Вдали от обезумевшей толпы - Томас Гарди

— Дорогая моя, любимая! Сейчас я сам не знаю, что мне делать, отказаться ли от вас в отчаянье или добиваться вас ценой любых унижений. Забудьте, что вы сказали «нет!» — и пусть все будет по-старому! Скажите, Батшеба, что вы только в шутку написали мне отказ, ну, скажите же мне это!

— Это значило бы солгать и ни к чему хорошему бы не привело. Вы приписываете мне слишком большую чувствительность. Уверяю вас, я по природе далеко не такая мягкая, как вы думаете. Я выросла среди чужих людей, испытала холод жизни и не способна к нежным чувствам.

Он возразил уже с раздражением:

— Может быть, отчасти это и правда, но вам не удастся меня убедить, мисс Эвердин! Вы совсем не такая холодная женщина, какой сейчас себя изображаете. Нет, нет! Вы не отвечаете на мое чувство вовсе не потому, что не можете полюбить. Конечно, вам хочется мне это внушить, скрыть от меня, что у вас тоже пылкое сердце. Вы способны любить, но только не меня. Я все знаю.

Ее сердце и без того учащенно билось, но тут оно заколотилось неистово, и она вся содрогнулась. Он добирается до Троя! Так он знает, что произошло? Через миг это имя сорвалось у него с губ.

— Как смел Трой посягнуть на мое сокровище! — яростно крикнул он. — Я не сделал ему никакого зла — как же смел он завладеть вашим вниманием! Пока он не начал увиваться за вами, вы были согласны выйти за меня. При следующей же встрече вы ответили бы мне: «Да!» Попробуйте это отрицать! А ну, попробуйте!

Батшеба медлила с ответом, но врожденная честность не позволила ей солгать.

— Не могу, — прошептала она.

— Конечно, не можете. А он вскружил вам голову в мое отсутствие, он ограбил меня. Почему не покорил он вас раньше? Тогда никто бы не страдал. Тогда никто не стал бы жертвою сплетен! А теперь все ухмыляются, глядя на меня… Мне кажется, даже небо и холмы смеются надо мной, и я краснею от стыда, сознавая свое безумие. Я потерял уважение людей, свое доброе имя, положение в обществе, потерял безвозвратно… Ну, что ж, выходите за него! Выходите!

— Ах, сэр!.. Мистер Болдвуд!..

— Кто же вам мешает? Я отступаюсь от вас! Лучше всего мне уехать куда-нибудь подальше, спрятаться от людей и молиться день и ночь. На свою беду, я полюбил женщину. Теперь я стыжусь этого. Когда я умру, обо мне скажут: «Бедняга! Его доконала несчастная любовь!» Боже мой! Боже мой! Если бы еще никто не знал о моем позоре, и я сохранил бы уважение людей! Но теперь все потеряно, он похитил у меня любимую! Бесчестный он человек! Бесчестный!

Он выкрикнул это в такой ярости, что Батшеба невольно отшатнулась от него.

— Я женщина, — прошептала она в испуге. — Не говорите со мною так.

— Вы знали, прекрасно знали, что убьете меня своей изменой! Вас ослепили медь и пурпур! Ах, Батшеба! Вот уж поистине женское безумие!

Она вспыхнула.

— Вы забываетесь! — гневно крикнула она. — Все, решительно все ополчились на меня! Как вам не совестно так нападать на женщину! Меня некому защитить. Как вы безжалостны! Что ж, издевайтесь надо мной, ругайте меня, но сколько бы вас ни было, хоть целая тысяча, — я не сдамся!

— Уж наверное вы будете судачить с ним обо мне. Похвастаетесь: «Болдвуд готов был умереть за меня!» Да, да! И вы поддались ему, хотя и знали, что он вам не пара! Он целовал вас, называл вас своей! Слышите: он целовал вас! Попробуйте-ка это отрицать!

Как бы ни страдала женщина, она всегда робеет перед страдающим мужчиной, и хотя Болдвуд отличался такой же страстной и пылкой натурой, как она, был ее двойником в мужском облике, лицо ее невольно передернулось.

— Оставьте меня, сэр! Оставьте! — прошептала она, задыхаясь. — Я для вас чужая. Пропустите же меня.

— Попробуйте отрицать, что он целовал вас!

— Я и не буду отрицать…

— А! Так он вас целовал! — хрипло простонал он.

— Целовал, — отчеканила она с вызовом, хотя и холодея от страха. — И я не стыжусь говорить правду.

— Будь он проклят! Будь проклят! — захлебнувшись от ярости, прошептал Болдвуд. — Я не смел коснуться вашей руки, а вы позволили этому наглецу целовать вас, хотя он и не имел на это никаких прав! Силы небесные! Он целовал вас! О! Когда-нибудь он раскается, что причинил другому человеку такие страдания, и тогда — уж я знаю! — он будет томиться, и терзаться, и проклинать, и тосковать… точь-в-точь как я теперь!..

— Ах, не проклинайте его, не желайте ему зла! — воскликнула она в ужасе. — Все, что угодно, только не это! О, будьте снисходительны к нему, ведь я его люблю!..

