История второй русской революции - Павел Милюков

Съезд Советов заседал в течение всего июня, и его заседания очень живо и полно отразили борьбу между умеренным и крайним течениями русского социализма. К большой досаде съехавшихся из провинции депутатов, которые желали «делать дело», с улицы постоянно врывались струи раскаленной стихии, и съезд был вынужден разбираться в том, что некоторые депутаты называли «домашними спорами меньшевиков с большевиками». На более внимательный взгляд, тут происходил отлив сочувствия столичных рабочих и солдатских масс от течений, готовых поддержать коалиционное правительство, к течениям, стремившимся «углубить» национальную революцию и превратить ее в социалистическую.

Первая неделя съезда, впрочем, прошла сравнительно спокойно. Она была посвящена выступлениям министров-социалистов с отчетами перед «революционной демократией». Временами раздавались одиночные требования, чтобы все министры признали себя ответственными перед съездом. Но принцип коалиции, на котором было основано министерство, помнился еще очень отчетливо, и как министры, так и поддерживавшее их большинство выдерживало линию, разграничивавшую ответственность министров-социалистов от ответственности министров-несоци-алистов. Церетели в начале заседаний (4 июня) обращался к съезду как к «полномочному парламенту революционной демократии», которому должно подчиняться Временное правительство... Но, видимо, на эту фразеологию господствующее течение не смотрело серьезно, и принятая 8 июня резолюция решительно признала ответственными перед представительным органом «революционной демократии» одних только «министров-социалистов», отвергнув поправку с.-р. интернационалиста Мазурина распространить эту ответственность на все коалиционное министерство. Резолюция признавала, что «переход всей власти к Советам в переживаемый период русской революции значительно ослабил бы ее силу, преждевременно оттолкнув от нее элементы, способные еще ей служить».

В этой формуле сказалась основная мысль Церетели, которую он развивал на юбилейном заседании четырех Дум 27 апреля и повторил в своей речи перед съездом Советов 8 июня. Это была своеобразная теория постепенного «откола» или «отхода» буржуазных элементов по мере «поступательного хода» революции. Эта теория, согласная с самым строгим марксизмом, в то же время давала Церетели возможность лавировать между крайностями и мирить признание революционной роли Государственной думы и защиту коалиции социалистов с буржуазией с самыми радикальными, хотя и туманными, перспективами, когда после ряда «отколов» налицо останется один рабочий класс со своими классовыми задачами. Можно было представить эту точку зрения так, что между Церетели и Лениным спор оставался только о темпе движения. Можно было развивать ее и так, что «буржуазный фазис» революции оказывался настолько длительным, что давал полную возможность самого полного и продолжительного сотрудничества с «буржуазией».

Вывод, который был практически сделан из сложившегося положения, был гораздо ближе ко второй возможности, чем к первой. Месяц участия во власти и близкого знакомства с ходом государственных дел прошел для министров-социалистов недаром. Один за другим выступали перед тысячной толпой делегатов Церетели, Скобелев, Керенский, Чернов, Пе-шехонов. Вместо демагогических призывов, к которым массы привыкли, министры старались целым рядом фактических данных охладить пыл неосведомленной «революционной демократии» и свести ее с заоблачных высот социалистической теории в мир трезвой действительности. Идя этим путем, министры повторили все то, что они оспаривали, когда это утверждали их политические противники. Но наряду с этим они не решились открыто отказаться и от прежних заблуждений. В результате у масс получилось впечатление «кадетствующего» съезда и испорченных близостью к буржуазии социалистических министров, а на действительный ход революции их политическое прозрение не оказало никакого практического влияния. Они узнали правду, не боялись сказать о ней, но, встретив непонимание и недоверие, продолжали действовать так, как угодно было массе. Отстав от одного берега, они не пристали к другому и в результате очутились в пустом пространстве.

