Священная книга оборотня - Виктор Пелевин

– Это как?

– Сон есть, а тех, кому он снится – нет. То есть они тоже элемент сна. Некоторые говорят, что сон снится сам себе. Но в строгом смысле «себя» там нет.

– Не понимаю.

– В «Матрице» все были подключены через провода к чему-то реальному. А на самом деле все как бы подключены через GPRS, только то, к чему они подключены, – такой же глюк, как и они сами. Глюк длится только до тех пор, пока продолжается подключение. Но когда оно кончается, не остается никакого hardware, которое могли бы описать судебные исполнители. И никакого трупа, чтобы его похоронить.

– Вот тут ты не права. Это как раз бывает сплошь и рядом, – сказал он убежденно.

– Знаешь, как сказано – пусть виртуальные хоронят своих виртуалов. Погребающие и погребаемые реальны только друг относительно друга.

– Как такое может быть?

Я пожала плечами.

– Погляди вокруг.

Он некоторое время молчал, размышляя. Потом хмуро кивнул.

– Жаль, не было тебя рядом, чтобы объяснить. А теперь уж чего… Жизнь сделана.

– Да, попал ты, бедолага, – вздохнула я. – Двигай теперь точку сборки в позицию стяжания Святаго Духа.

– Смеешься? – спросил он. – Смейся, рыжая, смейся. Глупо, я не спорю. А ты сама в Бога веришь?

Я даже растерялась.

– Веришь? – повторил он.

– Лисы уважают религию Адонаи, – ответила я дипломатично.

– Уважают – это не то. Ты можешь сказать, веришь ты или нет?

– У лис своя вера.

– И во что они верят?

– В сверхоборотня.

– Про которого лорд Крикет говорил?

– Лорд Крикет только звон слышал. И то недолго. Он о сверхоборотне не имел никакого понятия.

– А кто это – сверхоборотень?

– Существует несколько уровней понимания. На самом примитивном это мессия, который придет и объяснит оборотням самое главное. Такая интерпретация навеяна человеческой религией, и главный профанический символ, который ей соответствует, тоже взят у людей.

– А что это за главный профанический символ?

– Перевернутая пятиконечная звезда. Люди ее неправильно понимают. Вписывают в нее козлиную голову, так что сверху получаются рога. Им лишь бы черта во всем увидеть, кроме зеркала и телевизора.

– А что эта звезда значит на самом деле?

– Это лисье распятие. Типа как андреевский крест с перекладиной для хвоста. Распинать, конечно, мы никого не собираемся, не люди. Здесь имеется в виду символическое искупление лисьих грехов, главный из которых – неведение.

– И как сверхоборотень искупит лисьи грехи?

– Он передаст лисам Священную Книгу Оборотня.

– Что это за книга?

– Как считается, в ней будет раскрыта главная тайна оборотней. Каждый оборотень, который ее прочитает, сумеет пять раз понять эту тайну.

– А как эта книга будет называться?

– Я не знаю. И никто не знает. Говорят, что ее названием будет магическое заклинание-пентаграмматон, уничтожающее все препятствия. Но это просто легенды. У понятия «сверхоборотень» есть истинный смысл, который не имеет никакого отношения ко всем этим байкам.

Я ждала вопроса об этом истинном смысле, но он спросил о другом:

– Как так – сумеет понять тайну пять раз? Если ты что-то понял, зачем тебе понимать это еще четыре раза? Ведь ты уже в курсе.

– Совсем наоборот. В большинстве случаев, если ты что-то понял, ты уже никогда не сумеешь понять этого снова, именно потому, что ты все как бы уже знаешь. А в истине нет ничего такого, что можно понять раз и навсегда. Поскольку мы видим ее не глазами, а умом, мы говорим «я понимаю». Но когда мы думаем, что мы ее поняли, мы ее уже потеряли. Чтобы обладать истиной, надо ее постоянно видеть – или, другими словами, понимать вновь и вновь, секунда за секундой, непрерывно. Очень мало кто на это способен.

– Да, – сказал он, – понимаю.

– Но это не значит, что ты будешь понимать это через два дня. У тебя останутся мертвые корки слов, а ты будешь думать, что в них по-прежнему что-то завернуто. Так считают все люди. Они всерьез верят, что у них есть духовные сокровища и священные тексты.

– Что же, по-твоему, слова не могут отражать истину?

Я отрицательно покачала головой.

– Дважды два четыре, – сказал он. – Это ведь истина?

– Не обязательно.

– Почему?

– Ну вот, например, у тебя два яйца и две ноздри. Дважды два. А четырех я здесь не вижу.

– А если сложить?

– А как ты собираешься складывать ноздри с яйцами? Оставь это людям.

Он задумался. Потом спросил:

– А когда должен прийти сверхоборотень?