Гнев Болдвуда достиг уже такого накала, когда человек теряет способность рассуждать и разбираться в окружающем. Казалось, надвигавшийся мрак сгущался у него в глазах. Он уже не слушал ее.

— Я проучу его, клянусь честью, проучу! Вот повстречаюсь с ним и не погляжу на его мундир, отхлещу нахального юнца, который подло украл единственную мою радость!.. Будь их хоть сотни таких наглецов, всех отхлещу!.. — Внезапно голос Болдвуда сорвался, и он заговорил как-то неестественно тихо. — Ах, Батшеба, дорогая моя, вы убили меня своим кокетством! Но простите меня! Я бранил вас, запугивал, вел себя, как последний грубиян, — а ведь весь грех на нем! Он наплел вам всяких небылиц и завладел вашим сердцем!.. Счастье его, что он вернулся в свой полк, что его здесь нет! Надеюсь, он не так скоро сюда нагрянет. Дай бог, чтобы он не попадался мне на глаза, иначе я не ручаюсь за себя. Батшеба, не подпускайте его близко ко мне, ни за что не подпускайте!

С минуту Болдвуд стоял с таким убитым видом, словно выдохнул душу вместе со страстными словами. Потом он повернулся и медленно зашагал прочь, вскоре его фигура растаяла в полумраке, и звук шагов потонул в глухом шелесте листвы.

Батшеба, все это время стоявшая неподвижно, как статуя, вдруг закрыла лицо руками, пытаясь осмыслить разыгравшуюся перед ней сцену. Ее пугал этот взрыв бешенства, совершенно неожиданный у столь спокойного человека. Она считала его хладнокровным и сдержанным — и вдруг он так показал себя!

Угроз фермера приходилось опасаться в связи с одним обстоятельством, о котором было известно ей одной: ее возлюбленный через день-другой должен был вернуться в Уэзербери. Трой не поехал, как думал Болдвуд, в казармы, находившиеся довольно далеко, он попросту отправился погостить к своим знакомым в Бат, причем оставалась еще добрая неделя до конца его отпуска.

Она с тревогой размышляла о том, что если он в ближайшее время навестит ее и повстречается с Болдвудом, то не миновать яростной стычки. Она дрожала при мысли, что Трой может пострадать. От малейшей искры в душе фермера вспыхнет гнев и ревность, и он опять потеряет власть над собой. Трой начнет ядовито насмехаться, а рассерженный фермер свирепо расправится с ним.

Неопытная в жизни девушка до смерти боялась, что ее сочтут увлекающейся, и под маской беспечности скрывала от людей овладевшее ею горячее, сильное чувство. Но сейчас куда девалась ее сдержанность? Батшеба позабыла о цели своего пути и в крайнем возбуждении шагала взад и вперед по дороге, взмахивая руками, хватаясь за голову и глухо всхлипывая. Наконец она опустилась на кучу камней на обочине и стала размышлять. Так просидела она довольно долго. На западе, над темной линией горизонта, наплывали медно-красные облака, подобно песчаным берегам и мысам, окаймлявшие прозрачный зеленоватый простор небес. Пурпурные отсветы скользили по облакам, и ее взор, как бы увлекаемый неустанным вращением земли, устремлялся на восток; там картина была совсем другая — уже начали как-то неуверенно поблескивать звезды. Она смотрела, как они безмолвно трепещут, словно пытаясь разогнать разлитый в пространстве мрак, но все это скользило мимо ее сознания. Ее взволнованная мысль уносилась далеко — душой она была с Троем.

Глава XXXII

Ночь. Конский топот

В селенье Уэзербери было тихо, как на кладбище: живые, объятые сном, лежали почти столь же неподвижно, как мертвецы. Часы на колокольне пробили одиннадцать. Так велико было царившее кругом безмолвие, что можно было расслышать шипенье часового механизма перед тем, как раздался первый удар, и щелканье затвора, когда бой закончился. Мертвенные металлические звуки, как всегда, глухо разносились в темноте, отражаясь от стен, всплывая к разбросанным по небу облакам, проскальзывая в их разрывы и улетая в беспредельную даль.

В старом доме Батшебы с потрескавшимися от времени стенами на этот раз ночевала одна Мэриен — Лидди, как уже говорилось, гостила у сестры, навестить которую отправилась было Батшеба. Через несколько минут после того, как пробило одиннадцать, что-то потревожило Мэриен, и она перевернулась на другой бок. Она не могла бы сказать, что именно прервало ее сон. Мэриен тут же уснула, но вскоре пробудилась с каким-то смутным беспокойством: уж не стряслось ли что-нибудь? Вскочив с кровати, она выглянула в окно. К этой стороне дома примыкал загон для скота; в сероватом полумраке Мэриен разглядела, что к пасущейся в загоне лошади приближается какая-то фигура. Человек схватил лошадь за холку и повел в угол загона. Там неясно темнел какой-то большой предмет; она догадалась, что это экипаж, так как через несколько минут, в течение которых, видимо, запрягали лошадь, услыхала на дороге топот копыт и стук легких колес.