Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта - Георгий Зуев

В бывшем доме светлейшего князя Салтыкова, а тогда австрийского посольства, образовался литературно-политический салон с политическими и литературными центрами. Их полезную общественную деятельность по достоинству ценили дипломаты и литераторы, в числе последних был и А.С. Пушкин. Здесь стали бывать знаменитые и интересные люди. Визитеры знакомились с последними российскими и европейскими новостями. Салон Елизаветы Михайловны вел прием обычно от часу до четырех пополудни, а чета Фикельмонов принимала гостей вечером.

«Вся животрепещущая жизнь европейская и русская, политическая, литературная и общественная, имела верные отголоски в этих двух родственных салонах, – писал П.А. Вяземский, называя их «всемирной, изустной, разговорной газетой», и продолжал: – А какая была непринужденность, терпимость, вежливая, и себя и других уважающая свобода в этих разнообразных и разноречивых разговорах».

В числе постоянных гостей салона Елизаветы Михайловны Хитрово бывали известные писатели П.А. Вяземский, В.А. Жуковский, И.И. Козлов, А.И. Тургенев, В.А. Сологуб и А.С. Пушкин.

Тот же П.А. Вяземский вспоминал: «Не нужно было читать газеты, как у афинян, которые также не нуждались в газетах, а жили, учились, мудрствовали и умственно наслаждались. В двух этих салонах можно было запастись сведениями о всех вопросах дня, начиная от политической брошюры и парламентской речи французского или английского оратора и кончая романом или драматическим творением одного из любимцев той литературной эпохи. Были тут и обозрения текущих событий; был и Premier Petersburg с суждениями своими, а иногда и осуждениями, был и легкий фельетон нравописательный и живописный. А что всего лучше – это всемирная, изустная разговорная газета, издаваемая по направлению и под редакцией двух любезных и милых женщин. Подобных изданий не скоро найдешь».

Говоря о Елизавете Михайловне, по-видимому, следует согласиться с мнением Вяземского, весьма точно и образно охарактеризовавшего эту необычную женщину: «Она была неизменный, твердый, безусловный друг друзей своих. Друзей своих любить немудрено, но в ней дружба возвышалась до степени доблести. Где и когда нужно было, она за них ратовала, отстаивала, не жалея себя, не опасаясь для себя неблагоприятных последствий, личных пожертвований от этой битвы не за себя, а за другого…»

Отношение же Елизаветы Михайловны к Пушкину было особенным, исключительным. Она питала к нему «самую нежную, страстную дружбу». Русского поэта связывали с дочерью великого русского полководца дружеские отношения. Друзья Пушкина отмечали, что «ему, с детства лишенному постоянной материнской доброты, встречи с ней бывали необходимы, но как всякая чрезмерность, даже самая высокая по чувствам, иногда трогала, иногда казалась утомительной. Сказывалась и разница в возрасте. Елизавета Михайловна годилась поэту в матери, а ей хотелось и более нежных чувств…» В переписке с ней Александр Сергеевич всегда находил тактичный отход от тем, которые он считал неуместными в их отношениях, и с искренней благодарностью воспринимал ее советы и информацию, касающуюся его профессиональных литературных и общественных интересов.

Ее дочь Долли по существу могла бы быть вполне довольна своей участью. У нее любящий муж, заботливые мать и сестра. В ее салон приходят добрые друзья, известные люди, такие как А.С. Пушкин и П.А. Вяземский, но и ее постоянно тревожит непонятная печаль, о которой она вспоминает в своем дневнике: «Влияние севера на настроение человека должно быть очень сильным, потому что посреди такого счастливого существования, как мое, я испытываю постоянную потребность бороться со своей грустью и меланхолией». Беседы на раутах у графини Д.Ф. Фикельмон А.С. Пушкин называл «приветливыми и увлекательными».

После того как сыновья Екатерины Андреевны Карамзиной ввели в салон Фикельмонов молодого кавалергардского офицера Ж. Дантеса посещения Пушкиным этого дома становятся неприятным и мучительным делом. Д.Ф. Фикельмон записала в своем дневнике: «Вскоре Дантес, забывая деликатность благоразумного человека, вопреки всем светским приличиям, обнаружил на глазах всего общества проявления восхищения, совершенно недопустимые по отношению к замужней женщине… он был решителен довести ее до крайности». Дневник Фикельмон свидетельствует о напряженной гнетущей атмосфере сплетен, интриг и ненависти, окружающей Пушкина в последние месяцы его жизни. Александр Сергеевич далеко не всегда мог владеть своими эмоциями, и на одном из светских раутов в салоне Фикельмон 16 ноября 1836 года произошло очередное столкновение поэта с Дантесом.

