская песня под аккомпанемент гитары и разухабистая всероссийская "барынька" с "комаринским". В трактирах играли в банк, в фараона и в кости. Кучи золота и серебра мгновенно переходили из рук в руки, и в этой битве на зеленом поле преимущественно отличались австрийские чиновники полевого интендантства. Эти господа жили и одевались роскошно, пили шампанское, разъезжали в комфортабельных экипажах, возили за собой любовниц, проигрывали и выигрывали десятки тысяч…

Русские офицеры насчет шампанского и вообще вина тоже в грязь лицом не ударяли: последняя копейка шла ребром, а вследствие игры между ними и австрийцами нередко происходили ссоры. Вообще наши на господ австрийцев смотрели теперь не только косо, но даже враждебно; союзники, конечно, платили нам тем же, однако не мы первые подали к тому повод.

Зайдя как-то раз закусить в один из трактиров, Черепов столкнулся там с Поплюевым и еще кое с кем из знакомых офицеров. Сели за общий стол, заболтались за кружками вина, а потом придвинулись к тому концу, где австрийский шикарный офицер метал банк, окруженный тесной толпой союзного офицерства, и стали следить за игрой. Черепов поставил карту и мало-помалу увлекся. Вскоре кошелек его оказался пуст. С досады за проигрыш и с понятным желанием отыграться он расстегнул из-под камзола свой кожаный черес[388], в котором хранились все его деньги, и положил его на стол перед собой. Но вскоре и из череса исчез последний червонец.

Василий Иванович сел, подпершись рукой, и задумался.

– Herr Oberst[389], ваша карта? – спросил щеголеватый австриец.

– У меня нет карты… Я не играю больше, – с внутренней досадой и потому отрывисто проговорил Черепов.

– Зачем так? – с тонкой усмешкой прищурился на него банкомет.

– Затем, что я проиграл все, до копейки, и теперь ничего больше не имею.

– Ба-а! Пока у человека есть мундир на плечах и, наконец, собственная жизнь, он не может сказать, что ничего не имеет, – фатовато возразил австриец.

Черепов внутренне дрогнул, почувствовав кровное оскорбление. Он хмуро повел глазами на окружающих и в упор остановил свой твердый взгляд на блистательном офицере.

– Русские мундиром не торгуют и отнюдь не позволяют себе ставить его на карту, – сказал он веским и спокойным голосом. – А что касается до жизни, то извольте, я готов, но с тем, что ежели кто из нас проиграет, тот всадит себе пулю в лоб сейчас же, здесь, на месте.

Опешивший фанфарон смутился и стал было вежливо и мягко объяснять, что он хотел вовсе не то сказать и не так понят…

– Без объяснений! – перебил его Черепов. – Чего там не так понят! Я отлично понял, что вы мне сделали вызов, и я его принял. Надеюсь, и все здесь поняли это точно так же?

– Конечно, вызов! – подтвердили несколько русских офицеров.

– Господа австрийцы, ваше мнение? – спросил кто-то.

Те отвечали молчаливым пожатием плеч и в замешательстве только переглядывались между собой.

– Камрад! – обратился меж тем Черепов к какому-то казачьему офицеру. – Вы, кстати, при пистолете. Заряжен он у вас?

– Непременно, полковник.

– В таком разе одолжите-ка его сюда на минутку.

И Черепов, внимательно осмотрев кремень[390] и полку, положил врученный ему пистолет на стол между собой и австрийцем.

– Ну-с, милостивый государь, теперь я к вашим услугам. Не угодно ли!

Он вынул наудачу первую попавшуюся карту. Это была трефовая восьмерка.

Австриец, принужденно улыбаясь, начал метать.

В комнате водворилась вдруг мертвая тишина. Все присутствующие тесно столпились вкруг стола и, затаив дыхание, напряженно следили, как ложатся карты.

– Направо – налево… направо – налево…

– Дана! – сорвался вдруг общий крик, когда наконец выпала роковая восьмерка…

Австриец побледнел. Черепов не мигнул даже глазом: лицо его оставалось спокойно.

Бросив карты, смущенный фанфарон опустил руки и молчал, как школьник, пойманный на месте.

Противник выжидательно смотрел на него вопросительным взглядом.

– Herr Oberst, ведь это шутка? Без сомнения? Да? – тревожно обступили его австрийцы, сделавшиеся вдруг очень милыми и любезными. – Не правда ли? Вы не потребуете от молодого человека подобной жертвы!

– Я не шутил, господа, ставя мою жизнь на карту, – холодно и твердо возразил им Черепов, – и если бы я проиграл жизнь, то не принял бы ее в подаяние от противника; а затем, государь мой, – обратился он к банкомету, – так как пистолет до сих пор не разряжен вами, то оставляю ваш поступок на вашу совесть.

И, сухо раскланявшись с австрийцем, он удалился из трактира.

– Василий Иванович… Друг… Благодетель! – остановил его вдруг на пороге кинувшийся за ним вдогонку Поплюев. – Вот это так!.. Это по-русски, растак их душу!.. По-русски… Хорошо, голубчик!.. Хорошо! – растроганно сюсюкал он своим заплетающимся лепетом, горячо и крепко пожимая руку Черепова. – Вы все проиграли? И "гельд ништу"[391], значит?

– Ни копья не осталось… Да ну их! Это все равно! – нетерпеливо махнул рукой Черепов, сходя со ступеней.

– Минутку!.. Минутку, сударь, – остановил его Прохор. – У меня до вас преусердная просьба… Не откажите.

– Что прикажете?

– Будьте столь добры, возьмите у меня взаймы!

– Убирайтесь, Поплюев!

– Ах, ах, камрад!.. Это уж, извините, не по-товарищески… Чего нам кичиться! Свои люди – сочтемся! У меня тысяча червонцев – возьмите пятьсот!.. Бога ради!.. Умоляю, не обидьте меня!.. Если не возьмете, то сим вы доказуете только ваше ко мне презрение, а я дворянин такой же, как и вы… И за что же?…