Свадебный бунт - Евгений Салиас

— Не налѣзай! Что лѣзете! — кричали отсюда.

— Пришли освобождать, а сами пуще двери заперли.

— Уходи! Пропусти! Задавили!

— Сами вылѣземъ! Ну васъ, къ дьяволу! — заоралъ Шелудякъ.

И тутъ въ первый и послѣдній разъ за всю ночь не было злобы, не было пролито крови, а все обошлось только смѣхомъ и прибаутками. Большая половина преступниковъ, острожниковъ, вылѣзла и присоединилась къ бушующей толпѣ. Въ числѣ первыхъ былъ, конечно, и грозный Шелудякъ. Выскочивъ, онъ прямо бросился отыскивать коновода всего дѣла, Якова Носова, чтобы стать около него помощникомъ.

Остальную часть заключенныхъ пришлось ощупью въ темнотѣ вытаскивать на рукахъ изъ ямы на улицу. Къ числѣ прочихъ освободители вынесли и трупы двухъ острожниковъ, умершихъ еще наканунѣ.

И скоро подвалы судной избы, именуемые ямой, представляли диковинный видъ, подобнаго которому не бывало уже давнимъ-давно. Яма была пуста, ни единаго несчастненькаго не было въ ней.

Пока бунтовщики расправлялись въ домѣ воеводы и въ ямѣ, на соборной кремлевской колокольнѣ раздался набатъ.

— Молодецъ Бесѣдинъ! — отозвался посадскій Носовъ въ отвѣтъ на гулкій звонъ, гудящій среди ночи.

Всегда мрачный и угрюмый Грохъ теперь сіялъ довольствомъ и счастіемъ и будто выросъ на полголовы.

— Вали, ребята, на архіерейскій дворъ, тамъ, поди, воевода.

— Не уйдетъ онъ отъ насъ!

Скоро архіерейскій дворъ и домъ тоже были окружены.

Старикъ архіерей тоже не оказался на лицо или спрятался не хуже воеводы. Но за то здѣсь навелся другой, кого и не искали, о которомъ позабыли на время. Толпа нашла прибѣжавшаго сюда ради спасенія полковника Пожарскаго и нѣсколькихъ офицеровъ.

— Хватай, тащи ихъ на улицу!

— Тащи! Разсудимъ мучителей! — командовалъ кто-то.

Черезъ полчаса Пожарскій и семь человѣкъ офицеровъ уже были на площади, окруженные дикой, злобно грохочущей толпой. Передніе творили судъ и расправу, допрашивали офицеровъ. Крики, вопросы и возгласы перемѣшивались съ ругательствами.

— Зачѣмъ ты велѣлъ бороды обрить?

— Зачѣмъ приказывалъ матушку Россію на четыре части раздрать?

— За что Ѳеклу до смерти высѣкли?

— Почему учуги ханамъ калмыцкимъ продавать указали?

— Зачѣмъ Тихоновъ огородъ стрѣльцу Парѳенову подарилъ?

— И про дѣлежъ Россіи, и про бороды, и про Тихоновъ огородъ съ Ѳеклой ни Пожарскій, онѣмѣвшій отъ ужаса, ни офицеры, понявшіе, что пришла ихъ послѣдняя минута, не отзывались ни единымъ звукомъ, только двое изъ нихъ рыдали…

— Что съ ними возжаться! Рѣшай!

И всѣ восемь въ мгновеніе ока были рѣшены. Окровавленные и обезображенные трупы повалились на мостовую:

— Воеводу нашли!

— Подавай воеводу! — гудѣло вдали на площади.

Вплоть, до утра съ небольшими перерывами зловѣще завывалъ набатъ, а въ кремлѣ и въ городѣ уже было разграблено съ полсотни домовъ, въ которыхъ все искали воеводу.

