Любовь — последний мост - Йоханнес Зиммель

Он смотрел на нее молча, испуганный тем, как эта женщина внезапно изменилась в лице. Куда подевалась ее уверенность в себе, ее чувство собственного превосходства? Она нервничала, и чем дальше, тем больше.

— У меня всегда было два «никона». Со всевозможными объективами. Обе камеры висели у меня на груди, я готова была снимать в любую секунду. Хочу сказать о туфлях… Хорошая обувь нужна первым делом! Я предпочитаю спортивную обувь… Почти всегда, когда работаю… Да и снимки я делаю только черно-белые. Я долго ругалась во всех редакциях, но я никому не уступила… Черно-белые фотографии, только чернобелые… Краски лгут… — Она выпрямилась на стуле. — Ну, так вот, значит, послали они меня в мае в Заир, и туда же прилетел из Нью-Йорка Пауль. И вот с перерывом в несколько лет нам опять случилось поработать вместе. Я этому очень обрадовалась. Я не в силах описать вам того, что там происходило, а тут рядом со мной оказался мужчина, которому я могла доверить, на которого могла положиться… — Она замолчала, уставившись в пустоту.

— C’est si bon de partir n’umporte oü…[52]

— Там был один англичанин… парень сильный и грубый… — голос Клод прозвучал хрипло. — Он был новичком в нашей «стае». Звали его Джеком… и с самого начала он стал липнуть ко мне… где только мог, хватал меня своими ручищами, тискал, отпускал сальные шуточки… Пауль старался не подпускать его ко мне, но он не всегда был рядом… А Джек не оставлял меня в покое…

— …bras dessus, bras dessous, en chantant des chansons…[53]

Слова так и полились из Клод, она не могла остановиться.

— Мы были в лагерях беженцев, это южнее Кисангани. Кабила отвел представителям ООН только два месяца, чтобы переправить всех беженцев обратно в Руанду. Я была в том самом поезде, который сошел — или который спустили с рельсов, когда погибло столько народа и было столько изувеченных. Я лежала рядом с Паулем в грязном месиве, он что-то наговаривал на диктофон, а я снимала, снимала, снимала…

«Ну, вот оно и вышло наружу», — подумал Филипп, которому было тяжело видеть ее с заплаканным лицом.

— Мы скупили все старые джипы и автомашины в Кисангани, а жили мы рядом с казармой наших военных… и когда я тогда вечером захотела вернуться домой, я в этой страшной суматохе не нашла ни Пауля, ни нашей машины. Я бегала взад и вперед, заблудилась и оказалась почти что в джунглях. И там столкнулась с этим самым англичанином. Он прорычал: «Now I'll fuck you, baby»[54]. Он ударил меня в лицо, повалил на землю. Набросился на меня, порвал на мне рубашку и сорвал джинсы, я кричала, звала на помощь, но никто меня не услышал. Я изо всех сил ударила его в пах, и он повалился на бок, я подобрала валявшийся рядом сук и этим суком несколько раз ударила его по голове. А потом сама упала рядом с ним… силы совсем оставили меня после всего этого… я лежала на земле, постоянно ощущая какой-то странный запах, сладковатый и в то же время гнилой, он исходил от множества неизвестных мне плодов красного цвета, попадавших, наверное, с деревьев… я и по сегодняшний день не забыла этот сладковатый и гнилой запах…

Клод достала носовой платок, утерла слезы. Он протянул ей свой платок. Но она этого жеста не заметила.

— Англичанин по-прежнему валялся рядом, он пошевелился и застонал. Собрав силы, я встала. Как могла, я привела в порядок свои порванные вещи, взяла камеры и выбралась из джунглей на грунтовую дорогу. Через полчаса появился французский грузовик, военные стали расспрашивать, что со мной стряслось, но я ничего не могла им объяснить, я была не в состоянии выдавить из себя ни слова, они довезли меня до казармы, к военному врачу… Тем временем дар речи вернулся ко мне, и я наврала ему, что после катастрофы на железной дороге у меня был шок, что я вывалилась из этого поезда на полном ходу. Он дал мне каких-то успокоительных таблеток, и я вернулась в эту грязную дыру, где мы все жили. Она называлась напыщенно «Отель Мирамар». Я долго стояла там под единственным на весь «отель» душем, потом надела пижаму, а поверх нее — махровый халат, и…

Ей не хватало воздуха, она закашлялась. Филипп хотел было сказать что-то, но она покачала головой, замахала на него руками, утерла слезы и продолжала говорить так же взволнованно и торопливо, как за несколько минут до этого.

