Хроника пикирующей России. 1992-1994 - Сергей Кара-Мурза

И у меня опять вопрос к «правовому сознанию» нашей интеллигенции. Разве она не видит, что по отношению к служащим милиции совершается тяжелое нарушение их прав? Их оставляют, на деле, в полном неведении относительно таких понятий, как Конституция, присяга, государственный переворот. В советское стабильное время эти понятия были действительно не нужны — угрозы стать преступником по приказу начальника практически не было. А сегодня такая угроза висит непрерывно. Офицеров оставили без знания о том, что означают те или иные действия в общей цепи событий, каково их давление на сохраняющееся еще в обществе хрупкое равновесие. От них злонамеренно скрывают знания в области «социальной техники безопасности». Но если интеллигент, требующий, вроде А.Иванова, «стадиона» для политических противников, сам ничем не рискует, то поверивший ему офицер идет на смертельный риск — стать убийцей или самому попасть под топор. Нынче роль коллективного провокатора исполняется радикальной интеллигенцией еще более гнусно, чем на этапе подготовки первой гражданской войны.

1993

Девятый день

Над расстрелянным Домом Советов, без его трепетного демократического флага, мечутся стаи воронья. Птицы залетают в пустые глазницы окон, вылетают с сытым довольным криком. Красавицы-дикторши с улыбкой сообщают: «Трупов в Белом доме не обнаружено». И слегка подмигивают сообщнику-телезрителю.

А на мосту стая предпринимателей такими же довольными криками зазывает сфотографироваться «на фоне крематория советской власти». С другой стороны обгорелого Дома горят свечки, тихо шепчутся группы людей в темном. Посреди асфальта — цветы, иконка, неслышно шевелит губами священник. Сюда в 6.40 утра четвертого октября вышел с крестом навстречу БМП тот худенький поп — хотел спасти русского солдата от братоубийства. А в БМП ехали «работать» лысоватые «воины-интернационалисты», по словам ТВ, «предложившие свои услуги президенту Ельцину; предложение было с благодарностью принято».

Тот поп со старушками, которых он двенадцать дней водил днем и ночью крестным ходом вокруг Дома Советов и который получил первую пулю — он и есть Русская Православная Церковь. А иерархи в тот день, так некстати, «были на бюллетене». А то бы, конечно… Как и Конституционный суд, наш гарант в мантиях. Ведь первые-то пули обязаны были принять эти судьи, а уж потом — поверившие их клятве старики и мальчики.

Россия опять прошла «точку невозврата» и раскололась. Две части народа пошли, в туман, по разным дорожкам — одни с автоматами под пальто, другие выпятив пока что грудь. Между этими, еще не разошедшимися далеко дорожками, мечется, уже рыдая про себя, большинство — отцы, дети и братья и тех, и других. А кто-то, как в метро, притворился спящим или закрылся газетой — ничего не вижу. Как в городе Ораниенбурге, в Германии. В центре города, за невысоким забором, концлагерь Заксенхаузен. Десять лет туда возили заключенных. Обратно они выходили дымом крематория. А в городке об этом, представьте себе, никто не знал.

Подхожу к дереву, прошитому пулями. Эти пули со смещенным центром тяжести оставляют в дереве маленькие ранки, а в плоти человека начинают куролесить. Под деревом икона, цветы, пища — кладу и я свои гвоздики. Люди молчат, уже все друг другу сказали. Подходят деловитые юноши, всех аккуратно фотографируют, кто-то еще отворачивается — так, по инерции. Старуха рядом идет к барьеру, хочет взглянуть в лицо солдата с автоматом. Она все еще не верит, что этот симпатичный мальчик способен спокойно стрелять в русских людей — а теперь стоит, покуривает дорогие сигареты. Она все еще думает, что это какой-то оборотень.

Наголо стриженная девочка лет пяти хватает старуху за руку, вся дрожит: «Не ходите, дядя вас убьет, он будет стрелять». Ее успокаивают: «Этот дядя не будет стрелять, он хороший. Он просто так здесь стоит». Парнишка выплевывает сигарету и усмехается. Мать плачет. Она с девочкой из Северной Осетии. По привычке пришли ходатайствовать в Верховный Совет, да так и застряли — пригрелись у костров, было где и поспать в палатке. Там и попала девочка под шквальный огонь «интернационалистов». А потом, в Доме, наблюдала, как эти «дяди» нарабатывали официальные и «необнаруженные» трупы. Пока не вывела ее с матерью «Альфа» и не оставила там, под деревом — поправлять цветы и свечки. А там получит «дядя» приказ из мэрии, подойдет и затопчет сапогом свечки, снесет в мусор хлеб и иконки, подсадит в милицейский фургон священника и — «Поздравляю вас, уважаемые россияне. Ликвидирован последний очаг сопротивления. Демократия победила окончательно!»

