Чёрный фимиам (СИ) - Леха

– У того, у кого есть яд, обычно есть и противоядие, – произнёс Истр. – Сколько у нас времени?

– Не знаю, – Эша по-прежнему избегала смотреть на него. – Однажды мы не сразу отыскали старшую, и порошок не помог. Оцарапавшаяся девушка умерла к вечеру.

Истр на мгновение прикрыл глаза, сосредоточиваясь. Путаное переплетение множества мерцаний пульсировало и переливалось.

«Где остановился саворрийский купец?» – спросил Безликий в пространство и в то же мгновение увидел высокие стены самого дорогого гостиного дома Миль-Канаса.

«Нам отправляться туда, повелитель?» – отозвался Ишту – тот из мечников, кто отправил господину образ.

«Да. И возьмите эту крысомордую».

Через миг Безликий открыл глаза и внимательно посмотрел на испуганную Эшу.

– Вот как мы поступим, дитя моё, – сказал он, обращаясь сразу к обеим девушкам – заплаканной дочери и той, что говорила её голосом, – отправимся туда, где жил этот «купец», и поищем противоядие.

Аурика сразу же с готовностью поднялась. Несмотря на вынужденную немоту, опухшие глаза и нос, она выглядела очень решительно, в отличие Эши, которая пребывала в сильнейшем смятении.

– Не надо бояться, – успокоил девушку Истр. – Всё плохое для тебя уже закончилось. Ты сделала то, что могла. А самое главное – ты сделала это вовремя. Засвистела, подняла тревогу. Знай: Храм не забывает добра.

Сказав так, он всмотрелся в переплетение мерцающих нитей и осторожно потянул их на себя. Мир вокруг на мгновение задрожал, реальность истончилась. Время остановило бег. Две девушки замерли, продолжая держаться за руки. Для них сейчас ничего не существовало – только миг перехода. А вот Безликий мог длить это мгновение много часов.

– Брат мой, – негромко сказал он в пустоту.

Мир вокруг дрожал и расплывался, словно мираж, а голос звучал глухо, будто не мог рассеяться в пространстве.

– Я слушал ваш разговор, – из зыбкого марева выступил Тинаш.

– И что ты скажешь?

– Скажу: ты прав, призвав меня. Если этот охотник действительно из Миаджана, лишь мы с тобой сможем это понять. Для остальных Миаджан – не больше чем сказка.

* * *

Эше показалось, будто реальность подернулась зыбью. Все равно как смотреть на дно водоема через толщу воды: ты что-то видишь, но увиденное постоянно ускользает. Голова закружилась, почудилось: пол и потолок поменялись местами, а потом под ногами снова оказалась твёрдая поверхность, но не мраморные плиты покоев, а булыжники, коими был выложен зелёный двор напротив богатого особняка с широкой лестницей.

Девушка потрясённо огляделась и с удивлением увидела, что рядом с мужчиной, которого она приняла за жреца, стоит незнакомец в дорогих шелках. Лицо его было молодо, но глаза… глаза были старыми. Как у человека в одеянии цвета красной охры. Как… как у того, кого называли Безликим. Незнакомец внимательно посмотрел на девушку, а той под пронзительным взглядом выцветших древних глаз сразу захотелось съежиться и закрыть лицо руками. Впрочем, мужчина тут уже отвернулся, и Эша неслышно выдохнула.

Странно, но на внезапно появившихся буквально из воздуха людей никто не обратил внимания. Все, кто находился во дворе, продолжили заниматься своими делами, даже голов не повернули! Лишь через несколько мгновений девушка поняла: их попросту не видят. По коже пробежал холодок.

Ледяной потной рукой Эша стиснула узкую ладошку прелестной спутницы, которая отдала ей свой голос. От неожиданной боли та вздрогнула и посмотрела с изумлением.

– Прости... – Эша виновато поклонилась.

«Ничего страшного, – вдруг прозвучал голос прямо у неё в голове. – Меня, кстати, зовут Аурика».

Их безмолвную беседу прервал шорох открывающихся ворот. Створки распахнулись, и во двор один за другим влились мечники, а с ними уже знакомая Эше женщина с крысиным лицом. Девушка напряглась, но Аурика незаметно погладила её руку, успокаивая: «Никого не бойся, ты под защитой Храма. Идём».

