Кино. Потоки. «Здесь будут странствовать глаза…» - Александр Павлович Люсый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Облака, подгоняемые ветром, скользят над городом, как полушария головного мозга. В головах людей – перистые облака, которые выплывают через их глаза как вязкие испарения, поднимающиеся от изрытой теплыми дождями земли. Сексуальное одиночество облаков в небе, лингвистическое одиночество людей на земле», – набросал вполне подходящую для нашего утопического сна пейзажную картину французский философ и социолог Ж. Бодрийяр[212]. Ведь учреждаемые утопистами языки не являются языками коммуникации. Невинная, казалось бы, фантазия благодаря соединению с политической составляющей, становится сокрущающей кувалдой. Газ и тормор, серп и молот.
По Красной площади идет постановочная утопическая техника. Если перевести вопрос о том, кого в большей мере можно назвать «русским Леонардо» – Владимира Одоевского или Павла Флоренского, именно в утопическую плоскость, то ответ однозначен – первый из них, додумавшийся до превращения Камчатки во всероссийскую кочегарку (второй, впрочем, тоже искал энергетические и концептуальные ресурсы в «вечной мерзлоте», но эстетическим итогом стал фильм «Кочегар» Алексея Балабанцева). Не в технических чертежах, а в умозрительных описаниях предвосхитил он будущие открытия – цветную фотографию, о которой в эпоху дагерротипов еще не задумывались, напоминающий синтетические ткани эластичный хрусталь, электроходы, особая авиационная автоматика в виде измерительных приборов в аэростатах и гальванастах, стеклянные рукописи для долговечного хранения информации, снаряды, готовые для метеорегиляции и ликвидации возможной метеоритной опасности. И все они звучат по особенному. Определяя неповторимы состав техноркестра. Апофеоз празненства – коллективные упражнения в «животном магнетизме», с целью достижения «степени сомнамбулизма», чему предшествует неограниченное поглощение гостями «возбуждающих газов», приводящих в состояние веселости и запечатления на устах постоянной улыбки, с которой все рассказывают друг другу о самых затаенных чувствах и желаниях. Единственная же серьезная тема этих разговоров – приближающаяся к Земле «роковая комета». «Об ней говорили нечаянно; одни ученым образом толковали о меньшем или большем успехе принятых мер. Другие вспоминали все победы, уже одержанные нечеловеческим искусством и природою, и их вера в могущество ума была столь сильна, что они с насмешкою говорили об ожидаемом бедствии; в иных спокойствие происходило от другой причины: они намекали, что уже довольно пожито и что надобно же всему когда-нибудь кончится. Но большая часть толквали о текущих делах, о будущих планах, как будто ничего не должно переменится. Некоторые из дам носили уборки a la comette: они состояли в маленьком электрическом снаряде, из которого сыпались беспрерывные икры»[213].
Завершает колонну баллистический гидрофон. Странно даже, почему до сих пор никому не пришло в голову воплотить в реальности столь многозначное соединение в одном образе музыкального инструмента и водного источника (из романа «4339-й год»), представляющее идею музыкального будущего (музыкального дискурса как дискурса будущего): «<…> Одна из дам <…> подошла к бассейну, и в одно мгновение журчание превратилось в прекрасную тихую музыку, таких странных звуков мне еще никогда не случалось слышать; я приблизился к моей даме и с удивлением увидел, что она играла на клавишах, приделанных к бассейну: эти клавиши были соединены с отверстиями, из которых по временам вода падала на хрустальные колокола и производила чудесную гармонию. Иногда вода выбегала быстрою, порывистою струей, и тогда звуки походили на гул разъяренных волн, приведенный в дикую, но правильную гармонию; иногда струи катились спокойно, и тогда как бы из отдаления прилетали величественные, полные аккорды; иногда струи рассыпались мелкими брызгами по звонкому стеклу, и тогда слышно было тихое, мелодическое журчание. Этот инструмент называется гидрофоном; он недавно изобретен здесь и еще не вошел в общее употребление». Гидрофон у Одоевского фиксирует сакральный центр сада (и, следовательно, государства и даже всего мира), представляя собой квинтэссенцию утопического. «Он недавно изобретен и потому максимально будущностен. В нем концентрируются элементы поэтики утопического государства: зеркальность и прозрачность, реализующиеся в виде хрустальных элементов и воды, которая часто отгораживает утопические государства от остального мира. Поскольку гидрофон представляет собой фонтан-орган, помещенный в бассейн, он оказывается семиотической моделью утопического государства. Искусство будущего естественно встраивается в систему природы и общества»[214].
Пройдя Красную площадь, гидрофон направляется в Александровский сад, где и устанавливается на постоянное хранение. Но все это, по Одоевцеву, на фоне надвигающейся космической катастрофы
Жанровая чистота и стилистические достоинства произведений В. Одоевского именно в жанре данного парада предопределяют преимущество именно этого автора по сравнению с представителями позднейших космистов – Н. Федорова и К. Циолковского, пафос которых заключается в абсолютной полноте знания и управления, когда в природе и обществе не остается даже элементов хаоса, а человек добился полного освобождения от рабства смерти и биологического распада. В романе же Одоевского, не уходящего от суровой действительности, заметен легкий налет иронии и скепсиса. Гармоничная жизнь грядущей утопии в чем-то ущербна, цивилизация не способна достичь идеала, «истинного лада», в измененной посредством целенаправленных гипнотических («магнетических») сеансов психике остаются не искорененными страх смерти, страсть к сплетням, а в подтексте можно расслышать протест против «победы человека над природой и ее бесконечной эксплуатации человеком» – при том, что он в духе Р. Дарендорфа (для которого это, см. ниже, «тропы из утопии») склонен оставить навсегда человеческое неравенство, подразумевающее существование богатых и бедных, хозяев и служащих.
Утопический обмен и смерть
Появляется странное сооружение, похожее на клетку плененного умельца вскакивать на жеребца народных утопических чаяний Пугачева (остановила-таки его на скаку императрица). В клетке – маркиз де Сад, отбитый у феминисток Фурье и И. Лойола. Автор проекта (и одноименной книги «Сад, Фурье, Лойола») – Р. Барт. Читаем обоснование: «…Ритуал, требуемый тремя нашими авторами, представляет собой всего лишь форму планирования: это порядок, необходимый для удовольствия, для счастья, для беседы с Богом (подобно этому, каждая форма текста в любом случае – лишь ритуал, упорядочивающий в нем удовольствие… Читая тексты, а не произведения, пытаясь просвечивать их таким ясновидением, которое будет разыскивать не их секрет, “содержание”, философию, но только счастье от их письма, я могу надеется, что оторву Сада, Фурье