XXXIV

Въ Каменномъ городѣ и на слободахъ съ утра толпились и двигались кучки народа, причемъ всякіе инородцы держались вмѣстѣ и особнякомъ. Персы толпились около своего мѣнового двора. Даже юртовскіе татары сбѣжались точно по уговору на одной изъ площадей, около своей главной молельни. Армяне по оповѣщанію собрались близъ своего новаго храма. Стрѣльцы точно также толпились около своихъ сотскихъ избъ. Во всѣхъ кучкахъ и на всѣхъ нарѣчіяхъ обсуждалась гроза, разразившаяся ночью.

— Вотъ тебѣ и свадьбы! Вотъ чѣмъ все кончилось! — слышалось повсюду.

Вмѣстѣ съ тѣмъ толпы обывателей, коренныхъ астраханцевъ, двинулись въ кремль ради любопытства, чтобы увидать собственными глазами то, о чемъ уже ходили вѣсти по городу, т.-е. поглазѣть на трупы убитыхъ.

Въ Пречистенскихъ воротахъ валялись на тѣхъ же мѣстахъ въ окровавленной пыли нѣсколько труповъ: убитые за ночь офицеръ Палаузовъ съ нѣсколькими караульными рядовыми. Среди кремлевской площади лежали въ кучѣ изрубленные трупы полковника Пожарскаго и нѣсколькихъ офицеровъ, погибшихъ вмѣстѣ съ нимъ.

Отъ снующей густой толпы въ кремлѣ казалось, что въ городѣ сумятица, но въ дѣйствительности было такъ же мирно, какъ и всегда. Ни одна церковь не была ограблена, только съ дюжину домовъ въ Каменномъ городѣ да десятка три домовъ въ Земляномъ пострадали за ночь отъ бунтовщиковъ, и въ нихъ были видны кой-гдѣ выбитыя окна и кое-какая рухлядь, выброшенная на улицу.

Все, что было властей въ городѣ, исчезло, попряталось переждать бурю. Не только неизвѣстно было мѣстопребываніе митрополита, архимандритовъ, воеводы и его подчиненныхъ, но даже второстепенные приказные и подьячіе, стрѣлецкіе пятидесятники и офицеры гарнизона — всѣ исчезли.

Однако, толпа человѣкъ въ пятьсотъ съ Носовымъ и его ближайшими сподвижниками во главѣ, передохнувъ поутру и закусивъ въ воеводскомъ правленіи, снова начали свой розыскъ воеводы. Грохъ Носовъ, стрѣлецъ Быковъ, Колосъ и Нартановъ, раздѣливъ главныхъ бунтарей на четыре кучки, обшарили всѣ дома и зданія кремля и Бѣлаго города. Къ удивленію и счастью многихъ домохозяевъ, ожидавшихъ неминуемой смерти при появленіи у нихъ толпы ради розыска воеводы, дѣло обходилось болѣе или менѣе мирно. Толпа, не нашедшая воеводы, ограничивалась ругательствами и пинками. Нѣкоторые изъ астраханскихъ старожиловъ, явившіеся въ кремль изъ любопытства, протирали глаза отъ изумленія, видя, что ни одинъ храмъ не ограбленъ, домовъ разбитыхъ совсѣмъ мало, перебитыхъ властей и того меньше. Одинъ Пожарскій и нѣсколько офицеровъ да рядовыхъ! И вѣроятно, потому, что сами полѣзли, вмѣсто того, чтобы спрятаться.

Въ городѣ, въ нѣкоторыхъ улицахъ, въ большихъ домахъ шли быстрые сборы въ дорогу. Нѣкоторые, проснувшіеся утромъ или вовсе не смыкавшіе глазъ за всю ночь, немедленно рѣшились изъ страха покинуть Астрахань, гдѣ должна начаться рѣзня, буйство и грабежъ. Много богатыхъ посадскихъ людей собиралось вонъ изъ города.