Расстреляли Верховный Совет, нашего коллективного государя — подобие монарха, слепленное искалеченной в 1917 году Россией. Тупо принял весть об этом расстреле обыватель. Отношение к жертве примерно такое же, как было у обывателя к расстрелянному царю — и грешен, и слаб, и не справился. Все так — но какой кровью искупала тот грех Россия, как себя истязала. И пусть сегодня бодры генералы гвардейской дивизии, уже по праву носящей титул «дивизии имени Юровского» — смывать пятно второго (и опять ритуального) цареубийства придется. Хоть бы форму русскую сняли, попросили бы у хозяев какие-нибудь комбинезоны. Юровский-то был в кожанке, гимнастерку не марал.

Тайно развезли по могилам «обнаруженные» тела, тайно скорбит по погибшим миллион москвичей, делая в метро и на работе безразличные лица. Навыки двойной жизни восстановились моментально. Да и грех показывать скорбь перед наконец-то счастливым банкиром Боровым. И напрасно беспокоится Гавриил Попов — «ах, они взорвут водопровод». Никто о вас сейчас и не думает, можете жевать рябчиков еще какое-то время.

Мы думаем о тех душах, которые девять дней реяли над Москвой, посещали каждый дом и вглядывались по ночам в каждого спящего жителя. Что они нам хотели сказать? Почему, при таком горе, вдруг стало так спокойно на душе? Почти счастье — как будто свет с неба льется иной, как будто весь груз грехов и ошибок прошлой жизни снят с души. Значит, все эти люди, которые решились пойти и умереть за такую абстракцию как Конституция, принесли себя в жертву искупительную? Чем же может теперь напугать нас г-н Ерин, когда нас охраняют тени уже святых мучеников?

А по земле елозит г-н Шумейко, успокаивает победителей: «Эти люди за свои идеи постоять не готовы и к подполью неспособны». А знает он, что находили в карманах «этих людей», когда их обшаривали, убитых, у Останкино? Квитанции на оплату собственного гроба. И даже с такой квитанцией пройти к микрофону демократия Шумейки не давала.

Так вот, о подполье. Уже два года почти вся страна представляет собой подпольную организацию. А иначе почему же, вы думаете, «реформы не идут»? Руцкой мешал? Нет, мешало тайное, упорное и молчаливое сопротивление народа. Колхозников, которые вопреки всем указам и усилиям режима продолжали пахать, сеять и кормить страну. Рабочих, которые вопреки всем прогнозам и призывам Гайдара не давали уволить треть товарищей или «обанкротить» завод. Всего народа, который уже пять лет живет фактически без власти и не превратился в волчью стаю — а ведь как на это надеялись.

Такого оборонительного подполья Шумейко не боится? Ну-ну. А при нем и возникшее 4 октября вооруженное подполье не искоренить. Ведь призыв «демократов» взять под надежную охрану «все объекты в Москве» до предела наивен. Уже в 1974 г., когда видный биохимик в США заявил, что он один, даже без помощи лаборанта, может изготовить достаточно токсина для отравления всего водопровода Нью-Йорка, эксперты поняли, что крупный современный город принципиально уязвим для беспощадного терроризма. А события в Лос Анжелесе 1992 г. показали, что даже маргиналы, организовавшись, могут блокировать самые мощные репрессивные силы. Слава Богу, что новые подпольщики России — часть русского народа и обладают его терпением. Но если они придут к выводу, что речь идет о беспощадной войне, не помогут ни ОМОН, ни герои-афганцы.

Уповать на них — безумие. Вся техносфера СССР строилась в расчете на полную внутреннюю стабильность, она в принципе не может быть защищена полицейскими мерами. И любое производство сегодня начинено веществами, которые легко могут быть превращены в оружие массового поражения. В Москве на каждого жителя их приходится около 100 тыс. летальных доз. А насчет охраны — полезно вспомнить, что в Перу подпольщиков всего около 2 тысяч, а затраты на охрану предприятий равны производственным расходам. Вот тебе и эффективность рыночной экономики.

Опыт всех гражданских войн последних десятилетий говорит: после первого крупного пролития крови возникает вооруженное подполье. Оно ждет. И дальше все зависит от режима. Или он вступает в диалог, ищет национального примирения, наказывает слишком ретивых палачей и т.д. Или он, как Шумейко, тешит себя иллюзией уничтожить подполье и начинает репрессии. В таких случаях начинается радикализация инертной массы, и страна неизбежно скатывается к полномасштабной войне.