Беллона - Анатолий Брусникин

Иное дело — Россия.

Там пенится под обманчиво прочной корой огненная магма. Нужно только прочистить забитое хламом и мусором жерло, и вулкан проснется, пламя выплеснется, оно очистит небо и землю. Честь и хвала всякому, кто ускорит это благословенное извержение.

Герцен безусловно прав, когда говорит, что именно Россия и славянский мир призваны осуществить на практике социалистический идеал. В русском народе есть вековая привычка к общинности, к работе всем миром, есть и глубоко укорененная ненависть к угнетателям. Правящий класс слаб и малочислен, не превышает двух процентов населения, к тому же неумен, мелочно жаден и слепо послушен своему феодальному монарху.

Но Герцен и прочие либеральные идеалисты из числа эмигрантов не имеют смелости дойти до логического вывода. Понимая, что лишь посрамление самодержавия может дать толчок реформам и общественному движению, герценисты желают царизму поражения в этой войне, однако вслух этого не говорят и сами в борьбе не участвуют, скованные сантиментами и предрассудками. В 1855 году Европа сделает то, что, к сожалению, не получилось у Наполеона. Крах полицейского государства станет победой истинной России.

Если веришь в правоту идеи, нужно за нее сражаться. Этот тезис Лекс считал неоспоримым. Вот почему с началом войны он вернулся с континента в Англию и поступил в армию, купив офицерский патент. Чин пехотного энсайна, то есть прапорщика, обошелся в 450 фунтов — как раз такую сумму Бланк скопил за год работы в мостостроительной фирме «Баумайстер унд Шлимм».

Выбирая профессию, Лекс руководствовался не своими вкусами, а целесообразностью. Высокая цель — превосходно, но это не профессия. Серьезный человек должен владеть настоящим ремеслом, которое поможет в достижении Цели и будет полезным в будущей России. Поколебавшись между медициной, военным делом и юриспруденцией, он сначала выбрал право, потому что новое общество должно зиждиться на справедливых, тщательно просчитанных законах. И потом, не случайно же домашние с детства зовут тебя Lex, имея в виду незыблемую привычку к правилам и правильности?

Уезжая с родины, отец освободил своих крепостных, а за одну землю, без «душ», денег выручил немного, поэтому в Англии семья жила скромно, но на образование для сына Денис Корнеевич не поскупился. Лекса приняли в Итон (чему поспособствовал презренный баронский титул), а оттуда была прямая дорога и в Кембридж.

Государственное право юноша, однако, изучал недолго. На континенте настали интересные времена — началась революция, постепенно охватившая всю Европу. Когда в Париже разобрали баррикады, Лекс переместился в Германию. Участвовал в баденском восстании, был ранен, бежал в Саксонию. Если б не трудно заживавший локоть, непременно помог бы венграм, которые изнемогали в неравной борьбе с «жандармом Европы» царем Николаем.

Но вот буря стихла, освежающий ветер сник. Европа снова погрузилась в спячку.

В Кембридж недоучившийся юрист не вернулся — решил, что законы общественного устройства изучил уже достаточно, а имя его всё же не Лекс, но Александр, Защитник Человеков, и есть занятие еще более достойное в смысле пользы для человечества.

В Дрездене находилась Королевская техническая школа, где готовили лучших в мире инженеров-строителей. Туда Лекс и поступил, ведь в новой России придется много строить и перестраивать. И вообще, что мо жет быть лучше профессии, синонимом которой является «созидание»?

Диплом неожиданно пригодился в Крыму, когда началась осада Севастополя и обнаружилась острая нехватка в саперах. Энсайн Бланк был переведен из пехоты в военные инженеры, оценен по достоинству и удостоен бревета (то есть временного чина) лейтенанта.

Девять долгих месяцев, вплоть до неудачного июньского штурма, Лекс строил редуты, вел апроши и контрапроши, рассчитывал контур ложементов и осваивал науку подземной минной войны. В союзной армии никто не ожидал, что взятие неукрепленного с суши города окажется такой невозможно трудной задачей. Осыпаемый сотнями тысяч снарядов противник нес огромные потери, но и не помышлял о капитуляции. Разрушенные бастионы, будто по волшебству, за ночь воскресали; вместо разбитых ядрами орудий откуда-то брались новые; людские ресурсы неприятеля казались неиссякаемыми.

