Земля святого Витта - Евгений Витковский

Интересно, что среди людей-колошарей с давнишних пор почти всегда обретались бобер или два, облезлые, безродные либо же принадлежные к свински захиревшему роду Равид-и-Мутон. Безучастные к делам Срамной набережной, робкие и флегматичные - в отличие от наглых сородичей с Обрата и Дерговища они спали целыми днями в дальних углах под мостами на Волоках, и плевать им было на трамвайный грохот и на малопонятную, чисто киммерийскую угрозу колошарей: "В сивиллы забодаю!" Одного-единственного наказания не опасалась ни одна киммерийская бобриха: в сивиллы их не определяли по неспособности говорить гекзаметрами (а переводить язык жестов в гекзаметры отказывались гипофеты). Опустившиеся равид-и-мутонши могли не бояться здесь и за свои шкуры, - бобровый мех был в Киммерии такое "табу", что лучше уж было содрать кожу с кого-нибудь из стражников Лисьей Норы. С полдюжины стражников, сказывали, однажды хотели с кого-то из гипофетской семьи шкуру содрать - ан с них самих семь бобровых сняли! Легенда о том событии грела сердца мелкопреступного киммерийского элемента, жившего под мостами на Серых Волоках. Крупные же преступные элементы давно были в Римедиуме.

Из заведения Хариты Щуко, добросердечной вдовы, бывало, гостей выкидывали и среди ночи - если те, к примеру, начинали драку самоварами или требовали, скажем, кочергу для битья по зеркалам, телеэкранам или же головам добродетельных вдовушек-соседушек. Гость в этом случае мог остаться лежать в бесчувственном виде - тогда его подбирал "воронок" городской стражи; мог неудачливый гость попробовать встать и дойти домой, рискуя все тем же "воронком", а мог и уползти под мост, зная, что такой вид услуг, как оказание первой помощи вплоть до опохмеления наутро, колошарями охотно и даже в долг предоставляется; по этой причине среди отцов города у колошарей имелось немало верных друзей. В южном "гараже" моста Кунья Сволочь было оборудовано "теплое депо". Вообще-то Киммерион благодаря подземному теплу город не холодный, но зимней ночью Реомюр может опуститься до минус двадцати, а этого вполне достаточно, чтобы после драки самоварами остыть до той же температуры и самому, на чем земные дела человек может считать завершенными. Почти добровольной обязанностью колошарей с давних пор было то, чтоб ни с кем на Срамной набережной такого не приключилось. Хорошо заушья растереть, разжать кочедыком зубы пьяному, положить на язык свежего дерьма прямо из-под курицы (никакое иное сильней не воняет, кур своих содержать приходится), отследить, чтоб проблевался, промыть ему рожу, дать поспать в тепле да опохмелиться под маринованный огурчик нежностевского засола, либо же под соленый гриб триедского маринования - еженощный труд колошарей. Но до дому они не провожают никого и никогда. Кто под мостом тот под их защитой. Кто не под мостом - тот, значит, против! И оттуда, видать, пошла древняя киммерийская пословица: "Кто не под мостом - тот против моста!" Иной теории не сумел отыскать Гаспар Шерош, а кроме него никто смысла этих слов не доискивался. И это при том, что почти все посетители вдов Хариты смысл этих слов хоть раз да постигли на собственной шкуре.

Но эта зима выдалась на диво теплая, и Рифей не встал вообще: горячие ключи на Земле Святого Витта и на Банном Острове лишь добавляли тепла к водам, нагретым источниками Верховий. Пешком по льду нельзя было погулять даже за Мебиями, даже за Крилем Кракена, лишь у Рачьего Холуя лед был тверд, раки на отмели - сонливы, а военно-караульная молодежь в миусских руинах коротала полярную ночь за бесконечным картежом, переходя то с зелья на зернь, то с зерни на зелье. Офени были тихо довольны: теплая зима предвещала землепашцам Верхнего Рифея недород ячменя, соответственно прирастала цена приносимой офенями пшеничной муке, - однако запас молясин в Киммерионе, на которые офени тратили свои мучные деньги, едва ли мог от этого иссякнуть. Да и вообще заметной роли, кроме как на церковные праздники, хлеб в Киммерии никогда не играл. Но, с другой стороны, нешто есть в году день, когда церковь чего-нибудь не праздновала бы? А киммерионцы - даже колошари - почти все люди глубоко верующие, исконно православные. Три раза в неделю под северный мост, под Елисейскую Сволочь, приходил даже батюшка из церкви Святого Ангела: совершить кой-какие требы, а то просто с мирянами побыть и заглянуть в их души. Но просты и чисты (как правило) киммерийские души. Человечьи. В бобриные не заглянешь.

