Сыны Несчастья - Анн Бренон

Он пришел предупредить меня. Возможно, мне грозит опасность. Со стороны Мерен верхом на мулах едут двое мужчин. Он еще не видел их лиц, но они хорошо одеты и при них мечи. Я вскочил на ноги, а он взглядом показал мне тропинку на карнизе, идущую над плато, где стояли летники. Мы стали молча подниматься вверх, не задев даже камушка; мы были в сотне шагов от летников, среди каменного хаоса и огромных обломков гранита, полностью нас скрывающих. Но на сердце у меня было легко. Если бы мне нужно было исчезнуть, я сделал бы это тотчас же.

И вскоре они уже были здесь. Я без труда узнал их. И я больше не колебался. Я коснулся руки Берната–меренца.

— Ты можешь оставить нас, я выкручусь. Но все же предупреди остальных, пусть они найдут моего брата Арнота. Даже если я попаду в переделку, то выпутаюсь и вернусь за ним.

Я медленно спускался к новоприбывшим — они как раз подъехали к каменным орри и входили в дверь летника с сырами. У мулов были красивые шоры. Увидев меня, они вздрогнули и зафыркали. И только тогда прибывшие обратили на меня взор.

Итак, они меня увидели. А я увидел Монтайю, но это был новый образ Монтайю, который добрался уже и до меня. Раймонд Клерг, из богатого дома Клергов, брат Пейре Клерга, ректора прихода, и Берната Клерга, бальи деревни. С ним был Жаум д’Альсен, лейтенант графского кастеляна. Я остановился в нескольких шагах от них, чуть выше. Если бы они захотели броситься на меня, им пришлось бы долго карабкаться по каменным осыпям. А я бы в это время был уже далеко. Я ничего не говорил и ждал, пока они первые со мной поздороваются. И они не замедлили это сделать. Первым заговорил Раймонд Клерг. Это был красивый смуглый мужчина, как и его братья, с немного мясистым полнокровным лицом и уверенными движениями. Он по–дружески протянул ко мне руки.

— Тебе не стоит бояться нас, Пейре. Иди же поскорей к нам. Мы так устали с дороги и нас мучит жажда.

Они оба приторочили свои большие мечи в ножнах к вьюкам мулов, оставшихся возле орри, потом стреножили животных. Грубый Жаум д’Альсен попытался явить мне самую любезную мину, на которую только был способен. У него была густая борода, а одет он был в обшитый металлическими пластинами колет. Я тоже приветственно поднял руку, и без лишних уговоров присоединился к ним. Когда они подкрепили свои силы испеченным мною хлебом, сделанным мною сыром, испили из пастушьих кружек воды из наших источников, то сказали, что они ведь пришли за мной. Что у них есть приказ инквизитора привести меня, но они, конечно же, не будут этого делать. Я смотрел прямо в глаза Раймонду Клергу. Я не опускал глаз, я ждал, чтоб он первым отвел взгляд. И он не замедлил это сделать. Он знал, Раймонд Клерг, что я знаю. Что я присутствовал при том, когда однажды, зимним вечером, его брат Пейре, поп, и он сам, у фонтана де Ривель, становились на колени перед добрым человеком Андрю из Праде, и просили его благословения. Могущественная династия Клергов. Лучшие союзники власти, инквизитора и графа, Церкви и короля в деревне Монтайю — однако, как и многие другие, и они, и они тоже по уши вляпались в ересь.

Жаум д’Альсен был всего лишь тупым воякой, закованным в железо дворянчиком. Вся игра велась между мной и Раймондом Клергом, и, прежде всего, это была именно игра. Он не мог ничего сделать против меня, он не стал бы рисковать, что я их выдам, его и его братьев.

И тут его взгляд вновь оживился.

— Ты не должен нас бояться, Пейре, — повторил он. Мы знаем, что ты хороший человек. Твоя семья и наша семья всегда были в хороших отношениях. Кроме того, всех твоих и так уже арестовали. Но у нас есть еще одно дело — приказ арестовать и привести Жоана Бенета, бежавшего из Монтайю после того, как он был призван к ответу Монсеньором Жоффре д’Абли. Может быть, ты знаешь, где мы могли бы его встретить? И еще Гийома Маурса…

Это предложение было сделано столь грубо, что я разрывался между двумя противоположными чувствами — желанием расхохотаться им в лицо и вспышкой гнева. Но я не подал вида, и только пожал плечами в знак отрицания. Тогда Раймонд Клерг расслабился. Жестким и шипящим голосом он стал рассказывать мне, как если бы я всю жизнь был ему кумом и сватом, о Жоане Бенете и Гийоме Маурсе. О Жоане Бенете и тебе, Гийом. Он сказал мне, что вы с ним осмелились угрожать его брату, Пейре Клергу, попу Монтайю. Что вы ему сказали, что если бы вам удалось застать его одного, то вы бы с него шкуру спустили. Конечно же, за то, что он стал играть на руку инквизитору; что из–за него арестовали ваших отцов, братьев, матерей. Ну, чего еще ожидать от попов? Он играл в свою игру.