Это особенно сказалось на основном и наиболее спорном вопросе момента: вопросе о войне и мире. Станкевич в своих «Воспоминаниях» рассказывает, как при Альбере Тома и других иностранных социалистах Церетели «как-то раз упомянул, что русская интеллигенция настроена циммервальдистски, но встретил такие удивленные взгляды со стороны собеседников-иностранцев, что слова завязли на устах». Это довольно точное изображение того положения, в котором очутились неожиданно для самих себя умеренные социалисты, занявшие по незнакомству с течениями западного социализма крайнюю позицию. Церетели и в особенности Чернов теперь настойчиво повторяли сами то, в чем тщетно убеждал их раньше П. Н. Милюков, а именно, что нельзя «ультиматумами» заставить союзные правительства принять тезисы Циммервальда и Кинталя. Чернову пришлось даже защищать отсрочку созыва международной конференции для пересмотра целей войны и сослаться на неподготовленность западной демократии. Точно так же и в вопросе о войне Церетели должен был заговорить о необходимости иметь боеспособную армию и о том, что, по военным соображениям, этой армии, быть может, придется в момент, ему неизвестный и составляющий военную тайну, перейти в наступление. Керенский выступил с обличениями против братания на фронте и указал на связь этого явления с германскими влияниями. Связь между успехом военным и успехом дипломатическим даже с точки зрения идеалов «революционной демократии» была неоднократно подчеркнута на съезде. Скобелев и Чернов указывали на невозможность для государства взять на свои плечи организацию производства. Он доказывал также нелепость большевистского приема решения национальных вопросов путем возбуждения сепаратизмов и даже признавал невозможным решить аграрный вопрос путем организованного захвата земель. Он решительно отказывался стать на путь создания классовой власти, «путь постепенного суживания того базиса, на котором зиждутся революционные силы». В сущности это и был путь постепенного «откалывания» от революции непролетарских слоев. Чернов находил, что это «путь дробления сил, путь преступный, так как идти по нему — значит расчистить дорогу генералу на белой лошади». Еще более решительным тоном говорили министры труда и продовольствия. М. И. Скобелев признал, что единственный способ несколько наладить финансы есть экономия и что «революционный» способ принудительного займа практически неосуществим. Он подчеркнул также, что «чистый, безупречный источник» государственного дохода — заем свободы «пополняется преимущественно из избытков имущих классов», тогда как «демократические классы» в нем не участвуют. А. В. Пешехонов в строго деловой речи показал, что увеличение заработной платы не достигает цели, ибо вместе с ним увеличиваются и цены продуктов. Отнятие доходов капиталистов имеет пределы, за которыми начинается разрушение самого капитала, что равносильно разрушению производства. Массы не понимают, что защита юной свободы «сопряжена с лишениями» и что добиваться в первую очередь улучшения собственного положения — значит подкапывать основы этой свободы. «У нас нет решимости призвать народ к жертвам. Необходимо призвать массу к усиленному напряженному труду, чтобы поднять производительность. Эта задача нелегкая, но она стоит перед нами. Преодолеть самих себя — это главная наша трудность».

Двойственные решения съезда. Такие речи имели на съезде succes d’estime[11], но значительная часть слушателей уходила от них в кулуары, где велись ожесточенные споры об очередной злобе дня: об отношении съезда, где преобладали люди, «приявшие войну и власть», к таким органам, как петроградский Совет, где это приятие резко отрицалось и где звали к дальнейшей борьбе. Главная трудность заключалась в том, что не только «массы», но и сам съезд Советов не мог «преодолеть сам себя». Ясной и твердой позиции крайних он противопоставлял только слабые компромиссы и бессильные колебания. Это очень ярко сказалось на основных резолюциях съезда, принятых в эту же первую неделю его заседаний. Министры говорили одно, съезд решал другое.

