Дьявольский рай. Почти невинна - Ада Самарка

В ее глазах стояли слезы, но держалась она хорошо, даже улыбнулась, целуя меня на прощание. А через ослепительную секунду автобус с ревом растворился в фиолетовой акварельной тени за кустами ароматного вьющегося горошка, осела пыль, стали вновь слышны цикады, и все сделалось как прежде – чайка высоко в небе, солнце, замершее удлиненным бликом на дужке папашиных очков, и все-все. Только вот ее не было с нами.

Вздохнув и ощутив необычайную легкость в каждой своей мышце, я пошла следом за отцом в далекий Мисхор, в резко противоположную сторону от затянувшейся раны в солнечной глади этого безмятежного пейзажа. Мне оставалось еще тринадцать суток. Перед только что обнажившимся лезвием киевских перемен это время казалось вечностью.

Гуляя по пляжу, я удивлялась будто спущенным с цепи переменам. Вражда между Гепардом и мной умчалась, похоже, вместе с пыльным рейсовым автобусом. Боже, Боже, все было, как прежде. И меня вновь распирал особый оттенок непризнанной и оттого еще более мучительной любви к загадочному А. Г. И наивная беззаботность вновь образовалась в месте, где был минуту назад уродливый шрам вдоль позвоночника. В общем, читатель догадался, что жилось мне тем вечером не очень спокойно.

И тихий ночной зверек перестал бродить по потерянным ночам жаркого безумия.

Я смело подошла к Вере.

– Все, уехала, – флегматично сказала я.

– О… ну все, как гора с плеч, – по-гепардовски зашелестело где-то за спиной.

Я резко повернулась:

– А?

Он улыбнулся:

– Теперь мы свободны и можем снова начинать…

– Что начинать?

Вера поставила передо мной кофе:

– Ты говорила когда-то про танец живота. Помнишь? Ты же нам покажешь, правда?

– И что будет?

– Придумай… – ласково сказал Альхен.

– Что-то не верится, – буркнула я, принимая из Вериных рук огромный, сочный, как эта сиеста, персик.

И в этот же миг над красными перилами забелела папашина панамка, но я, гордая и бесстрашная, впилась зубами в запретный плод (вы же помните, что из рук посторонних принимать пищевые продукты – запрещено!). И лишь когда он весь – бородатый и готовый к бою – стоял по ту сторону тента, рука Альхена сползла с моей спины, оставляя один на один с родителем.

Список нарушений был внушительным: пищевые продукты – это раз; нахождение на запретной территории – это два; нахождение в непосредственной близости от that one – три; несанкционированная отлучка с гальчатого пляжа – четыре.

И вообще, дома лежит целый кулек с отличными зелеными персиками, купленными по дешевке в «Марате». Почему я их не ем?

Tag Vierunddriezig (день тридцать четвертый)

Полнота жизни была максимальной. Я снова жила! Мой регенерировавший мозг предлагал совершенно новое видение всей моей имрайской проблемы, он насмехался над моим похотливым, циничным и ни капельки не влюбленным Бесом. Он посылал импульсы в мою спину, которая держалась удивительно прямо, останавливал суетливые расхлябанные движения рук и ног, отчего я, вальяжно прогуливаясь, чувствовала себя словно в новой шкуре. Мне открывались все новые пути побега.

Как, например, вот этот.

Я, новоявленный агент 007, смуглая Adora, в повернутой козырьком назад бейсболке защитного цвета, в зловещих темных очках (близнецах Альхенских), в своем агрессивном цельном купальнике преодолеваю немыслимые препятствия, карабкаюсь по наждачной шероховатости бетона, скольжу по облепленным водорослями валунам, подныриваю под «дорожки» из алых и белых буйков – и оказываюсь на узком, но чрезвычайно фешенебельном пляже санатория «Сосновая роща». Тут отдыхают крутые нефтяники. Стоят пластиковые шезлонги и полосатые зонтики. На меня все смотрят с одобрением – ведь я выгляжу, как юная фотомодель. И я, грациозно спустившись к воде, плыву дальше, потом вскарабкиваюсь на отвесную солнечную скалу и лезу – вдох и выдох, камень за камнем, нога за рукой. Я поднимаюсь все выше и выше, и дыхание свободы делается все более глубоким. И потом, жмурясь от восторга, я замерла, распятая на шершавых камнях, и легкий ветерок обдувал мое лицо. Отсюда, примерно с пятнадцатиметровой высоты, я видела пляж правительственной виллы – прямо за углом. Там были квадратный мраморный бассейн и пальмы в кадках. Я жила. Я жила для себя и любила тоже как-то по-новому. Я любила его тоже для себя…

Когда я вернулась со своей двухчасовой утренней прогулки, Гепард был уже на месте, успешно отражая ряд папашиных ядовитых высказываний. После вчерашнего мы, вообще-то (никто точно не знал), были вроде еще в ссоре. – Иди, иди поплавай, а я посмотрю на тебя. Иди, а то влетит раньше времени.