Отправляясь на войну, Лекс боялся, что будет трудно воевать против людей, говорящих на родном языке. Александр Иванович Герцен предсказывал, что этой муки борец с тиранией не выдержит — либо сойдет с ума, либо покинет армию. Но никакого внутреннего конфликта Бланк не ощутил. Русские всё время были далеко, на противоположном конце поля. Совсем нетрудно воевать с соотечественниками, когда они — лишь дымная линия, сверкающая огнями выстрелов. Если же осажденные контратаковали, серая масса солдатских шинелей была похожа на нашествие полевых мышей. Так Бланк к царскому «пушечному мясу» и относился: безмозглое серое стадо, не способное понять, где его истинный враг. И всё же отрадно, что инженеру не приходится стрелять и рубить. Это, пожалуй, было бы трудно.

Назавтра после генерального штурма, на который возлагалось столько надежд и который закончился сокрушительной неудачей, к Лексу явился неожиданный гость.

Во время лихорадочной подготовки к сражению ни умыться, ни толком поесть, ни поспать возможности не было — хорошо, если прикорнешь в чужом блиндаже на полчаса. Поэтому, когда побоище закончилось, Бланк уехал с передовой в Балаклаву, где снимал комнату в сборном дощатом домике, смыл с себя грязь и порох, да завалился в койку. Но поспать довелось недолго.

— Ты изменился, — сказал посетитель. — Впрочем, именно в том направлении, в каком я предполагал. Нет-нет, я не хвастаю проницательностью. Просто я следил за твоей… эволюцией.

Лансфорд тоже изменился, но улыбка осталась такой же — сдержанной, чуть насмешливой. Они не виделись лет семь, а ведь когда-то были дружны. Насколько могут дружить такие люди.

Познакомились они еще в Итоне. В самый первый день, когда тринадцатилетнему Лексу, новичку и к тому же иностранцу, пришлось в одиночку отстаивать свое достоинство перед всем дортуаром, Лансфорд (он был двумя годами старше) взял мальчика под свою защиту и сделал это, как всё, что он делал, легко и весело, безо всякой аффектации. Лорд Альфред был сыном маркиза, мог выбрать любую карьеру или вовсе никакой не выбирать. От этого к жизни он относился, как к занятному, но не очень серьезному приключению. В этом смысле они с Лексом, пожалуй, были антиподами. Однако следовало признать, что небрежно-скучающий modus vivendi не мешал Лансфорду достигать отменных результатов во всех его начинаниях. Не прикладывая видимых усилий, он шел на курсе первым учеником; точно так же, нисколько не надрываясь, стал первым наездником в университетском клубе верховой езды; потом, следуя семейной традиции, поступил в гвардию — и, как говорили Лексу, накануне войны, в неполные тридцать, был уже подполковником.

На балаклавскую квартиру к бывшему однокашнику Лансфорд, однако, явился не в мундире, а в сюртуке и цилиндре.

В ходе разговора выяснилось, что лорд Альфред находится в Крыму уже больше полугода, и Бланк понял, что визит неслучаен. Если бы Лансфорд желал просто навестить старого знакомца, сделал бы это раньше. Сентиментальности в лорде Альфреде не было и в помине, и всякий его поступок, даже по видимости праздный, непременно преследовал какую-нибудь цель.

На исходе второй бутылки кларета (оба итонца умели пить не пьянея) Лекс сказал:

— Ну, ты меня уже прощупал. Довольно. Не пора ли перейти к делу?

— Узнаю старину Бланка.

Лансфорд засмеялся. И тут же, не меняя тона, заговорил про серьезное — о неудаче штурма.

Потеря семи тысяч человек, а еще более того психологическое поражение, демонстрация бессилия союзной армии после девяти месяцев осады, после всех людских и материальных затрат, ставят под угрозу исход войны. Виноваты в неудаче французы. Они торопили с наступлением, им хотелось взять Севастополь в сороковую годовщину Ватерлоо. Чертов император Наполеон с его страстью к дешевым эффектам. Хотел затмить громкой победой давнее поражение, а в результате не завершили бомбардировки и провалили дело. Второй неудачный штурм непозволителен. Это приведет к полному политическому краху. Пруссия выступит на стороне России, Австрия даст задний ход, а в Англии и Франции поднимет голову партия мира. Общество устало от войны, которая сулилась быть короткой, но превратилась в тяжкое испытание. Да, потери русских втрое или вчетверо больше, но для страны, где нет общественного мнения, а газеты подцензурны, обильное кровопускание не чревато тотальным возмущением. В Европе же каждое похоронное извещение — а их пришло уже больше ста тысяч — вызывает бурю. Да еще журналисты подбрасывают дров в огонь.