Восставшие из рая - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Кто я? Ответьте!..
Тишина.
Иногда я перестаю быть «Я» и становлюсь таким маленьким, щупленьким «я», у которого колет в боку, болит горло и все время дрожат руки. Кое-что я все-таки соображаю: вот я иду по коридорам — это Книжный Ларь; вот люди в белых одеяниях покорно стоят передо мной — это Страничники; вот кто-то молчит у меня за спиной — это Она, иногда Он, но в конце концов всегда Она… и тяжелый звериный запах странным образом сливается с запахом книгохранилища.
Когда я пытаюсь назвать Ее по имени, через меня идет Сила. Ее Сила. Я мал, болен и слаб, но накопленные ярость, боль и гордыня кипят во мне, и бессильная Сила проходит сквозь них, насыщается душами Арт-Шарана, Скилъярда Проклятого, Абу-Раббата, Тилла Крючконосого, многих других — и Страничники потом уходят, унося в себе частицу полученной от меня Силы.
«Да, Глава», — говорят они, пятясь задом к двери.
И крышка Переплета захлопывается за моей спиной.
Кто я?! Дайте вспомнить!..
Не дают…
Кто я на самом деле?!
Человек? Тогда — который?..
И вновь шелестит, переворачиваясь, очередная страница…
(…зачем, зачем я коплю чужие души в гробнице своего сознания, зачем я даю чужой Силе воплощаться, проходя через накопленное; зачем я даю Книге читать себя?.. что?!.)
Я — толстобрюхий папаша Фоланс, заедающий предобеденную стопку водки куском малосольного огурца; я — довольство, и благодушие, и размеренность бытия.
Я — узкоглазый старик Хурчи Кангаа, жарящий дикую саранчу на одиноком костре; я — полынь степей, я — неприхотливость кожаного ремня, я…
Я — удивленный турист Анджей, я стою над умирающей старухой во флигеле с развороченной крышей, где почему-то пахнет ночным озером и спящими кувшинками. Я — отец, и друг, и муж, и…
Стой! Погоди!.. Не перелистывайся!..
Кто я?! Мгновенье, стой!.. остановись, мразь!..
Опять Книжный Ларь, опять Страничники, склонившие головы; опять Сила идет через меня, подбирая на ходу огрызки краденых чувств, как нищий подбирает рассыпанные монеты; и хлопает крышка Переплета.
Я улыбаюсь.
Я спрятал монетку последнего воспоминания, зажал в кулаке, сунул за щеку, и хитрая улыбка бродит по моему небритому и потному лицу.
Улыбка продирается сквозь щетину, как… как уставший человек через чахлый сосновый лес, а впереди маячит…
Что?!.
«…а упрямый Бакс все тащился за мной, по щиколотку утопая в прошлогодней хвое, и с каким-то тихим остервенением рассуждал о шашлыках, истекающих во рту всем блаженством мира…»
Я крадусь по ниточке этих слов на ощупь, как слепой, а вокруг шумят миры и жизни, черные знаки на белой бумаге; я проталкиваюсь через их мешанину, я иду, спешу, спотыкаюсь, отшвыриваю страницы, хлопающие меня по лицу, как кожистые крылья летучих мышей…
Я вспомню!
Наверное…
23
Роза,
застыв под луною,
на небе искала не розу —
искала иное.
Ф. Г. ЛоркаИНГА…и вдобавок мне начали сниться сны.
Вот уже третью ночь. А два раза — днем. Раньше я не любила ложиться днем, но в последние дни я не очень хорошо себя чувствовала, и Черчек, ставший необыкновенно заботливым и оттого немного суетливым, заставлял Иоганну стелить чистое белье и собственноручно поправлял на мне одеяло.
— Не боись, девка, — шутил он, раздувая пегие усищи, — лапать не буду… Эх-ма, старый лапоть, ни к чему мне девок лапать, я б к старухе под бочок — да не разогнуть крючок…
Я улыбалась и легко-легко проваливалась в теплую мякоть сна. И снова видела Энджи — заросшего клочковатой бородой и с воспаленными глазами, видела странных людей в белоснежных балахонах, согнувшихся в поклоне перед моим мужем, видела его лицо — окаменевшее в страшном усилии, чем-то похожее на лицо Атланта с офорта Марли, когда небо впервые опустилось титану на плечи…
Я видела Талю — вытянувшегося, даже возмужавшего, очень похожего на своего отца; Таля сидел в какой-то избе, а напротив сидела женщина средних лет, однорукая и напоминающая Иоганну, и женщина эта что-то втолковывала моему сыну, а он послушно кивал — что было совершенно непохоже на знакомого мне неугомонного Тальку — и перебирал в пальцах разные корешки, веточки, листья…
«Таля!» — попробовала я позвать его, и он вскинул голову, зашарил глазами вокруг себя, а потом понурился и сломал корешок пополам.
Я видела Бакса — он расположился на крыльце и точил две кривые железяки. Он всегда любил возиться со всякими убийственными штуками; а у ног его копошились в траве два маленьких лохматых человечка, они боролись друг с другом, и я впервые услышала голос Бакса, впервые в моих беззвучных снах пробился живой звук.
— Ногу, ногу подставляй, Болботун, — бормотал Бакс, ногтем пробуя лезвие, — так, а теперь на себя… Что, Падлюк, съел?!. Пищи — не пищи, а кинул он тебя! Болботун у нас герой… вон Вилисса говорит, что это он самолично про Анджея вести из Ларя принес, когда нам еще тела потом наколдовывали… Трех кабанов чуть не насмерть загнал, а за одну ночь добрался! Слышь, Болботуша, как ты этих дьяволов клыкастых уболтал, чтоб они тебя не жрали, а везли? Ну ладно, не хочешь говорить, и не надо… Ногу, ногу подставляй!.. вот так…
Голос поплыл, заглох, и вновь — тишина.
Сны. Поначалу я не связывала их с собранием Неприкаянных, о котором никто не заговаривал, словно его и в помине не было; я не связывала сны даже с визитами Бредуна. Он прибегал по два раза на день, но ненадолго, запыхавшийся и возбужденный, он пил с Черчеком, шутил с Иоганной, рявкал на Йориса — тот понимал и любил именно такую форму общения — и разговаривал со мной исключительно о пустяках.
Не связывала сны с Бредуном, а вот — само связалось.
Это Бредун заставил меня все время носить нож. Он сам привязал к ножнам две тесемочки и подвесил их мне на шею, строго-настрого приказав не снимать даже в постели.
— Тепло ему нужно, — загадочно сообщил Бредун. — Живое тепло, и чтоб капусту ни-ни…
Нож на удивление уютно примостился у меня за пазухой и по ночам маленьким зверьком лежал рядом. Я спала, видела сны, а когда просыпалась — ножны зачастую были крепко зажаты у меня в руке, и спокойная сила бродила в сонном теле.
А днем меня иногда знобило. И к вечеру — тоже. Иоганна поила меня горькими отварами и настойками, Йорис подарил меховую безрукавку, и я одевала ее по вечерам. Мы гоняли чаи, Иоганна все чаще заговаривала о приближающихся родах, старик хмыкал в бороду, а потом я шла спать.
И видела сны.
Так текло время в постоянном ожидании чего-то…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});