Пошла в кабинку.

– Знаешь, где я была?

– Нет.

– Там, аж за «Маратом», за канатной дорогой, в Сосновке, вернее, даже за ней. Знаешь, – я наклонилась к его лицу, поставив колено на красное полотенце, – там действительно другое измерение. Там только море, скалы, солнце и больше ничего… представляешь? Я только что оттуда. Там такая крошечная, оторванная от реальности бухточка, и главное, – кивок в сторону перил, под которыми отец придумывал новую ругательную речь, – меня не было больше двух часов. И подумай, что мешает мне снова пойти туда – встретить тебя там, скажем, у канатной дороги в «Украине», и потом….

Он осторожно поднялся, проникаясь смыслом сказанного, явно не в состоянии найти ничего бредового и невозможного в этом дерзком плане.

– Одна зацепка, – сказал он после паузы. – Твой папа может заметить наше одновременное отсутствие. И даже если мы вернемся с разницей в полчаса – все равно это будет выглядеть подозрительно.

– Тогда вообще утром не появляйся на пляже. Встретимся прямо в «Украине».

Он пожал плечами, и я увидела, как в его зрачках отразились солнечные скалы.

– Мне нравятся твои брови, – сказала я.

– Значит, завтра. Ага? – весело шепнул он, глядя на далекий белый треугольник канатной дороги в «Марате».

– Утречком. Тогда у них еще кран не работает.

Tag Funfundzwanzig (день тридцать пятый)

Сосновка была основательным образом сорвана отцовской обострившейся бдительностью, фактом многолюдного воскресного дня и забывчивым Альхеном, явившимся по привычке на старое место. Мне не оставалось ничего, кроме как сорок минут проболтать с Максом, а потом рассеянно злиться на своих двух досках. Я абсолютно не чувствовала себя несчастной. Жизнь так нежно обняла меня на днях, что я вроде как начала приобщаться к стандартным человеческим массам… Бог ты мой, Адора даже научилась смеяться!

Я смотрела сквозь темные очки на светло-зеленое небо, на полет салатовой чайки. Сквозь буханье в наушниках (даже музыку сменили) я слушала волшебный ритм моря подо мной, возгласы купальщиков, кофейное шуршание гальки.

А потом я увидела что-то еще. Зеленое солнце на миг ослепило меня, и, ожидая, пока отодвинется белесая пелена, я могла различить лишь утонченный грациозный силуэт, стоящий на противоположном конце пирса, у перил. И по мере того, как белая картинка наполнялась красками – силуэт постепенно приобретал очертания маленького неземного существа с кожей, как лепестки магнолии, в огромной соломенной шляпе, с черными волнистыми волосами до плеч, в нежном одуванчиковом купальнике.

Я приподнялась на локте, сняла очки и стала бесстыдно рассматривать ее. А сердце мое уже отстукивало возбужденное «мам-ба, мам-ба, мам-ба». И потом я резко вскочила, на ходу застегивая лифчик от купальника, и помчалась к ней по узкой балке. С жизнерадостным воплем бросилась обнимать мою милую черноволосую Полинку из Днепродзержинска. Она пищала от восторга, а Альхен, поперхнувшись бананом, смотрел на это дело, и его цели явно пересекались с моими. Я заберу девчонку себе и хоть один-единственный раз покажу мерзавцу, что тоже кое-что умею.

Она приехала вчера. Она неописуемо счастлива снова быть тут. В прошлом году удалось приехать только 7 июля, то есть на следующий день после нашего отбытия.

– Ты так здорово выглядишь!– сказала я ей, моей ровеснице, которая два года назад, в лазурном 1993-м, представляла собой костлявого смуглого ребенка без талии, без месячных и каких-либо других половых признаков.

Полинка смущенно передернула плечами и наклонила голову так, что лоснящаяся черная прядь почти полностью закрыла лицо. Конечно, она знает! Где же это мое далекое, невозвратимое чувство, когда выходишь первый раз на пляж, в своем новом взрослом теле, и собственная красота, совершенство и нежность форм будто приподнимают тебя над землей.

Мы прогулялись до ворот «Украины», сморщили носики перед Максом, потом обратно к «соборику» и мимо Гепарда. И тут она сказала:

– Я же еще с дядей Сашей не здоровалась!

Дядя Саша на ее сакуровое приветствие ответил неэтичным комплиментом по поводу ее сформированности, а потом мы пошли купаться.