Ликвидация. Книга первая - Алексей Поярков

Гоцман и Кречетов, оба в форменных кителях, стояли в фойе, время от времени приветствуя знакомых. Давид даже не заметил, как рядом возник щуплый, с птичьим личиком щипач Лепа, почтительно сдернул с виска новенькую кепочку:

— Дава Маркович, добрый вечер… Люди просили передать, шоб вы не волновались. Седня у театре будет все спокойно. Никакая падла не испортит концерт любимого артиста. Люди отвечают!.. Это шоб вы себе знали. Ну, я пошел.

Лепа изобразил нечто похожее на поклон и исчез в толпе.

— Ишь ты! — усмехнулся Кречетов. — «Люди отвечают»!

— Виталий, если они сказали — отвечают, то отвечают, — неторопливо отозвался Гоцман, высматривая кого-то. — А если шо, то этот вот Лепа своей головой ответит.

— Интересно, по какой же статье? — хмыкнул майор.

— Да не передо мной, перед своими… Ну шо, заглянем в буфет?..

— Давай. Хотя ты уже в буфете сегодня побывал, а?..

— Ну да, — ухмыльнулся Давид, — в буфете под названием «военкомат»… Пошли.

Между тем наметанный глаз Лепы углядел в толпе нарушителя договора, заключенного на сегодняшний вечер. Малорослый щипач Щупля, воспользовавшись тем, что пышная дама в трофейной меховой «ротонде» замешкалась перед буфетом, выбирая пирожное, аккуратно вспорол ее сумочку и извлек портмоне.

Лепа нашел кого-то взглядом в толпе, моргнул. В следующий миг Щуплю уже стремительно несли к выходу, зажав сильными плечами, четверо пареньков в клешах и ковбойках… В пустом туалете Щупле прежде всего сильно заехали в ухо, чтоб знал. Но еще в полете его подхватили руки Лепы, извлекли из кармана кошелек и перебросили находку главному из воров.

— Люди постановили — сегодня не работать, — мрачно процедил тот, глядя на Щуплю. — А ты шо — стахановец? Закон не уважаешь?

Два точных удара уложили Щуплю на чисто вымытый по случаю концерта кафельный пол. Лепа презрительно повертел в пальцах отобранную у Щупли «писку» — отточенную монету, которой тот вспорол сумочку.

— Кто ж тебя учил, босяк, из троячка писку мастырить? Копеечкой работать надо, рукопомойник!..

Высмаркивая кровавые сопли, Щупля обалдело наблюдал за тем, как Лепа кинул монету в унитаз и спустил воду…

Между тем дама в меховой «ротонде» сделала заказ в буфете и собралась расплачиваться. Перед ней к кассе нагло протиснулись двое юношей бандитского вида в ковбойках и клешах.

— Молодые люди! — возмутилась дама, увидев, что один из них нацелился на ее эклер. — Не трожьте пирожное!

— Ну шо вы, мадам! — галантно отозвался старший. — Оно ваше, я ж только посмотрел.

— Ой, мадам, — озабоченно воскликнул второй, — вы ж где-то сумочкой за гвоздик зацепились. Надо осторожнее.

Вскрикнув, дама схватилась за порезанную сумочку. И, найдя кошелек, облегченно вздохнула.

Наблюдавший эту сцену Гоцман мрачно отхлебнул из стакана теплой шипучей жидкости, которую в местном буфете именовали лимонадом, и поморщился. Мимо под руку с солидной дамой прошествовал дядя Ешта в просторном черном костюме, слегка поклонился Давиду и чуть заметно развел руками с видом сожаления — мол, не уследили, недоработочка…

— Чего мрачный-то?.. — Кречетов тоже без всякого удовольствия прихлебывал рядом лимонад. — Утесов же…

— Виталий, у тебя бывают дурные предчувствия? — перебил его Гоцман.

— Бывают, — усмехнулся тот. — Называется «интуиция».

— От! У вас — интуиция. А в Одессе говорят — задница горит.

— А чего в военкомате был?

— Да так, — неохотно произнес Давид. — Вызывали… Какая разница.

В сумерках Чекан и Толя Живчик торопливо спускались по склону, идущему от дома Штехеля к дороге. Скользили подошвами по сухой почве. Живчик, чтобы не упасть, хватался руками за стебли кустарника, матерился.

— Сука Штехель… Компота другу пожалел…

— Ты бы не нарывался, — коротко бросил шедший впереди Чекан.

— А я не нарываюсь. Будем разбегаться, я его на нож поставлю, падлу…

На мгновение оба замерли. Внизу, на дороге, светили фарами три больших грузовика.