– Сверхоборотень приходит каждый раз, когда ты видишь истину.

– А что есть истина?

Я промолчала.

– Что? – повторил он.

Я молчала.

– А?

Я закатила глаза. Мне ужасно идет эта гримаска.

– Я тебя спрашиваю, рыжая.

– Неужели не понятно? Молчание и есть ответ.

– А словами можно? Чтоб понятно было?

– Там нечего понимать, – ответила я, – Когда тебе задают вопрос «что есть истина?», ты можешь только одним способом ответить на него так, чтобы не солгать. Внутри себя ты должен увидеть истину. А внешне ты должен сохранять молчание.

– А ты видишь внутри себя эту истину? – спросил он.

Я промолчала.

– Хорошо, спрошу по-другому. Когда ты видишь внутри себя истину, что именно ты видишь?

– Ничего, – сказала я.

– Ничего? И это истина?

Я промолчала.

– Если там ничего нет, почему мы тогда вообще говорим про истину?

– Ты путаешь причину и следствие. Мы говорим про истину не потому, что там что-то есть. Наоборот – мы думаем, что там должно что-то быть, поскольку существует слово «истина».

– Вот именно. Ведь слово существует. Почему?

– Да потому. Распутать все катушки со словами не хватит вечности. Вопросов и ответов можно придумать бесконечно много – слова можно приставлять друг к другу так и сяк, и каждый раз к ним будет прилипать какой-то смысл. Толку-то. Вот у воробья вообще ни к кому нет вопросов. Но я не думаю, что он дальше от истины, чем Лакан или Фуко.

Я подумала, что он может не знать, кто такие Лакан и Фуко. Хотя у них вроде был этот курс контрпромывания мозгов… Но все равно, говорить следовало проще.

– Короче, именно из-за слов люди и оказались в полной жопе. А вместе с ними мы, оборотни. Потому что хоть мы и оборотни, говорим-то мы на их языке.

– Но ведь есть причина, по которой слова существуют, – сказал он. – Если люди оказались в полной жопе, надо ведь понять почему.

– Находясь в жопе, ты можешь сделать две вещи. Во-первых – постараться понять, почему ты в ней находишься. Во-вторых – вылезти оттуда. Ошибка отдельных людей и целых народов в том, что они думают, будто эти два действия как-то связаны между собой. А это не так. И вылезти из жопы гораздо проще, чем понять, почему ты в ней находишься.

– Почему?

– Вылезти из жопы надо всего один раз, и после этого про нее можно забыть. А чтобы понять, почему ты в ней находишься, нужна вся жизнь. Которую ты в ней и проведешь.

Некоторое время мы молчали, глядя в темноту. Потом он спросил:

– И все-таки. Зачем людям язык, если из-за него одни беды?

– Во-первых, чтобы врать. Во-вторых, чтобы ранить друг друга шипами ядовитых слов. В-третьих, чтобы рассуждать о том, чего нет.

– А о том, что есть?

Я подняла палец.

– Чего? – спросил он. – Чего ты мне фингер делаешь?

– Это не фингер. Это палец. О том, что есть, рассуждать не надо. Оно и так перед глазами. На него достаточно просто указать пальцем.

Больше в тот вечер мы не говорили, но я знала, что первые семена упали в почву. Оставалось ждать следующего случая.

Если наш способ заниматься любовью кажется кому-то извращенным («хвостоблудие», сказал же, а? захочешь – не забудешь), то я советую внимательнее приглядеться к тому, что делают друг с другом люди. Сначала они моют свои тела, удаляют с них волоски, опрыскивают себя жидкостями, уничтожающими их естественный запах (помню, это особенно возмущало графа Толстого) – и все для того, чтобы ненадолго стать fuckable[30]. А после акта любви вновь погружаются в унизительные подробности личной гигиены.

Мало того, люди стыдятся своих тел или недовольны ими: мужчины качают бицепсы, женщины изо всех сил худеют и ставят себе силиконовые протезы. Пластические хирурги даже придумали болезнь: «микромастия», это когда груди меньше двух арбузов. А мужчинам стали удлинять половой член и продавать специальные таблетки, чтобы он потом работал. Без рынка болезней не было бы и рынка лекарств – это та самая тайна Гиппократа, которую клянутся не выдавать врачи.

Человеческое любовное влечение – крайне нестойкое чувство. Его может убить глупая фраза, дурной запах, неверно наложенный макияж, случайная судорога кишечника, что угодно. Причем произойти это может мгновенно, и ни у кого из людей нет над этим власти. Больше того, как и во всем человеческом, в этом влечении скрыт бездонный абсурд, трагикомическая пропасть, которую ум преодолевает с такой легкостью лишь потому, что не знает о ее существовании.