Актриса - Энн Энрайт

На самом деле мне хотелось выпить третий стакан. В каком-то смысле я пила, чтобы покончить с этим мерзким делом, – нелепая логика и слабое оправдание. К тому моменту, когда Дагган сунул свой исцарапанный ключ в дверь дома по Рагби-роуд, я уже изрядно набралась.

(– Зайдешь? Еще по одному пропустим.

– Нет, не зайду, Найл. Нет.)

Я была пьяна, когда он захлопнул за нами дверь, пьяна, когда он, запустив руку мне под куртку, толкал меня по лестнице спиной вперед, так что у меня оставался только один путь отступления – к его кровати.

Я так напилась, что была не в состоянии ему сопротивляться. Сказала, чтобы он отвалил, и поколотила его по спине. Это мало помогло.

– Отвали, – сказала я.

– Ты милашка, – сказал он.

В тот вечер было два момента, когда что-то во мне сломалось и я сдалась. Первый – на третьей четверти второго стакана пива, а второй – возле края кровати Даггана, когда мои колени уперлись в матрас и я поняла, что мой протест бесполезен.

(В Ирландии, как я иногда объясняю своим друзьям из других стран, принято отказываться от предложенного чая.

– Чашечку чая?

– Нет, спасибо.

Вы повторяете предложение трижды и трижды получаете отказ. Потом садитесь пить чай.)

Возможно, поэтому я помогла Найлу Даггану и сама сняла с себя белье. Возможно, мной двигала потребность компенсировать мужскую неуклюжесть. Дай, я сама. Одновременно я твердила «нет», но он меня не слушал. Неизбежность происходящего заставила меня вытащить ногу из перепутанного клубка трусов и штанов; он потянулся и стащил с меня через голову свитер. Я помогала ему, чтобы было не так неловко или, может, не так больно. У меня мелькнула запоздалая, но любопытная мысль (не знаю, как с этим у других, но у меня это так): после ужасной прелюдии растирания промежности – благодаря или вопреки ей – тело довольно легко раскрылось; настолько легко, что эта способность женского тела поддаваться проникновению без ущерба для себя представилась мне эволюционным преимуществом.

Возможно, виной всему был алкоголь. Ни отвращения, ни возбуждения, ни испуга. Страха я не испытывала. Поэтому мне не было оправдания.

Комната не изменилась: тот же скрученный внизу тюль, те же розоватые шторы с широкой каймой, запылившиеся по шву, застывшие в том же положении на пластиковом карнизе. Не исключено, что и на полу валялась та же одежда, что две недели назад. На прикроватной тумбочке лежала та же книга. Не помню ее названия, зато помню, что рассматривала ее корешок, когда он заканчивал меня трахать, правда, я совсем не чувствовала, что он трахает меня; скорее, он пытался поймать и удержать ощущение своего удовольствия. На это ушло много времени. По запаху и трению латекса я поняла, что он в презервативе. Он приподнялся и оперся на одну руку, избавив меня от своего веса, но сделал это, заботясь о своей больной спине (насколько я помню, я даже немного встревожилась из-за этой его больной спины). С поцелуями он ко мне практически не лез.

Думаю, я выразилась недвусмысленно – я имею в виду, когда сказала «нет». Не так, как говорят в кино, сдавленным от желания голосом. Но, как водится у девушек-ирландок, жалобно и неуверенно. Сладенько. Потом я уже ничего больше не говорила. Только думала: «Началось».

Закончив, он приподнялся и свел мои колени вместе, отчего я перекатилась на бок. Шлепнул меня по бедру и сказал:

– То-то же.

Я осталась лежать, свернувшись калачиком, без движения. И лежала так долго.

Он отправился в ванную. На секунду послышался шум воды, затем он вернулся в наполовину застегнутой рубашке и принялся искать на полу у кровати брюки. Спросил:

– Ты в порядке?

Я не хотела раздувать из мухи слона, поэтому сгребла свои вещи и оделась. После какого-то бессвязного обмена репликами он проводил меня до «Треугольника» – ближайшего перекрестка, где можно было поймать такси. Там он склонился к окну автомобиля, перекинулся парой фраз с водителем, они над чем-то посмеялись, и он вручил таксисту деньги, чтобы тот довез меня до дома.

Мне и в голову не пришло, что случилось что-то нехорошее. Дагган был таким вялым, таким сосредоточенным на собственном удовольствии, что невозможно было догадаться, о чем он думает. Наверное, он был прав. Так обычно и занимаются любовью: женщина говорит: «Нет», мужчина отвечает: «Ты милашка». Такова природа этого акта. Таков секс.

Но провожать меня до стоянки такси было не в привычках Даггана. Обходительность была ему несвойственна, и это почему-то вызвало у меня неприязнь. Возмутил смешок, которым он обменялся с таксистом. И взбесила его полуулыбка, когда я села в такси, а он захлопнул дверцу.

Он понял, что победил.

Я проснулась с похмельем и изжогой; не помню, как я себя чувствовала следующие несколько дней, но, наверное, нормально. Старый кобель сделал свое дело у меня между ног, вот и все. Я чувствовала себя, как человек после ограбления, когда все его дурацкие пожитки – стереосистему, кассетный магнитофон – воры унесли, а самое дорогое оставили, потому что такие вещи не привлекают их внимания и не имеют для них ценности. Маленькая фотокарточка, увядший цветок. «Что забрали?» – спрашивают тебя, а ты отвечаешь: «Да так, барахло».

Гораздо труднее оказалось справиться с бурей ярости, которая разбушевалась во мне неделю спустя. Что за идиотка: потащилась в кабак, потащилась к нему домой. Сама себя ему преподнесла (Дагган подобрал что плохо лежало). Отныне я обречена на одиночество.

Вот что бывает, если гоняться за отцом, думала я. Получаешь больше, чем рассчитывала.

Некоторое время они возвращались, эти уколы ненависти к себе, шедшие откуда-то изнутри. В самом событии не было ничего выдающегося, но я не знала, удастся ли мне освободиться от его тени, которая помимо моей воли обволакивала мое тело.

И тогда я ее сбросила.

Не знаю, как иначе это описать. Я просто выбросила свою боль.

Села на велосипед и поехала к побережью. Сказочно прохладная вода. Низко висящее над Дублином солнце. Небо водянисто-желтого цвета, распластанное притихшее море. Я почти обсохла, когда вспомнила, зачем сюда приехала. Вернувшись на Дартмут-сквер, я отыскала свисток и положила его у телефона.

Он объявился снова. Кобелина Дагган в нашем доме. Лицо малость землистого оттенка – накануне перестарался с «Гиннессом». Они с моей матерью обсуждали плохо написанный исторический диалог. Я поняла, что так просто от него не отделаешься.

Он уселся своей тушей за