Следователь по особо секретным делам - Алла Белолипецкая

То, что руководитель проекта «Ярополк» много чего знал и далеко не всеми своими знаниями делился с подчиненными, Скрябину было хорошо известно. Они втроем – Скрябин, Кедров и бывший Назарьев – расположились в кабинете Николая. А над их головами – в «библиотеке» – теперь царила тишина.

Скрябин достал из письменного стола черную кожаную папку и вытащил из неё фотографию мужчины в статском мундире.

– Это ваш отец?

Валерьян Ильич нисколько не удивился ни дагерротипу, ни появлению папки, из которой старший лейтенант госбезопасности карточку извлек.

– Да, – кивнул старик, – это Илья Степанович Назарьев, мой давно почивший батюшка. Он был духовидцем и последователем Эммануила Сведенборга. Вы знаете, кто это такой?

Миша обиженно хмыкнул, а Скрябин нетерпеливо взмахнул рукой:

– Знаем, знаем! Продолжайте, пожалуйста!

– Думаю, эта карточка случайно затесалась между письмами – когда я отдавал папку инженеру Хомякову.

Миша Кедров при этих словах старика издал горлом звук, смахивавший то ли имитацию карканья ворона, то ли на изумленное «Как?» А вот Николая заявление вахтера ничуть не удивило.

– Это с вами Сергей Иванович Хомяков виделся в ночь своей гибели? – спросил он.

– Точно так. Но папку эту я отдал ему еще раньше.

И он спокойно, как о чем-то самом обыденном, стал рассказывать – о Платоне Александровиче Хомякове, председателе судебной палаты, который в свое время решил не давать ход злосчастному делу о гибели девицы Василевской; о последней воле госпожи Хомяковой; и о своем сыне Андрее, который с детства о черной кожаной папке знал. Но даже после белорусских событий – превращения директора льнокомбината в ледяную глыбу – не передал её в «Ярополк».

– Не решился Андрюша приобщить её к делу, – говорил старик. – Опасался серьезных неприятностей – и для меня, и для себя самого. Если бы выяснилось, что наша семья изначально владела важной тайной, но молчала об этом… Ну, вы сами понимаете…

Скрябин и Кедров почти синхронно кивнули: они оба понимали. И вахтер продолжил свой рассказ.

Андрей Назарьев только тогда понял, какая опасность может грозить потомкам всех без исключения фигурантов «дела ямщика», когда узнал о гибели завмага Уварова. И – да: он узнал об этом раньше всех других участников проекта «Ярополк», но и этой информации хода не дал. Почему? Валерьян Ильич считал: его сын запутался. Но Скрябин, услышав про это, подумал другое: Андрей Назарьев изначально не хотел верить в то, что смерти Семена Ивановича Соловцова и Константина Александровича Уварова между собой как-то связаны. Ему проще было ни во что не верить. Потому-то в Белоруссии он и вцепился в ту информацию о цистерне с жидким азотом. Никому из его следственной группы даже не пришлось химичить: Андрей Валерьянович был сам обманываться рад.

Но всё-таки после гибели Уварова, родного внука того почтмейстера, который отправил когда-то Артемия Соловцова на почту с пакетом, Андрей Назарьев разыскал инженера Хомякова – внука судейского чиновника. И выяснил, что тому с детства была известна легенда, бытовавшая в Минской губернии: о погибшей от мороза девице, которая стала призраком и решила страшно отомстить своим обидчикам и их потомкам. Однако Сергей Иванович Хомяков едва не рассмеялся в лицо сотруднику проекта «Ярополк», когда тот намекнул, что это и не легенда вовсе. Наверняка рассмеялся бы, если бы перед тем не увидел наркомвнудельское удостоверение.

Но всё же инженер согласился взять папку, веер с рунами, фотоснимок и пачку писем, когда побеседовать с ним пришел уже Валерьян Ильич. Любопытство, должно быть, взыграло. И письма, как выяснилось потом, он внимательно изучил. Мало того: человек твердой логики и ясного ума, он понял, что среди переданных ему бумаг чего-то недостает.

– Я оставил у себя вот это письмо, – сказал Валерьян Ильич и вытащил из кармана тот самый документ, за чтением которого его видел Давыденко.

Скрябин взял у него листок и протянул Мише – которому о содержании письма он рассказать не успел. И ждал минуты две или три, пока тот прочтет рукописный текст.

– Выходит, – проговорил, наконец, Николай, – призрак Ганны потому не давал о себе знать почти полвека, что ваш отец нейтрализовал его при помощи куда более страшного фантома – духа помещицы Салтыковой. Но потом-то что случилось? Куда эта стражница подевалась?

– Этого я не знаю. Да, да, не смотрите на меня так: в самом деле – не знаю. Но могу предположить, что кто-то отыскал бутылку, оставленную моим отцом на могиле Ганны, и уничтожил её.

– И не было способа заставить дух Салтычихи снова стеречь Ганну?

– Способ-то был. Потому я и не стал отдавать инженеру Хомякову это письмо – не хотел вводить его в искушение. Надеялся, что всё обойдется и так! Если бы он проявил благоразумие и воспользовался веером с рунами, почти наверняка уцелел бы. А где, кстати, этот веер теперь?

– Кое у кого хватило благоразумия его использовать, – сказал Николай. – Но что же всё-таки произошло в ночь смерти Хомякова?

– Когда он заметил призрачный мячик, то понял, в какую передрягу влип. И ринулся ко мне домой – я сказал ему свой адрес. Причем удивил меня уже по-настоящему: предложил вызвать для борьбы с Ганной даже не Салтычиху, которая показала свою, так сказать, низкую эффективность, а дух шаболовского душегуба. Слыхали о таком?

Первым ответил Миша Кедров – коренной москвич:

– Это был известный преступник – тоже почти ямщик. Комаров-извозчик – так его называли. Полное имя – Комаров Василий Иванович. Он же – Петров Василий Терентьевич. Убил больше тридцати человек. В 1923 году, когда его осудили и расстреляли, вся Москва говорила о «комаровском деле».

Скрябин, впрочем, тоже эту историю знал. Во время учебы на юрфаке один из преподавателей рассказывал им о деле Комарова. И Николай подготовил тогда к семинару по уголовному праву целую подборку материалов о преступных деяниях замоскворецкого извозчика.

– Всё верно, – кивнул Валерьян Ильич. – Но Комарова расстреляли вместе с женой-сообщницей, а потом тела кремировали. И, вероятно, похоронили в какой-нибудь общей могиле. Так что методика моего отца тут не помогла бы: такой дух я не сумел бы вызвать. Да и бесполезно это было бы: Василий Комаров убивал исключительно мужчин. А тут нужен был призрак, скажем так, женоненавистнический – чтобы