Сыграй мне смерть по нотам... - Светлана Гончаренко

— Так и сказала? Значит, вы ей понравились, и она порисоваться захотела, — засмеялся Андрей Андреевич. — На самом деле она музыку терпеть не может, как все слишком чувственные натуры. Она сама так говорит. Кажется, она слегка презирает меня за то, что я музыкант. Это, возможно, и немужская профессия, но я ничему другому не выучен. Жаль!

— Вы сомневаетесь в своей профессии? — изумился Самоваров. — Но почему?

— Сам не знаю. У меня есть успех, есть имя в мире так называемой серьёзной музыки. Но мир этот герметически замкнутый. Мы — реликты вымирающей культуры, какие-то мамонты во фраках. Десятки лет учимся своему изощрённому и бессмысленному делу. Всё у нас очень красиво, всё давно сложилось: уютные залы, хорошие манеры…

— И публика есть, — подсказал Самоваров.

Андрей Андреевич согласился:

— Да, есть пока. Немногочисленная, но состоятельная и благопристойная. А я её не люблю — ни нашу, ни за границей. Ту особенно, что называется благодарной! Бросаются с букетами перезрелые женщины, непонятые мужьями и любовниками. Или странные господа. Они почему-то всегда коллекционируют какую-нибудь ерунду: марки, трубки, спичечные коробки. Немолодые благополучные у них лица. Рыбья кровь! К чему всё это?

Он отвернулся к окну, за которым исчез бесконечный, бледнеющий к горизонту мир и появилась плоская заслонка ночи.

— Мамонты! Именно мамонты. Как я хорошо сказал! Рояли вымирают, как мамонты — вы заметили? Их всё меньше и меньше! Редко где они водятся! Выросло поколение, которое не знает звука скрипки, — сказал Андрей Андреевич. — А хоровое пение, которым я занимаюсь? Оно и вовсе скончалось! Оно ведь портится и глупеет в записи — запечатлевается на плёнке какой-то противный визг. Нас живьём надо слушать: вот тогда мороз по коже! А кто этого хочет? Я человек успешный. Но когда огромное большинство обходится без тебя и знать тебя не желает, а Бог и ангелы его, которые, кажется, могли бы тебя слушать, слишком далеки, если не глухи…

— Не в попсу же идти! — начал Самоваров, ожидая услышать обычные проклятия в адрес шоу-бизнеса. Но он ошибся.

— Попса? Думаете, брошу в неё камень? Нет! Она доподлинно существует. Её можно есть, пить, надеть на задницу. Поплясать под неё можно. Помните, как Даша Шелегина играла в «Багатели»? Нельзя ведь теперь слушать музыку и не жевать — скучно! Вам, кажется, её выступление в кабаке понравилось?

— Даша хорошо играет, — сказал Самоваров. — И не так мрачно настроена, как вы. Музыка прекрасна — как она может умереть? У нас в музее тоже картины, каких никто сейчас не пишет, вещи, которыми никто не пользуется…

— Понял, понял! — перебил его Андрей Андреевич. — Музей! Сохранение традиций! Да, мы с вами коллеги. Помните, когда уже Египет пал, греки какие-то стали там заправлять, старые боги умерли — никто не боялся гнева бессмертных фараонов. Их священные могилы грабились подчистую. Но были тогда смешные жрецы-ретрограды. Страшненькие, наголо бритые! Я не эрудит, подробностей не знаю, просто по телевизору видел в какой-то образовательной программе… Так вот, бритые жрецы, чтоб не допустить поругания и забвения святынь, перетаскивали с места на место мумии и перепрятывали. Они делали это хитроумно, а главное, с душой. Вроде как мы с вами. Но грабители всё равно мумии находили, на свет выворачивали, сдирали серёжки и колечки. Бритые ретрограды мумии подбирали, приводили в порядок и снова прятали. Наверное, очень собой были довольны — выполнили священный долг. Вам ничего эта картинка не напоминает?

Самоваров хмыкнул:

— Картинка получилась мрачная. Однако в этой ситуации я меньше всего хотел бы быть грабителем.

— Ещё бы! — засмеялся Андрей Андреевич. — Только согласитесь, что жрецы выглядят очень глупо.

— Они вряд ли думали, как выглядят — делали своё дело и были счастливы. Да и вы, думаю, чаще всего счастливы. С вашим-то даром!

Андрей Андреевич только рукой махнул:

— С даром ещё хуже! Куда, кому, зачем? Алла Леонидовна считает, что мне думать о таких вещах не следует. Надо поддерживать беспечное настроение, к чему я от природы склонен. Я и сам знаю, что нужно искать позитив, но тянет иногда похандрить. Вот сейчас, например, темно — и лезет в голову всякая чернота. Не люблю ни темноты, ни пасмурных дней. Ещё сложностей не люблю и грехов. Я должен быть прав и спать спокойно.

