Дом и дорога - Вячеслав Владимирович Веселов

Они болтали целыми днями — на раскопе, за ужином, утром у ручья с зубными щетками в руках. Однажды я видел, как Пастухов, стоя по колено в воде, читал на фарси Омара Хайяма. Женька и Олег были пожирателями книг и читали даже ночью при свете «летучей мыши». Из тьмы на огонь летели тучи насекомых, ползли фаланги, но друзья продолжали сидеть за столом, почесываясь и паля сигареты.

Когда они не читали и не спорили, они вели беседы. Иногда Саша Верченко ввязывался в их споры, хотя откровенно презирал подобные «толковища». Занятия наукой приучили его к строгости, заставляли беречь слова.

Ну хорошо, это Саша, у него свои претензии к Пастухову. Они все-таки коллеги, восточники. А мне-то что до этого? Пастухов был открытым живым человеком, интересным собеседником. Но я ловил себя на мысли, что мне недостает в нем чего-то для полного принятия его. Что это? Трезвость, которая пришла с годами? Или мы и вправду поскучнели, как говорит Олег?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

По дороге на раскоп мы останавливаемся набрать воды у покинутого кишлака. Оставлен он недавно. Легко можно представить, как вечерами здесь курились дымки, брехали собаки, перхали в закутах овцы. Среди развалин кишлака, кажется, еще бродят души его прежних хозяев. Нет ничего печальнее зрелища потухших очагов!

Мы наблюдали эту картину ежедневно. Потом она примелькалась, ее перестали замечать, но сегодня, выглянув из машины (мы возвращались в лагерь), я все увидел точно впервые.

Склоны Аруктау уже лежали в густой вечерней тени, а кишлак по-прежнему был залит светом. Его прокаленные, выбеленные солнцем глинобитные стены резко выделялись на фоне темно-синих гор. Слепяще-белые, они резали глаза и словно кричали... Я неожиданно подумал о времени: шел второй месяц нашего сидения в пустыне.

2

— Если долго роешь, если надеешься, обязательно найдешь, — говорит Саша. — Смотрите!

Мы уже видим: светло-коричневый кувшин с грушевидным туловом и узкой горловиной.

Когда мы снова навещаем Сашу, он показывает нам нож с длинным черенком и бронзовый кинжал. Хорошо виден скелет, возле черепа — серый приземистый горшок.

— Заботливый был мужик, ничего не забыл, — с восхищением произносит Олег. — Для археолога увидеть такую могилу — это именины сердца. А, Саша? — Олег срывает с головы шляпу и начинает плясать на отвале, распевая на мотив «Marche funèbre»:

В ар-хе-оло-гии нас ждет большой успе-е-х!

Подходит Андрей, лицо у него скучное.

— У вас опять ничего? — спрашивает Олег. — Снова пустая могила?

— Ну, пустая. А вы-то чего веселитесь! Не понимаю, к чему этот шум вокруг двух бронзовых ножей. Не хватало еще золото найти.

Но мы сегодня, как говорится, обречены на успех: в хорошо сохранившихся зубах скелет держит монетку — плата за вход в страну предков. Собственно, это даже не монета, просто кружок листового золота. Но, честное слово, так интересно держать в руках настоящий металл. Ведь от изъеденных солями бронзовых кинжалов ничего, кроме формы, не остается. Их в руки-то боязно взять.

Вот он перед нами, древний кочевник, снаряженный в долгое путешествие к праотцам: кувшин, зеленый от окислов нож, в зубах золотая пластинка. Шел к предкам, попал к потомкам, как выразился один археолог и поэт.

Саша укладывает находки в ящик.

— Кости в отвал? — спрашивает он у Лагунова.

— Когда мы копали в Киргизии, начальник отряда требовал, чтобы кости собирали и складывали обратно в могилу, так будем делать и мы.

Вот пошли находки, и работать стало веселее.

— Кирка в руках поет, — говорит Олег и с размаху вонзает кирку в землю. Перед нами очередная яма. Она плотно забита камнями. Самые крупные поставлены под углом.

Что принесли нам последние дни? Полдюжины бронзовых булавок, браслет, несколько ножей (они долго находились в работе, их клинки сточены до самых черенков), бусы из агата, лазурита, сердолика, две пластинки из золотой фольги, бронзовая подвеска, золотая сережка в форме капли, лепные горшки, тонкостенные бокалы, два кувшина простых и благородных форм и множество черепков. Фрагментированная керамика, как говорят археологи.

На сегодняшний вечер Саша для нас потерян. Никто ему сейчас не интересен, и все мешают. Или, лучше сказать, никто не мешает, потому что Саша вряд ли кого замечает и ничего он сейчас не видит, кроме черепков. Они с Алиной моют их в тазу, сортируют, пишут этикетки, завертывают черепки в бумагу, надписывают пакеты, складывают их в ящик.

— Археологи — скучные люди, — говорит Андрей. — Они заняты тем, что сортируют пуговицы с одной дыркой, пуговицы с двумя дырками и пуговицы с тремя дырками. И, кроме того, пуговицы без одной дырки, пуговицы без двух дырок и пуговицы без трех дырок.

Алина смеется:

— А-а, Стриндберг, знаю... Дед хотел, чтобы я стала врачом, все толковал о положительном знании. Когда я заикалась об истории, он неизменно вспоминал эти пуговицы... А шведа дед, может, потому и любил, что тот занимался химией и интересовался медициной. У нас в квартире и сейчас стоит полный Стриндберг. Ни строчки не прочла из пятнадцати томов. А когда-то им очень увлекались. Впрочем, чего это я вам, филологам, рассказываю! Но вот что верно: с одной дыркой, с двумя... Это же приметы времени, по ним мы и датируем находки. То есть не только по ним. Здесь все имеет значение: элементы орнамента, любой простенький узор, сделанный палочкой по сырой глине, сама глина, состав теста, характер примесей, особенности обжига...

Алина поправляет очки и наклоняется над тазом. Ходят под выгоревшей ковбойкой острые лопатки, гремят в тазу черепки.

3

Лаборантам теперь приходится нелегко, они работают буквально не разгибая спины — то стоя на корточках, то лежа, свернувшись калачиком. Мы набили руку и быстро доходим до погребальной камеры, расчистка же дело кропотливое.

Я стою у края входной ямы, а внизу Алина орудует ножом и щетками. Она подает мне ведро с землей, я высыпаю землю в отвал, возвращаю ведро, и все повторяется в той же последовательности.

— Ну что там? — спрашиваю. — Что случилось?

— Ничего. Дай передохнуть, позвоночник гудит. — Алина выбирается из камеры, но не лезет наверх, а остается на дне ямы. Она сидит, прислонившись к стене и вытянув ноги. — Что такое лежать на боку?

— Идиома.

— Я не так спросила. Что значит лежать на боку?

— Это значит бездельничать.

— Слушай, кто это придумал?

— Не знаю. Речь, наверное, шла не об археологах.

Алина снова скребет ножом, тихо поругивается, когда от свода камеры отрываются «незапланированные» куски. Наши лаборанты торопятся и нас втягивают в эту гонку. Полевые