Позволь чуду случиться (СИ) - Анна Агатова

Но так не могло продолжаться постоянно! И когда мне однажды нужно было зайти в лавку, я немного задержалась со сменщиком — пара фраз, пара слов, узнать как семья, как дети, какие новости в столице, помочь принять плату за переход через врата.

В какой-то момент мне показалось, что путь чист — через прозрачный колпак будки знакомая фигура, маячившая неподалёку, исчезла. Вот и хорошо. И я распрощалась со сменщиком и вышла.

Я уже вышла из лавки с корзинкой всякой еды, когда поняла, что сильно недооценила способности своего преследователя. Он стоял на небольшом пятачке перед лавкой и что-то вещал небольшой, но неожиданной толпе. Толпа, увидев меня, заволновалась, и Люка обернулся.

— А! Вот и она!

И снова к толпе:

— Я оскорбил эту девушку! Прилюдно! Хочу прилюдно просить искупления! Люди! Я, управляющий герцога Орбэ, прошу Зоэ простить меня за клевету!

Мамочки, что за цирк? Ещё и это дурацкое «искупление», дурдом какой-то!

— Зоэ! Прости, — он обернулся и низко склонил передо мной голову.

Я глянула на людей, что стояли полукругом и жадно следили за происходившим. Многие лица, большинство, были знакомы — мы часто виделись на улочках нашего дальнего пригорода, с кем-то приветствовали друг друга при встрече, кого-то я просто видела пару раз. Но на лицах всех без исключения было написано удовольствие от представления.

У меня в душе поднялась буря, и я с пафосом, достойным самых завшивленных подмостков, продекламировала:

— Я прощаю тебя! Отныне и навеки, — тут я не сдержалась и вставила по-русски, — мастер педикЮра! Ты — прощён!

Сошла на дорожку. И царственно, как мне казалось, пошла к своему дому. Правда, старалась делать это ещё и быстро. И как это мне удавалась, судить не могла — все мысли были о том, что сейчас сгорю со стыда. Надо же, устроил такое позорище перед людьми, а ещё герцогского воспитания! Просто слов нет, одни ругательства.

А когда уже возле моего дома услышала, как этот негодяй окликнул меня, развернулась и попёрла на него.

— Чего тебе ещё надо? Опозорил меня перед всеми, оскандалил, а теперь ещё чего-то надо?! Может тебе ещё письменно засвидетельствовать, что простила и претензий не имею?!

Я готова была его разорвать, растерзать, заплевать ядом, а он с удивительно просветлевшим лицо шагнул навстречу:

— Да. Не помешало бы.

Я прямо воздухом подавилась.

— Что?!

И тут он улыбнулся.

И под действием этой улыбки мой гнев испарился. Сначала тоненькой струйкой, а потом — как туман под солнцем. И я заулыбалась в ответ. Но только чуть-чуть! Немножко, самую капельку. Просто он был похож на какого-то актёра с этой широкой белозубой улыбкой, серыми лучистыми глазами и блондинистой шевелюрой, которую трепал холодный осенний ветер.

— Напишите, если не сложно.

Я закрыла лицо руками и только головой покачала. Ну просто аут!

Смяла, скомкала противоречивые чувства, что дрались внутри, глянула на него снова. Он всё стоял и улыбался — сразу видно: человеку было плохо, а теперь полегчало и стало прямо сильно хорошо. А улыбка… Не верилось, что этот счастливый человек — тот самый эк Юрассо, который орал на меня в замке, наезжал в госпитале и таскался хвостом последние несколько дней.

— Ну идем, мамино несчастье. Напишу тебе записочку.

И открыла двери своего домика.

— Одежду — сюда, — показала на рогатую вешалку, — обувь тоже снимай, там, на входе тапки есть.

И быстро сбросила мантию, наполнила чайник водой и поставила его греться.

Тишина за моей спиной стала какой-то нереальной и заставила меня обернуться.

— Что? — не удержала я вопроса.

Гость стоял, дрожал и смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Уже не улыбался. Но, вроде, и не хмурился.

— Что? — переспросила снова.

— Зачем снимать обувь? И что такое тапки?

— У меня слуг нет, гость ты мой драгоценный, — ехидно ухмыльнулась я, — а убирать за тобой грязь мне хочется. Тапки — домашняя обувь. У меня на родине принято у входа в чужой дом менять обувь. Как знак уважения к хозяевам.

Честно — я не знала откуда такой обычай у нас в домах, но вход в мой дом для Люки — исключительно в тапках. Я очень хорошо помнила, какие грязные у него были сапоги в тот ужасный день, когда он обвинил меня невесть в чём.

— Очень интересный обычай, хмыкнул он и завозился, снимая обувь и одевая гостевые безразмерные тастоптыши.

Чайник согрелся быстро. Не знаю как он, а я замёрзла. Сколько он меня прождал под будкой стюардов? А по такой погоде замерзнуть хватит и минут пятнадцати. Придётся и его профилактически напоить горячим чаем.

Притопал, стоит, смотрит, как я на стол выставляю сухарики, печеньки самодельные, варенье, сушёные фрукты.

— Присаживайся.

И только успела придержать гостя, чтобы не бухнулся на Кусимира.

Тот свил себе гнездо в моей одежде, которую я бросила на кухонную лавку, собираясь на службу. Любит он мои вещи.

— Кто это? — Люка присел, спросил осторожно, рассматривая лениво приоткрытый глаз и огромное ухо, что торчали из вязаного комка одежды.

— Кусимир. Кот мой, — вытерла я руки о полотенце. Уточнила: — Тебе какой чай?

Он посмотрел на меня, потом отвёл взгляд. Подёргал бровью и выдал:

— Как ты себе делала в тот раз…

Я неверяще качнула головой и отвернулась — неудобно, наверное, если моя улыбка станет заметной? А он запомнил запах моего чая? Я думала, что кроме своей пламенной речи он вообще ничего вокруг не замечал.

— На вот, пусть ещё постоит немного и можно пить, — придвинула к нему чашку, когда всё было готово. — На брудершафт не станем, не та ситуация. Я пока напишу письмо твоей маме.

Достала грифель, бумагу и быстренько начирикала записку, что Люка Юрассо прилюдно искупил и бла-бла-бла, что претензий не имею, что приезжать не планирую, что передаю приветы сестричкам, что желаю всего наилучшего. Сложила, протянула ему.

Пока я писала, Люка молча пил чай и следил за моими действиями. Теперь молча же взял листок, прятал в трубку, которая была приторочена к поясу. Я думала, что это какое-нибудь оружие, а оказалось — вот, тубус для писем. Забавно.

— Ты хорошо пишешь, и готовишь вкусно, — заметил, откусывая от печенья. — сама же пекла?

— Да уж, слуг у меня нет. Да я и