Я; конечно, не делился своими размышлениями с Раймондом Клергом, я думал о вас обоих, Жоане Бенете и Гийоме Маурсе. Я думал о ваших отцах и братьях, томящихся в Муре Каркассона. Я думал о твоей матери, Гийом, о Менгарде Маурс. Я смотрел на руки Жаума д’Альсена, эти руки солдата. Меня охватило отвратительное чувство холодного гнева. Достаточно было нескольких слов Раймонда Клерга, чтобы вызвать в моей памяти эту мерзкую черную новость, которая настигла меня в Фенуийидес, через несколько недель после того, как это случилось: как Менгарда Маурс, муж которой гнил в тюрьме инквизитора, а сыновья думали о мести, была официально обвинена попом Монтайю, его братом бальи и их отцом, Понсом Клергом. Как она была уличена в лжесвидетельстве против них и привлечена к ответственности. И как граф де Фуа послал своего палача к кастеляну Монтайю, чтобы привести приговор в исполнение. Как на площади, над деревней, прямо под высокими стенами замка, под конвоем солдат и лейтенанта кастеляна, на глазах перепуганных жителей Монтайю, которые еще осмеливались там жить, палач привел этот приговор в исполнение. Отрезал язык у Менгарды Маурс.

— Нет, я не знаю, где прячутся сын Гийома Бенета и сын Менгарды Маурс. Ты их здесь не встретишь, — сказал я старшему из братьев Клергов. — Скорее всего, они дали деру. И их дороги увели их, возможно, в самую землю сарацин…

Они уехали. По их просьбе я положил в их дорожные сумки два круга хорошо отжатых сыров, чтобы они не потекли по дороге, и один из только что испеченных мною хлебов. Но, собственно говоря, это была достаточно дешевая плата за мою свободу. Лицо Жаума д’Альсен было непроницаемым, как всегда. Лишенным всякого выражения. Он попробовал улыбнуться, но его губы под кустистыми усами только приподнялись в презрительном оскале. Но в откормленном лице Раймонда Клерга я читал словно бы колебание, какой–то отблеск печали и, я бы даже сказал, сожаления. Он на минуту остановился передо мной, и вдруг прошептал мне, с какими–то почти тоскливыми интонациями и бегающим взглядом, те же слова, которые когда–то сказал мне добрый Гийом Бенет:

— Так пустись и ты в путь, Пейре. Не медли. Не оставайся больше в графстве Фуа, уходи на другую сторону. Другие придут после нас, и они не дадут тебе уйти так легко.

Был конец августа 1310 года.

На следующий день я взял за руку младшего брата Арнота; на поясе у меня были кошель, нож и огниво, а на спине — крест–накрест две тяжелые переметные сумы, в руках посох. Посох был и у ребенка — его первый посох, который я сам вырезал ему из прямого ствола самшита. И мы отправились на юг. На другую сторону.

ГЛАВА 34

1310 — 1311 ГОДЫ

«Я пришел в Пючсерда, где оставался у Раймонда Борсера. Тот однажды пришел в Акс и услышал, как Бертомью Буррель говорил, что Раймонд Маури, мой отец, Гильельма, моя сестра, и трое из моих братьев, Раймонд, Бернат и Гийом Маури были арестованы инквизиторами как еретики. Тогда он сказал мне уходить, откуда пришел. Но поскольку я уверил его, что к этой секте не имею никакого отношения, он оставил меня у себя до конца года…»

На святого Михаила сентябрьского того же года у меня не возникло никаких проблем с тем, чтобы наняться на работу в Пючсерда, даже вместе с ребенком. Город Пючсерда, доминирующий над серданьскими плато и высокогорной долиной Сегр, стал Иерусалимом для пастухов. Во время большой осенней ярмарки в Сердани, я оказался в толпе знакомых сотоварищей. Некоторых я знал только в лицо, а кое с кем уже побывал на зимних или летних пастбищах. Там были и серданьцы, и гасконцы, и каталонцы, и арагонцы. Но были также пастухи из Сабартес, Разес или Доннезан. Те, что пришли сюда еще до меня, сделав всё, чтобы между ними и Инквизицией оказалось как можно большее расстояние и высокие горы. А еще те, которых привлекало имя свободных людей Пючсерда.

Горная цитадель, город с черепичными и гонтовыми кровлями, высоко стоящий, основательный, любимый, обладающий всеми привилегиями, которые только могла дать ему арагонская корона, этот город бурлил какой–то невероятной, дерзкой жизненностью. Дважды он горел, но отстраивался еще больше и краше. Сейчас здесь собирались самые крупные скотоводы из Сердани и каталонских графств, сюда стекались огромные отары с высокогорных пастбищ дю Палларс и Андорры, перед тем, как уйти на зимние пастбища в долину Эбре — и которым, с задором и прилежанием, старались подражать самые смелые скотоводы из Акса и графства Фуа. Несколько лет назад этот надменный город даже выкупил у монастырей Поблет и Санта — Крю их огромные горные пастбища от Карлит до Антвейг, возле ворот Пьюморен — лучшие летние пастбища в наших горах — высоко над Серданью, но недалеко от города.