— …и я пошла искать Пауля и нашла его… в его комнате. Мой вид донельзя поразил его; я рассказала ему все до мелочей. Он дал мне выговориться. И когда я немного успокоилась… он обнял меня и погладил. Мы с ним сидели рядом на старом диване… Он сказал, что сообщит кому надо, как со мной поступил англичанин, и позаботится о том, чтобы об этом сообщили в агентство, на которое тот работает… И не переставая гладил меня… но уже не как друг, совсем не как друг или приятель… Его, наверное, возбудил мой рассказ, потому что он вдруг набросился на меня с поцелуями, а когда я хотела вырваться, он схватил меня за руки вот так, — она изо всех сил вцепилась в руки Филиппа, — повалил меня на диван и одной рукой зажал мне рот, а другой сорвал с меня халат, пижаму и… и…

Клод подперла голову обеими руками и заплакала навзрыд.

Бармен Робер, заметив это, поспешил к их столу, чтобы узнать, не нужна ли его помощь. Но Филипп дал ему понять, что справится сам; никто из гостей не заметил происшествия за их столом, никто не видел, что Клод плачет, а Жорж играл на рояле и напевал:

— I’ve got you under my skin…[55]

Но вот Клод успокоилась и спросила его:

— Ты понимаешь? Он схватил меня за руки точно так же, как ты…

— Как я взял тебя за руки перед дверью твоего дома, — сказал он.

— Вот именно, да… И я потеряла самообладание, потому что в эту минуту ты был для меня Паулем, и поэтому я так разоралась, как я орала тогда, в номере этой грязной гостиницы… Но он не отпустил меня, он набросился на меня, как животное, он зажал мне рот… И сделал, что хотел… Что не удалось сделать англичанину, сделал Пауль, мой друг Пауль… муж моей подруги… Меня словно парализовало от ужаса и омерзения, а он будто обезумел…

Она замолчала и некоторое время спустя посмотрела на Филиппа так, будто только что очнулась после кошмарного сна.

— Вот как все это было, — неестественно спокойно подытожила она. — На другой день я узнала, что англичанин с разбитой головой лежит в полевом госпитале. Версия была такая: он выпрыгнул из поезда, отсюда и травма. Пауль присоединился к группе журналистов, уехавшей на северо-восток страны. Я позвонила в Париж, в редакцию, сказала, что эта война меня доконала, что я просто не в силах выполнить поручение до конца и что я очень извиняюсь перед ними. Они оказались людьми понятливыми, ответили, что такое время от времени случается, особенно с женщинами, и были столь добры, что сразу заказали мне билет на обратный рейс в Женеву. В аэропорту меня встретил Серж. Он тоже решил, что я не вынесла тягот войны, что в этот раз это оказалось мне не по силам, и в последующие дни трогательно заботился обо мне… О Пауле я с тех пор больше ничего не слышала… Но теперь, когда меня опять посылают в те места, это первая моя большая командировка после того случая… теперь мне страшно, ты ведь понимаешь меня, Филипп, правда?..

18

Танцплощадка опустела. Танцевавшая парочка вернулась за свой столик в нише. Филипп заказал еще по одной порции «В постели», и Клод снова заговорила, теперь уже спокойно и неторопливо.

— Теперь ты понимаешь, почему я вела себя как ненормальная. Ведь все это случилось всего два с половиной месяца назад. Пауля сейчас в Конго нет, я навела справки, и англичанина там тоже нет. Но я боюсь не их, я боюсь своих воспоминаний! Воспоминаний о том, как вел себя Пауль. Допустим, англичанин был обыкновенным негодяем и подонком, но Пауль, Пауль, с которым мы столько лет были знакомы и дружили, мой друг Пауль, которому я полностью доверяла…

— Да, — кивнул он.

— Тебе я могу все рассказать, — проговорила она. — Серж ничего об этом не знает. Я стараюсь забыть о случившемся, только мне не удается… Дело не столько в физическом надругательстве, а в потере доверия к людям. Как я теперь могу довериться мужчине, Филипп, как мне полюбить? Да что там, когда одно прикосновение мужской руки стало вызывать у меня раздражение. Я стала испытывать что-то вроде радости от того — страшно говорить об этом! — что Серж попал в эту ужасную катастрофу… Но когда появился ты… все почему-то изменилось, и мы оба это почувствовали, сразу же… Но во мне поселился страх перед людьми вообще, а перед мужчинами в особенности. Это безумие, я отдаю себе отчет, но что особенно удивительно и неприятно: меня до сих пор преследует приторносладкий запах прогнивших фруктов, которые валялись там, в джунглях, да, тот самый запах! А что еще более странно, я с тех пор словно ищу, откуда он исходит, этот запах, я ищу эти фрукты на базарах, в магазинах… Это безумие, безумие и больше ничего!