Утро в Киммерионе, городе мастеровом, - раннее, а в седьмом часу утра накануне весеннего равноденствия уже почти светло. Лодок, идущих протоками между островами Зачинная Кемь и Елисеево Поле, немного, и ни одна не свернет направо, на юг, там в протоках сплошные бобриные плотины. Плывут эти лодки налево, огибая Миноеву землю, а дальше - сообразно надобности: к Архонтовой Софии, к Зачинной Кеми и малому Еремитному острову, либо же дальше нужно оставить по левую руку острова Неближний, по правую - Миноеву землю, и выходишь прямо к Земле Святого Эльма, а к юго-востоку от нее, заметно правее, в Рифей впадает (из него же выпадает) двуснастная Селезень. Именно такой путь, похоже, собиралась избрать тяжело груженая лодка, подошедшая темным и мокрым апрельским утром под мост Елисейская Сволочь. Тут редко кто задерживался, - рулевой однако же пришвартовался к подобию причала. Освещения не было, но на корме самой лодки болтался солидный и дорогой фонарь, образца "дракулий глаз".

Рулевой, высокий и сухой мужик в прорезиненном балахоне, как и положено, с места не двинулся. Вместо него из лодки вышел юный богатырь с непокрытой головой, тихо свистнул сквозь зубы и сказал, что надо:

- Выдь, кто хотца. Дела есть ба-альшая.

Мост был Елисеев, северный, так что "дeла" тут была явно не об выпивке. Значит, требовался "старшой", а он как раз хлебал тюрю по-рифейски, горячий квас с лучком, с крошеной кедровой галетой и влитым в последний миг стаканом водки. От такого блюда человека не отрывают, ибо градусность его падает с каждым мигом, так что вместо старшого к гостям выполз меньшой - что удивительно, не человек, а бобер. При робости бобров-колошарей это было весьма странно, но богатырь несказанно обрадовался. Голос и язык у бобров собственный, человеку этот свист воспроизвести очень трудно, но для общения к услугам киммерийцев, независимо от расы, во все века имелся язык жестов.

"Заработать хочешь?" - спросил богатырь

Бобер недоверчиво потер передние ладошки: кто ж не хочет, но своя шкура каждому дорога, бобру особенно.

Богатырь вынул из-за пояса серебряный мебий, равный золотому московскому полуимпериалу, семь с полтиной целковых. Деньги для бобра хорошие, но старшой, кажется, уже доел свою тюрю и спешил к причалу. Оказался старшой дикого вида мужиком, и Варфоломей сразу подумал: не Ильин ли перед ним, однако вспомнил, что тот в городе не водится. Впрочем, ложка в руке старшого от завтрака оставалась. Он хлопнул ею бобра по макушке, тот обиженно пискнул и пропал в темноте.

- Гр-р-рхм-мм? - спросил мужик. В переводе фраза не нуждалась, мужик явно интересовался: "Чего надо?" Варфоломею был нужен не мужик, а как раз бобер, но в обход гильдии киммериец действовать не станет никогда.

- Арендуй помощника мне на день. Бобра. Пусть просто сидит на носу лодки, а вечером назад приедет. Ничего больше. Это, - Варфоломей вынул второй мебий - мосту, это, - показал он первый, - работнику.

Мужик молчал. То ли сломали ему кайф от тюри, то ли слишком много Варфоломей предлагал за труд проезда бобра, то ли - что тоже возможно слишком мало. Нынче на мебий можно было прокормить десяток колошарей, ну, день, не больше: год выдался дорогой. Варфоломей обернулся к спутникам. Федор Кузьмич, восседавший рядом с Антониной, согласно кивнул. Богатырь достал третий, по совету Гаспара начищенный зубным порошком мебий.

- Еще второй мосту, раз мостов два, - миролюбиво сказал он, и добавил обычное на рынке: - Цена последняя.

Колошарь оглядел неподвижные фигуры в лодке: две женских, две мужских, высокого лодочника, на голове которого торчала остроконечная шапка гильдии, спящего ребенка на руках у женщины. Потом перевел взгляд на богатыря, еще почему-то поглядел вверх. Помедлил, протянул руку, общепонятным жестом неторопливо отогнул сперва два пальца, потом перевернул ладонь и отдельно отогнул мизинец.

"Гони два, с бобром сам договаривайся, ему - один" - гласил жест.

- А говорить не хочешь, брезгаешь? - по-рыночному забрюзжал любивший поторговаться Варфоломей.

"Он глухонемой", - просигналил снова возникший рядом со старшим бобер, - "Он даже слепой, когда выгодно. Чего делать? Мне монету тоже вперед".

Бобер был большой, но старый, выцветшая шкура висела на нем складками, одного переднего резца не хватало. Рулевой тихо засвистел. Перебивая его, засвистел еще и один из мужчин, одновременно освобождая место для бобра на носу лодки. Мужчина свистел по-бобриному на октаву ниже лодочника, долго и подробно поясняя что-то. Ошарашенный бобер плюхнулся в воду и поплыл, куда указали. Старшой удовлетворенно спрятал две серебряных монеты за щеку - даже не как бобер, а как бурундук скорее - и дал отмашку: вали. Рулевой сделал чуть заметное движение веслом, и лодка понеслась на север, огибая застроенную складами длинную и узкую оконечность острова Архонтова София.