Супершпионы. Предатели тайной войны - Гвидо Кнопп

Внимательная Вибке Брунс тогда развивала свое подозрение: «Мне казалось, что Гийом захотел выйти из игры. Он чувствовал, что за ним охотятся. И он действительно испытывал сильное чувство восхищения Вилли Брандтом. Он не разыгрывал это восхищение. Это отчетливо чувствовалось. Его, несомненно, не устраивало бы, внезапно предстать перед ним в образе Иуды. Как он еще любил свою ГДР, я не могу сказать. Но он любил западный образ жизни, он например, всю жизнь охотно ел бы лягушачьи лапки. Это нужно только себе представить! В ГДР он, конечно, их не увидел бы. И во всем остальном он привык к нашему стилю жизни. У меня тогда было чувство: он вовсе не хотел больше быть шпионом.»

Забыть ГДР, Маркуса Вольфа и свое задание, начать новую жизнь — не возникали ли у Гийома такие мысли? Сегодня агенту на пенсии, само собой разумеется, приходится дистанцироваться от таких предположений. В конце концов, никто не хочет выглядеть проигравшим.

Вибке Брунс считает так: «Если этот человек хочет теперь разобраться с самим собой, ему все равно приходится строить из себя большого парня. Эти вещи он вытеснил из головы. Но все равно я чувствовала, что он искал выход. Он однажды сам признался в этом мне: Он хотел «сойти», начать новую жизнь, гулять вдоль берега, быть свободным.»

Много лет Гийом служил двум господам: «В моей жизни было два мужчины, которым я пытался честно служить — как-бы противоречиво это не звучало — это были Вилли Брандт и Маркус Вольф», - объяснял он позднее. Не пытался ли Гийом так рационализировать шизофрению своего раздвоенного бытия, чтобы поставить его на службу туманному «великому делу»? Гийом, ангел мира, патриот, человек, улучшивший мир?

Когда Брандт получил Нобелевскую премию мира, его референт и искренний поклонник, по собственному признанию, был очень рад. Он считал, что они боролись за одну и ту же цель: «Я был на его стороне партизаном мира. Мы тянули за один канат.»

Затем Гийом снова заявлял, что он настоящий патриот, который почти двадцать лет занимался конспиративной работой — в стане классового врага, что за жертва! Только задание защищало его от раздвоения личности, задание «в интересах лучшего дела в мире.» Потом: «Самое главное — не забыть, кто ты в действительности — разведчик на службе мира и социализма.»

И тем не менее, иногда ему казалось, что он забыл, кто он. Вибке Брунс нашла для этого приемлемое объяснение: «Его неприметность была частью легенды. Если кто-то так долго живет в Западной Германии, вживается в наш образ жизни, то он не только притворяется. Я не могу этого представить. Ведь шпион, конечно, не бегает вокруг, постоянно повторяя про себя: «Я шпион, я должен вести себя незаметно.»

Его роль преданного референта была не только чистым обманным маневром. Его восхищение Брандтом было искренним. Гийом не только действовала как актер, прекрасно идентифицировавший себя со своей ролью. Он олицетворял собой не только мастера перевоплощения, которому приписывали «естественный дар к разведывательной деятельности.» Его активность для СДПГ и Вилли Брандта была выражением его второй «лояльности». Возможно, в конце эта лояльность оказалась сильнее связи со своими первоначальными заказчиками?

Похвала Вилли Брандта для него всегда значила больше всего. Даже сегодня в его голосе слышится сожаление, когда он говорит о своих шефах в СДПГ: «Они все были мне даже очень симпатичны. Я охотно работал в партии, полностью выкладывался, не только для Вилли Брандта, но и для Георга Лебера и других. Мне это доставляло удовольствие.»

В какой-то степени это было «тактикой страуса», когда Гийом в середине апреля 1974 года снова отправился в поездку во Францию — побег от действительности и от себя самого, под лозунгом: они меня, наверное, все равно не поймают.

Ранним утром «канцлерский шпион» сорвался в путь. Уже скоро он предположил, что его преследуют по пятам. Гийом снова и снова проверял «хвостов» маневрами с торможением и ускорением. Они действительно, висели за ним. Масштаб этой слежки дал ему, наконец, понять, что речь идет не о простой рутинной проверке. На границе французы снова сменили своих немецких коллег. Гийом ехал в Сен-Максим на Лазурном берегу. Пару дней он наслаждался средиземноморской средой, которую всегда так любил. На обратном пути он ускользнул от своих филеров, ночью, при транзите через Бельгию.

