Протагонист - Анастасия Всеволодовна Володина

Косте любвеобильность в таких масштабах, что меня от супружеского долга воротило, да только поводов держать мужа на голодном пайке больше не оставалось. По всему выходило так, что он снова сломал меня об колено, а я снова ему уступила. И если раньше я всегда несколько стыдилась, что со мной что-то не так, то теперь я уже и не пыталась изображать интерес к происходящему, но Костю это как будто и не волновало. Как-то, когда он полез ко мне в очередной раз, я не выдержала, пихнула его кулаком в грудь и сказала: сними уже шлюху и отстань от меня. Тогда он впервые ушел спать в гостиную – и стал оставаться там на ночь всё чаще. Приставал он ко мне теперь уже только с пьяных глаз, а наутро смотрел на меня волком, как будто чего-то всё ждал.

Тем неожиданнее оказалась новость, когда я пришла с ворохом анализов жаловаться на очередной гормональный сбой.

– Женщина вы молодая, здоровая, разница у детей хорошая. Как раз старшую сейчас в школу отправите, она освоиться успеет, а у вас где-то… к марту срок подойдет.

– Но как… мы ведь… Он ведь не… – Я мотала головой и не могла договорить.

Врач понял и посуровел:

– Ну что вы, какая ж это контрацепция.

Я села в машину и выматерилась – не злобно, а растерянно, по-костиковски.

Всё закольцевалось. Или нет?

На дворе 2000 год, времена изменились. Мы переехали, Костя легализовался, дружков подозрительных не завел, Веронику отпустил в нормальный садик, а меня на работу – тогда не вышло, так, может, теперь получится? Новый век – новая страница. А если еще и мальчик будет, так Костя вообще от радости с ума сойдет. Жаль, что мама не дожила…

Приободрившись, я поехала к Косте на работу – и застала его уже на выходе из офиса. Только хотела окликнуть, как заметила: в его машине на соседнем сидении пристроилась Катя, девятнадцатилетняя помощница, с которой у меня как-то случилась стычка, когда она сначала залила чаем мне шубу, а потом слезами весь офис. Костя тогда крутился, совал салфетки то мне, то ей, а я еще долго поминала недобрым словом эту безрукую деваху.

Так вот, Катя сидела на переднем сидении и красила губы, глядя в зеркало, и было в этом жесте нечто такое, от чего сразу становилось понятно: она в этой машине ездит часто и чувствует в ней себя более чем уютно. Костик снял пиджак и расстегнул верхние пуговицы рубашки, а потом улыбнулся Кате – своей гагаринской улыбкой, той самой, которую я не видела уже очень давно.

Стоило им тронуться, как я пристроилась следом. Удивительно, как Костик, с его-то опытом, не учуял слежку. Они доехали до окраины города, остановились рядом с магазином и ненадолго исчезли. Затем вернулись: Костик тащил в одной руке груженый пакет, а в другой – бутылку шампанского.

Я вспомнила, как он так же тащил в одной руке пакет, а в другой бутылку – в тот Новый год – и подумала: всё закольцевалось.

И тут Костик повернулся и поцеловал Катю. А она ответила.

И стало ясно: закольцевалось не всё, потому что ее-то об колено не ломали.

Они исчезли в подъезде соседней пятиэтажки. Я засекла время.

Я сидела там три часа сорок три минуты.

Три часа сорок три минуты ты провел с пухлой веснушчатой простушкой Катей – со вчерашней школьницей Катей, которая мне и в подметки не годилась – была бы умная, была бы красивая, была бы хоть чем-то похожа на меня, и я бы еще поняла, но она – эта – нет, Костик, нет, слышишь?

И все три часа, сука, сорок три минуты у меня играло радио, где люди заказывали родным и близким песни, а я думала, что, будь мы в нашем родном городе, я бы не постеснялась заказать своего родного и близкого, я заказала бы тебя, заказала бы без всяких сожалений, и я уже видела, как ты выходишь из подъезда, еще ничего не подозревая, делаешь пару шагов, а с крыши соседнего дома летит пуля, разбивает лобную кость, и вот ты повержен, ты падаешь на асфальт, а она визжит, размазывая сопли по своему некрасивому прелюбодейскому лицу, а я стою на похоронах, я вдова, Вдовина, не Буянова, прячу свое красивое вдовье лицо в платок, чтобы никто не разглядел улыбку, но вот где-то сзади она, маячит, подвывает, вот уж нет, так не пойдет, а почему бы не заказать вас обоих, а зачем заказывать, вы же никого не ждете, я могла бы подняться, позвонить в дверь, взять со стола нож, нож, которым я чистила картошку в канун 1993 года, нож, которым ты с легкостью вскрыл шампанское, чтобы через пару часов с той же легкостью вскрыть меня, нож, что лежал там, внизу, всё то время, что ты лежал на мне, во мне, вокруг меня, нож, который я могла бы взять с собой, прежде чем тащиться в спальню с полузнакомым полупьяным полубандитом, нож, который стоило выкинуть вперед в мужское твердое, выкинуть в ее женское, отзывчивое, влажное, не то, что мое, да? а ведь мое, меня, нас ты сделал такими, ты и сделал меня такой, убил меня, Костя, ты же убил меня в том доме, в канун 1993 года, в загсе, в церкви, убил меня, так что Агнии Вдовиной больше нет, Агния Вдовина найдена убитой на даче члена ОПГ Константина Буянова, член ОПГ Константин Буянов зарезан ножом, ищут подозреваемых, но не найдут, никто не станет подозревать Агнию не-жену, Агнию Не-Буянову, Агнию Вдовину, сбежавшую из города без паспорта, Агнию, которая сама по себе, так пусть ищут виновного, но виновен – ты сам.

ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО СО МНОЙ ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО СО МНОЙ ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО ТЫ ТЫ ТЫ ТЫ

Сдавливаю руку с невидимым ножом – но вздрагиваю от резкого звука – так и не привыкла к сотовому телефону, очередной дорогой игрушке от Кости, нужной больше ему, а не мне, голос в трубке: «Дочку-то забирать будете?», и получается, что, пока есть дочка, мне ничего нельзя, но скоро будет не только дочка – и всё, что мне будет можно, это стать мудрой женщиной, как сказала бы мама, терпеливой дурой, как сказала бы бабушка, но неужели, Костик, ты не догадывался, что из этого сказала бы я? Преданная, преданная, преданная внучка, дочка, жена, мать, всеми вами преданная!

И вот я уехала, а ты всё еще