— «Мерседес», «Боргвард» и «студер», — пробормотал Чекан себе под нос. — Нормально…

— Ладно, Штехель, пока живи, — подытожил Живчик, шмыгая носом.

Полиграфический цех продолжал сотрясаться от гула машины. Из ее недр по-прежнему вылетали свежеотпечатанные листы с кличками, приметами, фотографиями и укладывались в аккуратную стопку…

Весь партер оперного театра занимали авторитеты, как официальные, так и не очень. Первые ряды пестрили погонами, орденами, дамскими драгоценностями. Обкомовцы и горкомовцы были в штатском. Дальше сидели люди, одетые менее претенциозно, без погон и орденов, хотя влиянием они пользовались в городе не меньшим, а может и большим, чем первые. Поскольку будущие секретари и начальники росли на одних улицах с будущими авторитетами воровского мира, в партере царила довольно непринужденная атмосфера — воры кланялись своим бывшим соседям или даже интересовались у них, как дела, чего партийные начальники по мере сил старались не замечать: хмурясь, отводили глаза или просто делали вид, будто увлечены чтением программки или беседой с женой…

Гоцман и Кречетов сидели на девятом ряду — не близко, но и не далеко.Погас свет, раздвинулся знаменитый на всю страну занавес — другого такого не было ни в одной опере Советского Союза, да что там — в мире. И на сцену очень просто, без малейшего пафоса вышел человек, приезда которого так ждал его родной город. В зале захлопали. Но Утесов оборвал поднимающиеся аплодисменты мягким движением руки. И, встав у авансцены, обвел взглядом зал, где, он знал, половина людей помнила его пацаном, а половина легко могла рассказать, как начинала с ним вместе…

— Здравствуй, Одесса, — с улыбкой сказал Утесов. — Я вернулся.

И тут грянул настоящий шквал. Это была лавина любви, которую уже было не остановить. Утесов еще ничего не сделал, но полковники и воры, дамы и секретари горкома от души отбивали ладони, приветствуя своего любимца.

Овации еще продолжались, когда зазвучала музыка. Чуть опустив голову, раскинув руки, словно желая обнять сидящих в зале людей, Утесов глуховатым, мгновенно узнаваемым, таким одесским голосом (о котором он сам говорил «как не было, так и нет») запел:

Есть город, который я вижу во сне,О, если бы вы знали, как дорог…

На сцену по одному выходили музыканты утесовского ансамбля, с ходу вступая в знаменитую песню, которую написали два одессита — поэт Семен Кирсанов и композитор Модест Табачников:

…У Черного моря явившийся мнеВ цветущих акациях город!В цветущих акациях город…

И зал дружно подхватил припев:

У Черного моря!..

К театру по ярко освещенной улице Ленина, грозно рыча моторами, медленно ползли крытые брезентом трехосные «Студебеккеры». Разворачивались, выстраивались в линию. Из машин молча выпрыгивали солдаты, вооруженные автоматами. Быстро, подчиняясь резким выкрикам команды и не обращая внимания на обомлевших одесситов, оцепили здание.Из кабины головного грузовика выбрался старший лейтенант МГБ. Бегом пересек площадь, не глядя показал озадаченной билетерше у входа красное удостоверение и через минуту оказался в пустом фойе, куда смутно доносились звуки музыки и слитное, воодушевленное пение зала: «Брэ-э-эстская улица… На Запад нас вед-е-е-ет!»Спустя еще несколько минут, предъявив любопытным чудодейственную красную книжечку, офицер проник в святая святых театра — за кулисы. Там, у пыльных колосников, уходящих на невообразимую высоту, стоял майор Максименко и смотрел на ярко освещенную сцену, где полновластно царил Утесов.Артист как раз закончил знаменитую «Дорогу на Берлин», раскланялся, прижав руку к сердцу. И, пригасив жаркие аплодисменты рукой, заговорил:

— Где-то подо Львовом после концерта подходит ко мне молодой лейтенант: «Товарищ Утесов, скажите, а вы правда из Одессы?» Я удивляюсь — да, говорю…

Офицер почтительно наклонился к Максименко и что-то тихо спросил. Майор, не расслышав, недовольно сморщился, нетерпеливо замахал пухлой рукой в сторону буфета — туда, мол, иди. И снова превратился в слух, стараясь уловить то, что происходит на сцене, но застал уже финал репризы.

— …Представьте себе, мальчик, таки да! — закончил

Утесов, и сам засмеялся весело, и зал влюбленно подхватил этот простодушный заразительный смех…

В буфете тоже не было никого, кроме мрачной буфетчицы, начальника Управления военной контрразведки округа Чусова и военного прокурора Мальцова. Оба полковника, насупясь, пили теплый лимонад.