Снова у Гийома была свобода решения. В последний раз ему предоставлялся шанс исчезнуть. Почему он им не воспользовался? «Великий патриот» тогда не хотел бежать по соображениям морали. Он не хотел оставлять своих в беде. Неужели он не мог взять их с собой? «Это было просто невозможно»,- говорит он. Или он этого даже не хотел?

Поздним вечером 23 апреля 1974 года Гийом, наконец, доехал до своего дома в боннском районе Бад Годесберг. Он пил на кухне пиво и раздумывал о будущем. Наблюдение, конечно, продолжится, его могли заметить во время маленькой агентурной явки в Южной Франции. Но все еще не было достаточных улик его разведывательной деятельности. Он, собственно, еще мог спать спокойно.

Но шпион не посчитался с Федеральным Генеральным прокурором. Он требовал наказания преступления, так или иначе. Правда, еще не было улик — но, в конце концов, уже было постановление судьи об обыске.

На следующее утро часы показывали 6. 23, как тяжелый сон Гийома вдруг прервал звонок в дверь. Он накинул халат поверх пижамы и, босой, двинулся к двери. Когда он открыл, в общем коридоре стояли пара мужчин и женщина.

«Вы г-н Гюнтер Гийом?»

Гийом мгновенно понял, что им нужно.

«Да, а в чем дело?» — тихо спросил он.

«У нас есть постановление Федерального Генерального прокурора на Ваш арест.»

С этими словами сотрудники БКА слегка втолкнули его назад в прихожую квартиры.

Гийом чувствовал себя в халате как-то неподобающе одетым. Он увидел сына, с широко раскрытыми от удивления глазами, стоявшего в дверном проеме своей комнаты. Его следующая фраза была предназначена и сыну тоже. «Я прошу Вас», - воскликнул он, «я гражданин и офицер ГДР — прошу Вас уважать это!»

Как освобождающий удар, вспоминал он позже, подействовали эти слова на самого Гюнтера Гийома, OibE — «Offizier im besonderen Einsatz» («офицера на спецзадании»). Когда он понял, что не сможет долго избегать разоблачения, то — по необходимости — снова вернулся к своему первоначальному «Я». Не доказывал ли Гийом таким образом и своему сыну, что он не трус?

Его великий образец Пауль Лауфер однажды вдолбил ему в голову — не сдаваться, даже «если что-то срывается. Мы не можем позволить запугать нас, даже если нас поймали; у нас и тогда есть еще одно задание — стать примером для последующих за нами товарищей.»

Но признание Гийома исходило вовсе не только из чистых героических помыслов. За ним скрывалась и смесь неосознанной наглости и мгновенно сформулированного расчета. Думал ли он о том, что его сенсационное высказывание распространится по миру со скоростью молнии? Через Немецкое Агентство Печати DPA оно, наверное, разошлось бы своевременно, чтобы успеть предостеречь «Арно» и «Нору».

«Расчет» Гийома оказался верным. «Арно» сидел в поезде на Кельн, когда последовал звонок ему из восточно-берлинского центра. «Нора» как раз в этот день, 24 апреля, зарегистрировалась по новому месту жительства в западно-берлинском районе Нойкельн под именем «Урсулы Бер». Она мгновенно сорвалась в Восточный Берлин. Своим возгласом Гийому, осознанно или нет, удалось спасти от разоблачения не только своих агентов-связников, но и двух его единственных друзей, остававшихся верными ему долгие годы.

Следуя традиции арестованного в 1942 году в Париже руководителя «Красной капеллы» Леопольда Треппера, Гийом при аресте настаивал на своей офицерской чести. Но это фраза все-таки была не только его эмоциональным излиянием, но и официальным признанием. Ведь до этого момента Федеральный Генеральный прокурор не располагал никакими твердыми доказательствами двойного существования Гийома. И что было бы с ним, если бы он тогда промолчал?

Весь процесс против супружеской пары агентов Гийомов почти полностью основывался лишь на косвенных уликах. Настоящими доказательствами для суда служили только спонтанный возглас Гийома и найденный у него в квартире шпионский фотоаппарат.

Шеф БФФ Ноллау еще ничего не знал. 24 апреля он находился в Брюсселе. Лишь вечером он по телефону узнал от одного сотрудника боннской группы безопасности, как «это» прошло.

«Вы еще не знаете об этом?» — спросил его чиновник. «Гийом сознался.»

Эту новость Ноллау услышал с облегчением. Представление доказательств теперь намного упростилось, и он избавился от своей большой заботы. Готовить процесс должны были Федеральная прокуратура и группа безопасности. Работа Ноллау, казалось, завершилась. За что он отвечал, а за что нет — это верховный защитник конституции всегда знал совершенно точно.