Игра в дурочку - Лилия Беляева

И так посмотреть: в силах ли я запугать муками совести, карой Божьей молодых, здоровых, ухватистых мужиков, желающих жить на всю железку, хоть день да мой, и чтоб шампанское лилось Ниагарским водопадом и чтоб в этом самом водопаде купалась, зазывно посмеиваясь и тряся грудками, отборная суперкрасотка?

И все-таки, и все-таки... А вдруг?!

... Но к событиям, к делу. Очнулась я не знаю когда, не знаю где, не знаю почему... Какое-то время вообще не могла сообразить, зачем пришла в себя, если вместо меня - одна звенящая боль в голове... Темень и боль. И вдруг ещё одна - в бедре, короткая... Догадалась: укол... Значит, во всяком случае, не в раю, а если и в аду, то в земном...

Долго-долго боялась открывать глаза. Что увижу? Дыбу? Виселицу? Раскаленную подошву утюга, готового пытать? Все, все варианты измывательства над живой человеческой плотью, попавшие туда с кино-, телеэкранов, из рассказов очевидцев пронеслись в моей голове. И там же, среди этого хаоса ужасов, вопросик: "Кто меня так? Аллочка подставила или её тоже кто-то подставил?" И второй: "Николай Федорович... кто вы? Что значил ваш со мной последний телефонный разговор?"

Рука нащупала, как ни странно, не щербатый пол, а шелковистую гладь покрывала... Да ведь и тело явно не было брошено кое-как на ледяные каменные плиты темницы. Оно лежало на мягком... И наручники отсутствовали. С трудом, кое-как, стараясь обеими руками удержать на весу хрустальный звон в голове - я села и только тогда осмелилась открыть глаза.

Нет, не совсем так. Я ещё вспомнила, чему меня учил Родион Шагалов на курсах по самбо. Хотя я не отличалась упорством, последовательностью в достижении поставленной в понедельник цели, все-таки, кое-чего успела схватить и закрепить, чтобы в случае чего применить наизусть. В те уже далекие благостные дни студенческой жизни, где самая-то напряженка и великие страдания отмечали разве что сессии, - я и предположить не могла, что именно меня могут схватить, полуумертвить, засунуть туда, куда Им надо. Ясное дело, про заложников кому только нынче не известно в России! Даже груднички о том ведают! Но ведь каждый отдельно взятый человек то и дело что отмахивается от этих сведений: "Ну есть такое... Но чтобы со мной? Да не может этого быть!"

И лишь помнится, неутомимый крепыш Родион Шагалов впрямую, доверительно обещал нам, будущим самбистам-журналистам - пропагандистам нравственных начал:

- На тебя... вот на тебя лично.. прется гора мускулов и обещает размазать по полу. Тебе страшно? Ножки в коленках бьет дрожь? Трусики мокрые? Сопля свисла с губы? Не смей! Увидь себя со стороны! Помни: побеждает не тело, а дух. Разъярись в три секунды! На свою трусость! И в бой! И хвать его, сволоча, за... И никаких гвоздей! И хвост морковкой!

Видимо, мой хвост и впрямь встал морковкой. Я открыла глаза. Надо мной наклонилась молодая женщина с белой повязкой вместо рта, словно боялась заразиться от меня ну, положим, гриппом.

- Болит еще? - спросила глухо, сквозь слои марли.

- Болит, - разлепила я губы.

- Тогда ещё один, - она наклонилась. - Не шевели рукой, - и вкатила мне ещё один укол, повернулась и ушла в узкую дверь справа.

Отметила: дверь эта единственная здесь, в небольшой комнате, и окон совсем нет. Подвал? Не подвал? Но на стенах висят присборенные занавеси, полосатые, белые с черным, из плотной материи, от потолка до пола.

Мне жутко захотелось пить. Во рту как в пустыне Сахаре жар и сушь. Звать? Просить "дайте"? А к чему это приведет?

Решила терпеть... Ведь сколько же народу терпело до меня, находясь в подобном положении!

У противоположной стены, можно сказать, в ногах кровати. Стояло кресло с высокой черной спинкой и блестящими металлическими подлокотниками. Такие продают в салонах мебели для офисов и пользуются ими всякие начальники нынешнего рыночно-беспредельного разлива.

Тишина. Ни шелеста, ни скрипа. Мертвый дом? Или дом для мертвых? Мои белые, побитые жизнью босоножки стоят, прислонившись друг к дружке, у самой постели.

Я рискнула встать. Тем более, что боль в голове как бы пошла вдаль, все скорее и скорее и исчезла совсем, оставив напоследок что-то вроде тишайшего, прерывистого гудочка! Мне удалось опереться на пол, покрытый ворсистым зеленым сукном, обеими ногами. Покачалась или покачало... Села на постель, не зная, что же дальше-то...

И тут в дверь быстро вошел высокий мужчина в черных джинсах, белой водолазке в рубчик и белых кроссовках высокого класса исполнения. На его запястье блеснули золотишком породистые часы.