На дворѣ дома ватажника Ананьева стояла многолюдная кучка народа, но держалась тихо и почтительно. Это были рабочіе изъ ватаги Ананьева. Ватажникъ вмѣстѣ съ дочерью и молодымъ зятемъ тоже собирались въ дорогу. Ватажникъ не испугался смуты въ городѣ. Эта была не первая, которую онъ видѣлъ. Особенно опасаться ему было нечего, бунтовщикамъ было мало охоты лѣзть на домъ ватажника, у котораго цѣлая ватага батраковъ, вооруженныхъ чѣмъ ни попало, можетъ защитить его не хуже какого-нибудь стрѣлецкаго полка. Весь домъ не стоитъ того, что эта ватага можетъ натворить съ толпой бунтарей, обороняясь отъ ихъ приступа. Климъ Егоровичъ Ананьевъ никогда бы не двинулся изъ города въ путь, если бы на этотъ разъ особенно не настаивалъ на отъѣздѣ его зять, а съ нимъ и дочь. Барчуковъ убѣдилъ молодую жену уговорить оти, а, во что бы то ни стало скорѣе покинуть Астрахань и ѣхать на хуторъ, по прозвищу Кичибуръ, принадлежащій Ананьеву, верстъ за пятьдесятъ отъ города. Урочище Кичибурскій Яръ было на дорогѣ во всѣ города россійскіе, иначе говоря, на московскомъ трактѣ. У Ананьева былъ тамъ большой домъ съ садомъ и человѣкъ до пятидесяти рабочихъ. Мѣсто было красивое и тихое, да вдобавокъ и на дорогѣ. Барчуковъ рѣшилъ, что тамъ надо переждать всѣ астраханскія смущенія, въ которыхъ онъ, конечно, не принялъ никакого участія. Въ случаѣ чего, оттуда можно было бы пуститься и далѣе въ путь.

Для Барчукова, много странствовавшаго по всей Руси, путешествіе было не диковиной. Жена его была рада покинуть Астрахань, изъ которой она никогда не выѣзжала. Одинъ Ананьевъ, сиднемъ сидѣвшій всю жизнь въ городѣ, поднялся съ трудомъ.

Однако, часа въ два времени все было готово, а домъ сданъ подъ охрану нѣсколькихъ десятковъ батраковъ изъ ватаги. Ихъ обязали размѣститься кое-какъ, по двору и по огороду, и стеречь имущество по наряду, десятками по очереди. И поѣздъ въ пять часовъ выѣхалъ со двора дома ватажника. На первой подводѣ сидѣлъ самъ Ананьевъ, на второй — молодые, на остальныхъ везли кое-какое имущество. Рабочіе сопровождали поѣздъ пѣшкомъ до заставы, чтобы благополучнѣе миновать волнующійся народъ и выѣхать въ степь.

Въ опустѣвшемъ домѣ ватажника все заперли, и пустой домъ затихъ.

Не менѣе тихо было и въ другомъ домѣ, гдѣ бывало обыкновенно шумно.

У стрѣльчихи, вдовы Сковородиной, было сравнительно съ прежними днями мертво тихо. Сама Сковородиха, измучившись приготовленіями къ вѣнцу дочерей и всякими треволненіями, хворала и лежала въ постели. Айканка, неспавшая всю ночь отъ страха, спала на тюфякѣ въ той же комнатѣ.

На другомъ концѣ дома, въ большой, свѣтлой горницѣ сидѣла красавица Дашенька, пригорюйившись. Ея мужъ былъ все еще для нея какъ бы нареченный и суженый. Партановъ послѣ вѣнчанья и закуски въ ихъ домѣ еще въ сумерки ушелъ, исчезъ и до сихъ поръ не возвращался домой. Дашенька посылала уже не мало народа справляться, гдѣ Партановъ, и узнала, къ своему ужасу, что молодой мужъ въ числѣ бунтовщиковъ, орудующихъ въ кремлѣ. Съ минуты на минуту ожидала она его, чтобы получить объясненіе этого страшнаго и непонятнаго происшествія.