— Наверное, ваши грехи — это фальшивые ноты на ответственных концертах? — с улыбкой предположил Самоваров.

— Они самые! Ну, и ещё кое-какие мелочи. Иной пустяк может жизнь отравить!

— К мелочам надо относиться как к мелочам.

— Не скажите! Я тоже раньше так считал, — вздохнул Андрей Андреевич. — А вот ошибёшься по легкомыслию, а потом жалеешь всю жизнь. Думаете, только в бразильских сериалах существуют ошибки молодости? Нет! Бывает, и нашего брата продвинутого прихватит. Не знаешь, как избавиться… Такая темнотища кругом, хоть вой. Вы почему свет не включаете, Николай Алексеевич? Экономите?

— Лень вставать с места. Некоторые антикварные вещи мне больше нравятся в скудном освещении, — признался Самоваров.

— А я темноты не только не люблю, но даже боюсь, как маленький. Только при свете можно жить!

Глава 16. Происшествие в Кривом гастрономе

У Насти появилось любимое развлечение. Она часто стала подходить к балконной двери и заглядывать в овальную проталинку, которая образовалась на стекле среди мохнатой изморози. Сквозь это волшебное окошечко можно было видеть небо, окрестные дома, а главное — ёлку, спутанную верёвками и почти наполовину засыпанную снегом. Даже в виде свёртка на балконе эта ёлка Настю завораживала. Самоваров говорил, что губить живые деревья ради недолгой потехи — варварство, отголоски бессмысленных древних жертвоприношений. Но Настя отказаться от ёлки не могла, а Самоваров ни в чём не мог отказать Насте.

— Может, взять искусственную? — робко предлагал он.

— Искусственная ёлка — то же самое, что резиновая женщина, — фыркала Настя в ответ.

— А совсем без ёлки никак нельзя?

— Нельзя! Невозможно!

В музее ёлку воздвигали к Рождественскому концерту — то есть к католическому Рождеству. Реставраторша живописи Люда Кошуняева утверждала: раз нетский губернатор празднует Рождество в декабре, то он наверняка тайно перешёл в католичество. Или заделался Мальтийским рыцарем. Иначе зачем бы он ездил в Ватикан (пусть с делегацией других губернаторов)? Зачем «Чистые ключи» ежедневно голосят что-то по латыни? Правда, «Ключи» готовили к концерту ещё и православный канон, и если затешется в публику тайный мальтиец, пусть кусает локти!

Андрей Андреевич мирно репетировал и не подозревал, что на концерте Даша Шелегина сыграет вместо «Блюменштюка» Шумана одну из диких вещей своего отца. Она боялась одного: вдруг за два дня, оставшиеся до концерта, случится какой-нибудь дурацкий скандал. Тогда всё будет испорчено и полетит вверх тормашками!

А скандалом запахло: Ирина Александровна, курировавшая репетиции, однажды в музей не пришла. Это случилось как раз в тот день, когда рыжая Анна Рогатых позировала Насте и призналась, что накануне била соперницу по физиономии. Анна была уверена — ненавистная Шелегина надолго затаилась, восстанавливая красоту.

Однако Ирина Александровна через день вновь появилась в музее. Она плотно куталась в своих песцов, голову задрапировала каким-то бархатом и надела тёмные очки. Но из-под очков и бархата так и лезла в глаза радужная опухоль, запудренная густо, как булка-посыпушка.

Андрей Андреевич с Ириной обращался бережно, будто она была тяжелобольной. Видя это, Анна криво усмехалась и уверяла Настю, что по скуле била несильно, в полруки. Вот синяки на боку и заднице Ирины Александровны должны были получиться лучше, но их под песцами не видно.

Анну Андрей Андреевич тоже считал теперь тяжелобольной: он ходил при ней на цыпочках и говорил шёпотом, умоляюще. В среду очередная их встреча не состоялась. Андрей Андреевич намекнул, что опасается за свои собственные скулы и бока. Наверное, он задумал под этим предлогом прекратить надоевшую связь. Напирал он теперь на дружбу, на профессионализм, на любовь к искусству.

Анне от таких слов было тошно. Она, конечно, любила искусство, но привыкла и к иной любви. А эту любовь у неё отобрали за плохое поведение. С тоски Анна каждый день собиралась сделать что-нибудь немыслимое и ужасное — например, отколотить ещё раз и как следует Ирину Александровну.

Настя пыталась образумить Анну. Надо просто послать Андрея Андреевича ко всем чертям! Но Анна хотела вернуть любимого, да так сильно хотела, что почти его возненавидела. На душе у неё было скверно, будто ей самой подбили глаз.

Ирина Александровна тоже не находила себе места. Будучи натурой тонкой и чуткой, она даже советовала Андрею Андреевичу иногда спать с Анной. Страшные злые глаза, качающаяся лампа, черепки на полу — этого ещё раз не вынести!