Несущие смерть. Стрелы судьбы - Лев Вершинин

Там, на восточном берегу, уже рассаживались в сияющие золотом барки люди, похожие отсюда на крохотных пестрых муравьишек, и громоздкие слоновьи туши, медленно отходящие от воды, казались облачками пара, медленно плывущими на фоне тяжелой зелени ни на что не похожего леса, где полулюди, визжа, прыгают с ветви на ветвь…

– Красивая ладья у них! – сказал Антиох.

– Красивая! – отозвался Селевк. – Но тяжелая. Наша лодка поспеет к плоту быстрее, так что можно и обождать.

Как и всегда, сын не сразу понял. Нахмурился, соображая. Осознал. И кивнул, восхищенно растягивая губы, чересчур, пожалуй, пухлые для мужчины, не так давно переступившего порог тридцатитрехлетия.

Отец прав! Пусть торопится тот, кому нужнее встреча! Сильный вполне может позволить себе ступить на рукотворный островок с запозданием, хотя бы на несколько мгновений…

– Верно, отец?

– Не совсем так, сынок, – мягко ответил Селевк. – Нам необходимо высадиться одновременно с ними, только пусть они этого пока не знают…

– Но почему?..

– Погоди!..

Селевк, базилевс Вавилонии, Мидии, Сузианы, Персиды и еще двух десятков областей, перечислять которые в донесениях он запрещал, ценя свое и отправителей время, приложив ладонь ко лбу, козырьком, напряг зрение, пытаясь различить в букашкоподобных точках человека, с которым не доводилось видеться уже… дай памяти, Мнемозина!.. больше двадцати лет.

Нет. Пока что не разобрать. Глаза уже не так остры, как год или два тому. Что поделаешь! Старость не старость, а шесть десятилетий за спиной…

– Отец, а каков из себя Сандракотт?

Не отрывая взгляда с медленно отчаливающей от того берега барки, Селевк пожал плечами.

– Был худенький, быстрый. Заикался. Теперь, говорят, растолстел…

Если верить лазутчикам, Сандракотт, царь Магадхи, давно уже не встает на ноги. Неведомая болезнь превратила подвижного некогда, как змейка, индуса в подобие пифоса, и налитые водой ноги, как утверждают послы, готовившие переговоры, похожи на оплывающие груды теста, а голос хрипл и едва слышен. Горькая судьба! И вряд ли подсластит ее золоченый, усыпанный каменьями в кулак величиной престол, на который взобрался-таки, не побрезговав многою кровью и нарушив все возможные клятвы, маленький сухощавый индиец, ползавший когда-то у ног Божественного, угодливо заглядывавший в глаза всем, имевшим хоть какой-то вес при дворе Царя Царей, вплоть до десятников дворцовой стражи, и осыпавший каждого золотыми россыпями обещаний, похвал и посулов, поскольку ничего, кроме красивых слов, не было тогда у него за душой!..

Быть может, за клятвопреступничество боги и покарали Сандракотта немилосердной и неизлечимой хворью? Да нет, навряд ли. Там, за Индом, кончается власть Олимпийцев, справедливых и бесчеловечных, как люди. Там властвуют иные божества, шестирукие, трехглавые, змееподобные, и предосудительное в мире эллинов подчас оборачивается похвальным в темно-зеленых лесах, раскинувшихся между Индом и Гангом…

– Санд-ра-котт… – нараспев произнес Селевк.

Вообще-то имя индуса звучит иначе, но именно это сочетание звуков наиболее похоже на непроизносимую катавасию гласных, которые издавал быстроглазый пришелец, беглец и изгнанник, вымаливавший у Божественного воинов – ну хотя бы тысячи три, если нельзя больше! – для отвоевания престола предков. Говорил ли он тогда правду? Или престол предков существовал лишь в его воображении? Трудно сказать. Как бы то ни было, Божественный поверил. Но – не вполне. Именоваться царевичем дозволил, даже и небольшую сатрапию дал в управление. Не более того. И Сандракотт униженно кланялся, и его бритоголовый, вечно молчащий спутник загадочно мерцал глазами, притворяясь, что не понимает по-гречески, и оба они были тихи и незаметны, как тени, таящиеся в закоулках…

– А ведь он целовал мне руку, сынок, – негромко, словно бы про себя, промолвил базилевс Вавилонии, и Антиох уважительно, с легчайшим оттенком сомнения скосил глаза на тяжелую отцовскую ладонь, покоящуюся на рукояти изящного, не предназначенного для битвы меча. – Да, эту самую руку. Поверь мне, сынок, такое не прощается!..

Медленно ползет по синей глади золотое суденышко.

Есть еще время, и вовсе нет нужды спешить.

– Взгляни! – Отняв ладонь ото лба, Селевк вытянул руку, указывая на нечто, смутно белеющее в наплывах зелени несколько ниже по течению реки. – Взгляни, Антиох!

– Что это?

– Теперь – ничего. Было – Александрией-Дэйамной.

Далеко-далеко, и все-таки вполне различимо, виднелись нагромождения светлого камня, тоненькие, низко обломанные прутики колонн, россыпь круглых, словно речная галька, мраморных блоков, несомненно, когда-то величественно-огромных, если даже на таком отдалении они казались размером не менее майских жуков.

– Это была крепость?

– Город. Божественный не строил крепостей там, где не встречал вражды. Он мечтал сделать этот город местом, где сольются воедино два мира.

– Кто его разрушил? Сандракотт?

– Нет. Македонцы. И эллины. Вскоре после смерти Божественного.

– Почему?! – поразился Антиох, не отрывая глаз от руин.

– Чтобы не оставлять Сандракотту…

– Когда он восстал?..

Селевк не ответил. Этого не объяснить словами. Индус не восставал, нет! Восстать можно против того, кто угнетает, а македонская власть была легка в этих местах. И не изменял, ибо изменить можно лишь господину или другу. Здешние люди просто не считали пришельцев ни господами, ни друзьями, ни даже себе подобными! Они полагали воинов Божественного чем-то вроде бронированных букашек, с помощью которых можно добиться своего. Но добившись своего, кто же станет и дальше обращать внимание на букашек?

Сандракотт не восставал. Он только приказал: резать. И смуглые, полуобнаженные люди в тугих головных повязках начали резать, и поджигать, и перерезать тропы хитрыми ловушками. Отравленные стрелы летели из кустарников, а когда македонские синтагмы выстраивались для честной битвы, развернув сверкающий щитами строй, туземцы исчезали, словно и не было их вовсе… Это была малая война, вроде той, что вели скифы против Божественного, не подставляясь под удар и растворяясь в пустыне, но скифы были в конце концов разбиты, потому что Божественный умел добиваться невозможного, да и в песках тоже находились союзники. Здесь же союзников не было, здесь все ненавидели пришедших издалека, от богов до всеми презренных неприкасаемых, и Божественного уже не было во главе войск… С каждым днем Сандракотт становился все сильнее, ибо он был своим и умел разговаривать с живущими за Индом так, как они привыкли… И теперь у него, как утверждают лазутчики, триста пятьдесят тысяч пехоты, и сорок тысяч конницы, и полторы тысячи – как в такое поверить? – обученных боевых слонов. Под его скипетром собрались все земли между Индом и далеким загадочным Гангом, дойти до которого мечтал, да так и не дошел Божественный… И сегодня он, Селевк, пришел сюда в последний раз, чтобы заключить мирный договор и отдать живущим за рекой владения, уже не принадлежащие македонцам…