«Приемля власть» коалиционного правительства, съезд отверг проекты резолюций, предложенные большевиками и меньшевиками-интернационалистами. Первый проект исходил из мысли, что «социалистические министры прикрывают посредством ни к чему не обязывающих обещаний ту же самую империалистическую и буржуазную политику» и тормозят развертывание революционных конфликтов. Большевики «констатировали полный крах политики соглашения с капиталистами» и требовали перехода всей государственной власти в руки Всероссийского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов». Резолюция меньшеви-ков-интернационалистов заявляла, что новый состав Временного правительства не является «действительным органом революции», «склоняет перед империалистическими правительствами союзников ее знамя», укрепляя этим «во всех воюющих странах позицию» социал-патриотов и ослабляя позицию «интернационалистского авангарда демократии» в борьбе за мир; во внутренней политике оставляет власть за «ненадежными элементами» в провинции и «проявляет склонность вступить на путь полицейских репрессий». Резолюция затем выдвигала целый ряд требований от коалиционного правительства: созвать Учредительное собрание не позже 1 сентября и немедленно упразднить Государственную думу и Совет, «предложить союзникам незамедлительный созыв в Петрограде конференции для пересмотра целей войны и для соглашения о заключении общего перемирия на всех фронтах», произвести радикальную чистку «контрреволюционных элементов» в стране, наконец, «добиться от союзных правительств беспрепятственного пропуска» заграничных социалистов-циммервальдцев. Эти предложения были отвергнуты. Большинством 543 против 126 при 52 воздержавшихся 6 июня была принята объединенная резолюция меньшевиков социалистов-революционеров, одобрявшая решение исполнительного комитета «принять власть» в коалиции с буржуазией. Но и в этой резолюции правительство приглашалось действовать «решительнее и последовательнее» в тех же направлениях, крайнее выражение которых было отвергнуто. Уже доклад Либера, защищавший точку зрения большинства, исходил в сущности из циммервальдской точки зрения: там напоминалось, что «русская революция на конференции Советов определенно сказала: она не верит в такой исход войны, который определяет победу одной коалиции над другой, — не по этому пути лежит окончание этой войны; в интересах демократии эта война должна быть окончена только победой трудовой демократии всех стран против коалиции империалистов всех стран». Согласно этому, принятая резолюция подтвердила «демократическую» формулу мира и рядом ставила две непримиримо противоположные задачи: «проводить дальнейшую демократизацию армии и укреплять ее боеспособность». Другие требования крайних были тоже приняты в смягченной и более неопределенной форме: «систематическая и решительная борьба с контрреволюционными элементами», и ни слова о борьбе с анархией слева; «скорейший» созыв Учредительного собрания — без указания срока; очень уклончивые выражения о согласовании «требований организованных трудящихся масс» с жизненными интересами подорванного войной (и «обостренной политикой имущих классов») «народного хозяйства». Мало того, поддерживая правительство, большинство съезда тут же решило создать «для более успешного и решительного проведения в жизнь указанной платформы, для полного объединения сил демократии и выявления ее воли во всех областях государственной жизни» «единый полномочный представительный орган всей организованной революционной демократии России» из представителей съездов рабочих и крестьянских депутатов. Перед этим органом министры-социалисты должны были быть ответственны «за всю внешнюю и внутреннюю политику Временного правительства», а «энергичная поддержка» этого правительства мыслилась через Совет, около которого (а не около правительства) должна была «еще теснее сплотиться вся революционная демократия России». Этой формулировке П. Н. Милюков в своей речи 9 июня на казачьем съезде противопоставил формулу сохранения «всей полноты власти» Временным правительством до Учредительного собрания и указал на необходимость, «чтобы правительство было сильно» для выполнения стоящих перед ним громадных задач: «превратить страну еще недавно самодержавную, в страну народоправства и кончить войну с честью». В обширной речи перед совещанием членов Государственной думы 3 июня П. Н. Милюков указал на циммервальдский и германский источник советской доктрины, констатировал фиаско советской внешней политики и настойчиво предостерегал против идеи превращения «национальной революции» в «социалистическую». Он указал на лицемерие революционной фразеологии, которая ищет опасности для революции в пока еще несуществующей контрреволюции и отказывается видеть их там, откуда они действительно угрожают. На казачьем съезде он решительно подчеркнул необходимость борьбы с ленинцами, «главными врагами русской революции».