Синдикат Громовержец - Михаил Тырин

Ильнична рассуждала здраво: если человек, к примеру, напился и съездил по физиономии жене, его нужно наказать. А если власть игнорирует сообщения граждан, то такую власть саму нужно наказывать.

Очередной четверг был осенен для Дутова утомительной зубной болью, которая началась до рассвета и не дала майору выспаться. После обеда он с кислым лицом сидел в кабинете, чертил загадочные знаки на бумаге и выслушивал Ильиничну, которая неутомимо исполняла свой гражданский долг.

- ...Я специально подглядела - оне поросям в корыто хлеб сыплють, вполголоса докладывала старуха. - Где такие деньги, чтоб поросям хлеб давать? А вот где - ихняя сноха вечером на пекарне убирается. Значит, воруеть! Мож оне будуть говорить, хлеб плохой. А хыть и плохой - хлеб же...

Дутову неприятно было смотреть в темное сердитое лицо старухи, и он отвернулся к окну. На подоконнике стоял сувенир, подаренный начальником соседнего райотдела. Маленькая скульптурная группа: два полосатых зэка пьют пиво за столиком, а милиционер в генеральских штанах им прислуживает с полотенцем на руке.

Подобные шедевры лепили из хлеба заключенные в колонии. Забавные фигурки раскрашивались гуашью и лакировались. Знала бы Ильинична, что и на такое непотребство хлеб переводится... Хотя Дутов слышал, будто эти хлебные скульптуры покупают иностранцы, большие деньги отдают. Где б найти таких иностранцев...

- ...И вот еще: к Копейкиным за солью заходила давеча, - говорила старуха. - А Егор, зять, он так - фырсь от стены! Гляжу - там счетчик лектрический! И проволоки торчать! Это ж он, гадина, чегой-то закручивал, чтоб за свет не платить! А если до пожара докрутится?

Дутов слушал с отвращением, но ничем не мог возразить. Ильиничну в городе побаивались, особенно на Париже, где она жила. Предпочитали не связываться - кому охота? И сам Дутов ее побаивался.

А старухе только того и надо. Она про себя думала: "Пусть я старая и маленькая, но уважить себя заставлю". И заставляла. Все знали ее как специалистку по мелким неприятностям, вот и старались обходить стороной, словно кусачую собачонку.

Вот и сейчас - с каким удовольствием Дутов выставил бы старуху вон! А вот нельзя. Чуть что не так - начнет склочничать, писать кляузы, жаловаться, что милиция и сама не работает, и сигналы от граждан не принимает. И пожалуйста - вот тебе еще одна мелкая неприятность...

Приходилось слушать, кивать, терпеть и делать вид, что все очень серьезно, что разделяешь старухино негодование и готов тотчас действовать...

- Молодой-то совсем от рук отбился, - слышался мстительный голос старухи. - Раньше - парень как парень. А щас каждый день пьяный. Все куда-то ходить, ходить... Домой - за полночь. А вчера с дружками орать стали песни, никакой возможности спать...

- Кто? - вяло спросил Дутов, отвлекаясь от своих дум и изнуряющей зубной боли. - О ком разговор?

- Да младший, - терпеливо пояснила старуха. - Зинкин сын.

- Паклаковой Зинки? - уточнил Дутов. Паклю он еще не знал. Пакля по-серьезному не попадался. - Так... И что?

- Я ж говорю! Разболтался совсем парень. Пьяный ночью ходить. Песни ореть. Вино сумками носить... Где такие деньги?

- Ага, - сказал Дутов и проставил загадочный знак на бумаге.

Моментально в его голове созрел нехитрый план. Послать участкового. Собрать жалобы с соседей. Составить протокольчик. Указать на недопустимость антиобщественного поведения. Одним словом, пустить все по накатанной колее. И вот: с одной стороны старуха успокоится на ближайшие две недели. С другой лишний плюсик в актив райотдела. Пусть незначительный, но в отчетности не помешает.

- Ладно, Ильинишна, - сказал он, вставая и намекая на окончание разговора. - Будем принимать меры. Придет от нас человек - ты все ему расскажешь.

- Вот, вот! - обрадовалась старуха. - Кто придеть-то? Аркашка опять?

- Да, Аркадий Михалыч. Участковый, ты его знаешь.

- Скоро ждать?

- Ну... завтра. Может, через пару дней. Скоро. Ильинична, уходя домой, словно на крыльях летела.

"Кто после этого скажет, - думала она, - что я дряхлая и никчемная? Никто не скажет. Маленькая я, а столько во мне характера!"

"Маленькая ты, - думал в свою очередь Дутов, - а сколько ж от тебя вони..."

* * *

Вот уже второе утро Кирилл просыпался с чувством горечи и потери. Он до сих пор переживал из-за того разговора на повышенных тонах, который произошел с Машкой в ночном лесу. Он клял себя последними словами, что сорвался, но было поздно.

Может быть, сдали нервы, может, слишком много проблем и неприятностей свалилось на голову за последнее время... В любом случае, как считал Кирилл, он безнадежно упал в глазах Машки. И никогда больше она не скажет ему, что он надежный. Это было горько и обидно.

А все так хорошо начиналось! Разве мог Кирилл раньше помыслить, что у него с Машкой будут какие-то общие тайны, общие дела? Да еще какие дела! Он помнил, как шли они вместе по темному саду, держась за руки, как помогали друг другу, спасаясь от кошмарного чудовища. И ничего не боялся Кирилл в те минуты, пока Машка была рядом. Что угодно был готов сделать, лишь бы уберечь ее, помочь, защитить.

А чем все кончилось? Распустил сопли, разорался, накинулся на девчонку. Словно затмение какое-то нашло.

Теперь это паскудное затмение развеялось. Теперь Кирилл с радостью побежал бы с Машкой хоть на край света, без раздумий бросился бы в бой с сотней коров-мутантов. Да только она сама сказала - не нужно ничего. Наверно, разочаровалась.

Кирилл заметил, что волнуется, думая о ней. И думает, пожалуй, слишком часто. И все время представляет ее перед глазами: то собранную и серьезную, то растерянную, испуганную, слабую. И снова жутко хотелось защитить ее, обнять, утешить...

Кирилл все пытался вспомнить волшебные секунды на крыше будки, когда Машка обняла его. Он в той горячке даже не обратил внимания, даже не смог запомнить - как это было. И все пытался вернуть в память - как касается лицом ее лица, как гладит ее волосы.

Он думал, как классно было бы сейчас зайти к ней домой, поставить в угол оружие, неторопливо и серьезно что-нибудь обсудить. Вот это жизнь! Не то, что торчать на Гимназии и зевать от скуки, слушая, как кто-то кому-то собирается дать в рожу. Или уже дал. Или сам получил.

И вроде можно зайти. Вроде даже есть о чем поговорить. Но какое-то странное чувство не пускало. Казалось, что-то пролегло между ним и Машкой. Ну придешь... Привет - привет. А дальше?

Между тем, дома на антресоли все еще лежала полупустая жестяная коробка и ждала, когда в нее положат недостающую сумму. Кирилл уже понял, что ждать какой-то счастливой случайности не стоит. Никакой удачи не подвернется, если только сам не пошевелишься.