Следователь по особо секретным делам - Алла Белолипецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Карета остановилась возле ворот: привратник отпирал на них замок. А за каретной занавеской, в маленьком застекленном оконце, мелькнула рука, державшая тряпичный мячик на веревочке.
«Мариус, – подумала невеста ямщика, – этот негодяй увозит моего сына!»
И в этот момент у неё за спиной распахнулась дверь флигеля. Ганна услышала, как она с размаху ударилась в стену, и почти непроизвольно обернулась на этот звук. В дверях стояла Стефания – с лицом белым, как у фарфоровой куклы.
– Ганна, не ходи туда!.. – произнесла она едва слышным шепотом. – Пожалуйста, не надо.
– И ты с ним заодно – с Войцехом!
Если бы у Ганны была хоть одна лишняя минута, она вернулась бы и влепила бы сестре пощечину, а, может, и не одну. Однако времени у неё не оставалось вовсе. И прямо по глубокому снегу, который тут же мокрым холодом охватил её ноги, она ринулась к карете – дверь которой кто-то распахнул для неё.
Она заскочила внутрь, и сошедший на землю форейтор пана Гарчинского тут же эту дверь за ней захлопнул.
В карете царил сумрак. И несколько мгновений – после снежной белизны снаружи – Ганна почти ничего не видела. Только разноцветные круги вертелись у неё перед глазами. Четверка лошадей резво рванула с места, карета выехала за ворота усадьбы и проехала не меньше четверти версты, прежде чем Ганна поняла: Мариуса в карете нет. Рядом с ней сидел только Войцех. И всё ещё крутил в руке, то отпуская, то подбрасывая, красный тряпичный мячик – её подарок сыну.
– Ну, вот, – проговорил Ганнин бывший любовник и длинным взглядом окинул её с головы до ног, – теперь нам никто не помешает обсудить, каким образом ты собиралась лишить меня всего. Ни твой отец, ни твоя сестрица-сообщница, ни твой так называемый жених. Так и вижу тебя с ним вместе в крестьянской избе, в сарафане и в платке!
Он хохотнул, довольный собой, а Ганна несколько раз удивленно моргнула, пытаясь понять, что означает – сестра-сообщница? Ведь Стефания явно была с ним заодно – не с нею самой. А пан Гарчинский отложил мячик (Ганна тут же схватила его, сжала в кулаке) и вытащил из кармана своей шинели с бобровым воротником сложенные вчетверо листки бумаги. Их невеста ямщика узнала сразу.
Глава 13. Свисток и веер
20 июля 1939 года. Четверг
Москва
1
Валерьян Ильич еще не завершил полностью свой рассказ. Но, по мнению Самсона, картина уже вырисовывалась ясная: бывший любовник завез Ганну в чисто поле и вышвырнул из кареты – оставил замерзать. Так что Давыденко перебил рассказчика – спросил:
– А откуда вы столько знаете о тех событиях? Наверное, Хомяков рассказал всё-таки вашему отцу о Василевских?
– Да нет, Платон Александрович Хомяков о частной жизни своей будущей жены предпочитал не распространяться.
– Будущей жены?
– Ну да, он сочетался браком со Стефанией Василевской вскоре того, как призрак Ганны был заключен под стражу. Ганнина сестра приняла православие и стала Степанидой. А после её смерти – лет тридцать тому назад – её сын разыскал меня в Рязанской губернии. К тому времени и отца моего уже не было на свете, и господина Хомякова. И, согласно завещанию своей матери, Иван Платонович Хомяков передал мне её дневники. А также всю её переписку с будущим мужем. Там же оказалась и фотография моего батюшки. Госпожа Хомякова никак не объяснила такое свое распоряжение, но, я думаю – она желала, чтобы я был в курсе дела. На всякий случай.
– Ну, а бывший любовник Ганны – этот пан Гарчинский? С ним-то она не пыталась расправиться?
– Похоже, что нет. Ганна явно осознавала – даже в своем посмертном существовании: случись что с Войцехом Гарчинским, и её сын останется круглым сиротой. Кто стал бы тогда заботиться о нем? На своих отца и сестру Ганна уж точно не рассчитывала. Так что ей пришлось довольствоваться…
Валерьян Ильич не договорил: внизу, на вахтерском столике, заверещал телефон. И оба собеседника от неожиданности даже вздрогнули. Вахтер пробормотал: «Прошу меня извинить», и заспешил по лестнице вниз.
А Самсон поднялся наконец-то на ноги. Одеревенение в мышцах у него прошло, но зато начала зверски чесаться шея – в том месте, где к ней прилеплялась неведомая пиявка. Он слышал, как Валерьян Ильич переспрашивает у кого-то по телефону – почти срываясь на крик:
– Когда это произошло? И где он теперь?
«Наверняка что-то стряслось с нашим Назарьевым», – тотчас подумал, как о непреложном факте, Давыденко. Он стал спускаться к вахтерскому столику и приостановился на лестнице лишь один раз – услышав, как Валерьян Ильич сказал:
– Спасибо вам, Валентин Сергеевич.
А вот это уж и впрямь было неожиданно! Старику-вахтеру явно позвонил руководитель проекта «Ярополк» – который, выходит, знал о его родстве с Андреем Назарьевым.
Старик повесил трубку, поглядел на Давыденко, и лицо его показалось Самсону почти таким же зеленым, как стекло духовской бутылки.
– Мой сын ранен, – произнес вахтер совершенно ровным, тихим голосом, – получил пулю в результате какого-то нелепого несчастного случая. И его не стали перевозить – оборудовали для него палату прямо у вас, на Лубянке.
«Скверно-то как! – подумал Самсон. – Раз уж не стали перевозить – стало быть, опасались, что не довезут до больницы живым».
А старик продолжал:
– Мне сказали: за мной сейчас пришлют машину и отвезут к нему. – И тут он впервые вскинул на Самсона глаза – с непролитыми слезами в уголках: – Могу я попросить вас, Самсон Иванович, подменить меня на вахте и подежурить? Мне больше попросить некого, а делать вам ничего не нужно: просто сидеть за столом. Если же вдруг зазвонит телефон, можете сказать, что вы – сантехник, и я вызвал вас, потому что в уборной прорвало трубу. И что я сейчас там – помогаю вашему напарнику. Простите, что взваливаю это на вас…
– Да бросьте вы! Уж с охраной