Постояльцы гостиного дома почтительно расступались перед мечниками, а четверо невидимок шествовали за отрядом, по-прежнему никем не замечаемые. Сначала они поднялись по широкой лестнице, затем проследовали по длинной галерее, и вскоре отряд остановился перед покоями саворрийца.

Высокие двери открылись легко.

* * *

Сингур проснулся и некоторое время незряче смотрел в темноту, прислушиваясь к себе. Боль отступила. Правда, на смену выкручивающему тело страданию пришла слабость. Голова была тяжёлой, руки и ноги непослушными, а рассудок затуманенным после глубокого дурманного забытья.

Тёплое дыхание Нелани щекотало ему шею. Странно, но теперь Сингур ощущал её иначе, не как прежде, не искристым зелёным сиянием, о котором надо было сначала вспомнить, чтобы увидеть, а словно частью себя. Только отдельной частью.

Он не мог этого объяснить даже самому себе, совсем запутался. Прикрыл глаза, отыскивая зелёную нить, но ничего не увидел. Завозился, не понимая, что происходит, и шианка тут же проснулась, села на топчане. Коснулась его лба тёплой ладонью:

– Уже не гореть лихорадка. Тело болеть?

– Не болит, – покачал он головой. – Но сил нет.

Женщина зевнула и сладко потянулась:

– Роза пустынь отнимать силы, но и боль отнимать, отуплять рассудок. Становиться всё равно. Тебя мочь резать на куски, а ты не чувствовать и даже не бояться. Это очень сильный дурман. Очень дорогой. Очень. И запретный. Потому ещё дороже. Я достать его в особый лавка. Особый лавка – особый риск.

– Сколько? – спросил Сингур.

Нелани снова потянулась:

– Тебе не расплатиться деньги. Но я врать. Пыльца пустынный роза стоит мало деньги. Много деньги стоит знать, как из него делать дурман. Я знать… А ты подумать, как платить мне. Чтобы я быть довольна.

Мужчина улыбнулся в темноте.

– Да знаю я, как тебе платить, знаю, – его ладонь легла на тёплое женское бедро. – Только сил нет…

Шианка тихо рассмеялась, рывком села на топчане и притянула собеседника к себе, поцеловала в лоб:

– Силы вернуться. И ты стараться. Очень стараться.

– Да, Тихая Вода. Я очень стараться… – он мягко прижал её к себе и уткнулся носом в кудрявую макушку. – Тебя вправду назвали Слёзы? Или это имя, которое дали после того, как ты отказала вашему богу?

– После. Но навсегда, – ответила Нелани. – Навсегда Слёзы. Но теперь есть ты – значит, слёзы не будет.

Он вздохнул, собираясь с духом, и ответил:

– Я умираю, Нелани. Будет тихая вода. Через полгода или даже раньше.

– Зачем ты стать фимиамщик? – вздохнула собеседница. – Ты уметь любить, быть молод, хорош собой. Зачем фимиам?

– Я не фимиамщик, – упрямо в который уж раз сказал Сингур. – И не так уж молод. Да и не спрашивали меня, хочу я стать таким или нет.

– М-м-м… – тихо протянула шианка. От её вкрадчивого чувственного голоса у Сингура по коже побежали мурашки. – Так говорить все, кто стать рабом дурман. Но я видеть твой фимиам, он чёрный. Я не встречать такой прежде.

– Такой никто не встречал, – мужчина откинулся к стене. – Такой есть только в Миаджане. Я сам его добывал. Точнее, не я… его добывали женщины, мы, мужчины, уходили далеко вниз, а женщины ходили по тем коридорам, что ближе к поверхности. Этот фимиам – не пыльца. Что-то вроде плесени на стенах – след, оставленный подземными слизняками. Его соскребают с камня, потом сушат, отдают жрецам, и те делают чёрный фимиам.

– Миаджан – старый сказка, – удивлённо сказала шианка и устроилась рядом, скрестив длинные ноги. – Я смотреть представление на площадь.

– Если бы, – вздохнул Сингур. – Он есть. Там стоят заросшие мхом и лианами храмы, а вокруг тёмная вода…

– Рассказать про слизней? – Нелани встала с топчана и зажгла лампу. – Они большой?

– Разные, – Сингур прикрыл глаза. Свет всё ещё был ему неприятен. – С ладонь, есть и больше – с руку. Такой может упасть с потолка и облепить лицо.