Но это-то все ладно, все ничего. А вот только сердце мое остановилось и ни с места в тот момент, когда я взглянула на его лицо. Лица-то и не обнаружила, не было его. Вместо - эта жуткая черная шапчонка, что натягивается ниже подбородка, оставляя лишь прорези для глаз. В кино видеть этот маскарадный прибамбас даже забавно, а вот в жизни...

- Воды! - просипела я.

Мужчина, как ни странно, повторил это мое слово, только громко, чтоб слышали те, кому надо, и кто скрывался за этими стенами. Скоро вошла давешняя женщина с подносиком, а на нем большая пластмассовая бутылка "Веры" и высокий бокал. Все это было поставлено передо мной на журнальный столик.

Сладчайший глоток... потом второй... потом третий...

- Ну а теперь к проблеме, - позвал мой как бы сожитель, усаживаясь в кресло и слегка расставляя колени. - Теперь вы скажете, кто вас послал в Дом ветеранов, чье задание выполняли и в чем оно заключалось. Ответ должен быть прям, как... как ружейный ствол.

Придерживая руками все ещё гудящую голову, я ответила:

- Я сама.

- Наташа из Воркуты? - вкрадчиво-насмешливо поинтересовался мой интервьюер. - Бывшая воспитательница детского садика? Девица без в/о?

Сомнений быть не могло - он знал обо мне если не все, то многое. Притворяться Наташей не имело смысла.

- Хотите иметь прямой ответ - прямо и отвечаю. Я - журналистка газеты "Сегодня и завтра". Меня поразила смерть актрисы Тамары Мордвиновой и то, что какой-то Сливкин почти перед самой её смертью взял у неё дарственную и записал дачу на себя. Хотя завещано все моей подруге Марине, у которой маленький больной ребенок.

- Пробую поверить: из чистого гуманизма вы отправились в Дом выявлять причины и следствия случившегося. Я вас правильно понял?

- Абсолютно. Но есть ещё одна причина. И очень веская. У нас нет спонсора, мы его ищем. Газета "валится". Мне захотелось помочь как-то её сохранить. Для этого нужны сенсационные публикации, чтоб пахло скандалом. Я не лишена профессионального честолюбия. Мне показалось, что в Доме ветеранов случилось невероятное и из этого можно сделать сенсационный материал.

- И что же, - Маска положила ногу на ногу и принялась дергать мыском кроссовки, оказавшимся на весу, - вы считаете, что разобрались, как там и что?

- Нет, не считаю. Наоборот, запуталась.

- В чем?

- В... том, что ограбление Мордвиновой не единичный факт. Оказывается, обслуга запросто грабит покойных старух...

- Ах, это, - собеседник усмехнулся.

- А что еще? - я расширила глаза, эдак показательно демонстрируя недоумение. - Я не узнала до сих пор даже того, кто убил Павла, мужа Марины. Из-за вазы. Прямо во дворе антикварного на Арбате.

- Зря ты влезла во все это дело! - заявила Маска, переходя на ты. Зря! Очень зря! Думаю, что что-то скрываешь, какие-то дополнительные факты, наблюдения... Не надо бы. Надо рассказать все, до конца, как, что, зачем, почему.

То, что я услышала следом, - мигом освободило голову от гуда. Она стала заполняться словно бы раскаленным паром... И все последующие тары-бары моего невозмутимого собеседника, покачивающего и покачивающего мыском кроссовки, слышала еле-еле, сквозь плотные завесы этого самого густого пара. Он же говорил почти без смены интонаций, не повышая и не понижая голоса:

- Надо тебе рассказать все-все, потому что ты влезла куда тебя не просили и влипла... прошу прощения... как муха в липучку, намертво. Потому хотя бы, что твой замечательный Николай Федорович, бывший контрразведчик, брошенный властью в забвении и безденежье, нынче наш человек.

В голове замелькало каруселью: "Неужели? Неужели? Неужели?"

Маска встала с кресла, указала рукой на стену, где, если приглядеться, за фалдами занавески скрывалась ручка ещё одной двери:

- Виноват. Тебе же надо кое-куда. Иди, но думай.

Я не стала медлить, шатаясь, прошла туда, куда он указал. Испытала наслаждение и от вида прохладной, литой струи воды, ударившей в голубое дно умывальника. Вымылась как удалось, благо на стене висел рулон широкой полотеничной бумаги. Захотелось взглянуть на себя в зеркало, но его не было."Взглянуть? В зеркало? Какие нежности при нашей-то бедности! - не утерпела, съехидничала. Ты где? Забыла? Что с тобой будет? А ведь будет, будет..."

И как же не хотелось мне думать о Николае Федоровиче! А точнее, о том, правду или неправду сказала Маска. Уже один этот вопрос автоматически превращал меня в предательницу и лишал опоры. В том числе и надежды на более-менее удачный для меня исход всей этой истории... Но надо было, надо было придти к какому-то определенному мнению. И держаться в зависимости от него. Так кто он, Николай Федорович? Неужели из тех, кто с потрохами продался криминалу? Или это всего лишь иезуитский ход мужика в маске, чтоб сбить меня с толку, кинуть в омут безысходности, лишить воли к сопротивлению?