Имею скафандр - готов путешествовать! - Роберт Хайнлайн

Что же, я не помню, чтобы Мэмми хоть однажды ошиблась в своих утверждениях.

— И это еще не все, — продолжала Крошка. — В нем чувствуешь себя, как в обычной одежде, ничего не мешает, никогда не бывает ни холодно, ни жарко.

— А как насчет ожогов? Ты ведь говорила…

— Поле действует как поляризатор. Кип, попроси их сделать скафандр и для тебя, и мы отправимся путешествовать!

Я поглядел на «Оскара».

— Пожалуйста, дружище, пожалуйста, — ответил он еле слышно. — Я ведь не ревнивый.

— Знаешь, Крошка, я лучше останусь с «Оскаром». Но с удовольствием изучу этот твой обезьяний наряд.

— Обезьяний! Скажет тоже!

Проснувшись однажды утром, я перевернулся на живот и понял, что хочу есть. Потом рывком сел. Я перевернулся на живот! Меня предупреждали быть готовым к этому. «Кровать» снова стала просто кроватью, и тело слушалось меня. Более того, я проголодался, а за все время пребывания на Веге V я ни разу не хотел есть. Медицинская машина сама насыщала мой организм. Очень здорово было вновь почувствовать себя человеком, а не отдельным мозгом. Я соскочил с постели, ощутил легкое головокружение, оно сразу же прошло, и я усмехнулся. Руки! Ноги!

Я с восторгом исследовал их. Они были целехоньки и нисколько не изменились. Потом я присмотрелся повнимательней. Нет, кое-какие изменения есть. На голове не было больше шрама, заработанного в детстве во время игры. Когда-то на ярмарке я вытатуировал у себя на левом предплечье слово «мама». Мама очень огорчилась, а отец разозлился, но велел татуировку не сводить, чтобы впредь неповадно было дурить. Теперь ее не было. С рук и с ног исчезли мозоли. Несколько лет назад я лишился мизинца правой ноги, потому что промахнулся топором. Теперь палец оказался на месте. Я поспешно поискал шрам от аппендицита, нашел его и успокоился; исчезни он, я бы не был уверен, что я — это действительно я.

Подойдя к зеркалу, я обнаружил, что у меня отросли такие длинные волосы, что я стал похож на хиппи.

На комоде лежали доллар и шестьдесят семь центов, автоматический карандаш, листок бумаги, мои часы и носовой платок. Часы шли. Долларовая бумажка, листочек и носовой платок были выстираны и выглажены. Одежда, безупречно чистая и отремонтированная, лежала на столе. Но носки были новые, из материала, похожего на войлок, если, конечно, бывает войлок не толще бумажной салфетки и растягивающийся вместо того, чтобы рваться. На полу стояли теннисные туфли такие же, как у Крошки, только моего размера. Я оделся. В дверь влетела Крошка.

— Кто-нибудь есть дома? — Она несла поднос. — Не хочешь позавтракать?

— Крошка! Да посмотри же на меня!

— Очень неплохо, — отметила она, — особенно для такой обезьяны. Но надо подстричься.

— Меня по кусочкам собрали! Здорово!

— Ты никогда и не разваливался на куски, — ответила Крошка, — если не считать отдельных деталей. Куда поставить? — Она поставила поднос на стол.

— Крошка, — спросил я не без обиды. — Тебе безразлично, что я поправился?

— Что ты, конечно нет. А то с чего бы я попросилась нести тебе поднос? Но я еще вчера знала, что тебя выпускают из бутылки. Кто, по-твоему, стриг тебе ногти и брил тебя? С тебя за это доллар, сейчас цены на бритье возросли.

Я протянул ей свой многострадальный доллар.

— Ты что, шуток не понимаешь?

— «Ни кредитором будь, ни должником».

— Полоний. Нудный старый дурак. Нет, Кип, я не могу взять твой последний доллар,

— Так кто же не понимает шуток?

— Знаешь, лучше позавтракай, — ответила Крошка. — Этот пурпурный сок очень вкусньй, похож на: апельсиновый. Вот это похоже на яичницу-болтушку, вполне приличная имитация, я даже попросила окрасить ее в желтое, а местные яйца просто ужас, что, впрочем, не удивительно, когда знаешь, где их берут. Вот это растительный жир, я его тоже окрасила в нужный цвет. Хлеб настоящий, сама поджарила. Соль тоже настоящая, и они удивляются, что мы ее едим, потому что считают ее ядом. Ешь, я ведь все проверила на себе, как на кролике. Вот только кофе нет.

— Ничего, обойдусь.

— А я его вообще никогда не пью — хочу вырасти. Ешь!

Запах был восхитительный!

— А где твой завтрак, Крошка?

— Я уже давно поела: Но я буду следить за тобой и заодно глотать слюнки.

Вкус еды мне казался странным, но она была тем, «что доктор прописал», да, наверное, так и было. Давно я не получал от еды такого удовольствия. Наконец я сделал паузу и сказал:

— Надо же, нож и вилка!

— Единственные на планете, — ответила Крошка, — мне надоело есть пальцами, а их приборы для нас неудобны. Я нарисовала картинку. Этот прибор мой, но тебе мы тоже закажем.

На подносе лежала салфетка, из того же войлокоподобного материала. Вода на вкус казалась дистиллированной. Но мне было все равно.

— Крошка, а чем ты меня так здорово побрила без единой царапинки?

— Маленьким таким приборчиком, полым внутри. Не знаю, для чего он предназначен здесь, но если ты запатентуешь его дома — заработаешь кучу денег. Доедай тосты.

— Больше не могу.

А я-то думал, что съем все до последней крошки.

— Ну, ладно, тогда я доем. — Она подцепила тостом немножко масла и, проглотив его, заявила: — Я пошла.

— Куда?

— Надевать скафандр. Потом поведу тебя гулять. — Крошка исчезла.

За исключением части, видимой с моей кровати, холл вовсе не был похож на мой дом, но, как и дома, дверь налево вела в ванную. Ее и не пытались имитировать под земную, все освещение и оборудование были веганские, но очень удобные.

Когда вернулась Крошка, я проверит «Оскара». Если они я впрямь срезали с меня скафандр по кускам, то восстановили его просто изумительно, исчезли даже те заплатки, которые ставил я, И вычистили скафандр так тщательно, что внутри не осталось никаких запахов. Скафандр был в отличной форме и имел трехчасовой запас воздуха.

— Ты отменно выглядишь, дружище.

— Обслуживание здесь на высоте.

— Оно и видно.

Подняв голову, я увидел Крошку, уже одетую в свой «весенний костюм».

— Крошка, а без скафандра здесь гулять нельзя?

— Можно. Достаточно надеть респиратор, козырек от солнца и темные очки.

— Ты меня убедила. А где же мадам Помпадур? Ты всунула ее под костюм?

— Всунуть-то нетрудно, но я оставила ее в своей комнате и велела хорошо себя вести.

— А как, надежда есть?

— Сомнительно. Она вся в меня.

— Где твоя комната?

— Рядом. Это единственная часть дома, где созданы земные условия.

Я начал влезать в скафандр.

— Слушай, а радио в твоем балахоне есть?

— Все то же самое, что у тебя, и даже больше. Ты не заметил перемен в «Оскаре»?