7 января 1837 года А.С. Пушкин нанес Фикельмонам последний визит. Хозяйка салона, в день его гибели напишет в своем дневнике: «Сегодня Россия потеряла своего дорогого, горячо любимого поэта Пушкина, этот прекрасный талант, полный творческого духа и силы! И какая печальная и мучительная катастрофа заставила угаснуть этот прекрасный сияющий светоч, которому как будто предназначено было все сильнее и сильнее освещать все, что его окружало, и который, казалось, имел перед собой еще долгие годы!..»

Смерть Пушкина привела Долли Фикельмон к душевному расстройству. Появились невралгические боли, заставившие внучку фельдмаршала Кутузова весной 1838 года навсегда покинуть Отечество, не дождавшись отставки супруга. Ее мать Елизавета Михайловна скончалась в особняке светлейшего князя Салтыкова 3 мая 1839 года на 56-м году жизни. П.А. Вяземский, вернувшийся из-за границы, писал по этому поводу: «Не стало у меня внимательной, доброй приятельницы, вырвано главное звено, которым держалась золотая цепь, связывающая сочувственный и дружеский кружок. Опустел, замер один из петербургских салонов, и так уже редких в то время».

Особняк Салтыковых неоднократно арендовался у владельцев европейскими посланниками для своих дипломатических представительств.

Австрийская дипломатическая миссия арендовала особняк у наследников князя Салтыкова до 1855 года. В период с 1858 по 1862 год в этом здании располагалось датское посольство. Затем с 1863 до начала 1918 года в его помещениях находилась дипломатическая миссия Великобритании.

30 августа 1918 года в вестибюле Главного штаба выстрелом из пистолета был убит председатель петроградской ЧК Моисей Соломонович Урицкий.

Сколь странно бы это сегодня ни звучало, но многие считали тогда, что Урицкий – не самый худший представитель Чрезвычайной комиссии. В.М. Бузинов в своей книге писал о нем, что «он был от природы даже скорее несколько сентиментален. Кровь лилась в Петрограде не всегда по его распоряжению. Существует даже мнение, что он хотел даже упорядочить красный террор, что был против того, чтобы людей резали без всяких на то оснований». Известные авторы перестроечной поры Г. Нилин и Р. Медведев писали о том, что Урицкий предотвратил развертывание в Петрограде красного террора после убийства Володарского в июне 1918 года. Он протестовал против садистских методов допроса в ЧК, чем вызвал специальное решение фракции коммунистов конфедерации ЧК, предложившей ЦК партии «отозвать Урицкого с его поста в Петроградской ЧК и заменить его более стойким и решительным товарищем, способным твердо и неуклонно провести тактику беспощадного пресечения и борьбы с враждебными элементами, губящими советскую власть и революцию…»

Урицкого убил двадцатидвухлетний петроградский поэт Леонид Акимович Каннегисер, совершая акт мщения за своего невинно расстрелянного приятеля в стенах Чрезвычайной комиссии на Гороховой улице, 2. Его арестовали и расстреляли, причислив молодого поэта к членам «Союза спасения Родины и Революции».

После покушения не только по Петрограду, но и по всей России прошла волна репрессий под лозунгами: «Они убивают личностей, мы убьем классы», «За каждого нашего вождя – тысячи ваших голов»…

Церемония прощания с Урицким проходила в Таврическом дворце, переименованном во Дворец Урицкого. Дворцовую площадь в тот же день переименовали в площадь Урицкого. Толпы народа на похоронах выкрикивали: «Позор! Смерть!» В первую ночь после убийства Урицкого в Петрограде расстреляли 500 человек. Петроградская «Красная газета» гневно писала: «Сотнями будем мы добивать врагов. Пусть будут это тысячи, пусть они захлебнутся в собственной крови. За кровь Урицкого пусть прольются потоки крови – больше крови, столько, сколько возможно!»

Совет народных комиссаров опубликовал решение о красном терроре. В день гибели Урицкого он сразу же начался в Петрограде. Президиум Петросовета распорядился «организовать аресты среди буржуазии, офицерства, студенчества и чиновничества…»

Дома бывшей имперской столицы окутала атмосфера страха, арестов и расстрелов. И они не заставили себя ждать.

В ночь на 31 августа 1918 года вооруженные чекисты ворвались в особняк князя Салтыкова, занимаемого с 1863 года посольством Великобритании. По распоряжению Ф.Э. Дзержинского операцию захвата иностранной дипломатической миссии и производства там незаконного обыска поручили тогда петроградскому чекисту С.Л. Геллеру. Группу чекистов под его командованием на главной лестнице посольского дома встретил с револьвером в руках капитан Ф. Кроми и тут же был застрелен. В оправдание вероломного убийства английского дипломата, защищавшего посольство, та же «Красная газета» позже утверждала, что первым якобы выстрелил англичанин.