Голд, или Не хуже золота - Джозеф Хеллер

— Оно должно быть теплым?

— Это же всего на уик-энд, — возразила она.

— Ты мне говорила, что хочешь, чтобы я приехал на уик-энд.

— Я и хочу! — воскликнула она. — Я так счастлива от того, что ты здесь. Ты не должен быть таким мелочным, Брюси.

— Пожалуйста, не называй меня «Брюси», — сердито сказал он, задавая себе вопрос: понимает ли она, что бьет в самое его больное место. Голд привык к тому, что жена или его подружки называют его по-другому, и сам тоже воздерживался от любого проявления дружеских эмоций. — И где же вы собираетесь остановиться?

— У него дома. Или, может быть, в мотеле. Раньше он любил останавливаться в мотелях.

— Это что, один из тех, кто больше не хотел тебя видеть? — Она кивнула. — Что же это он передумал?

— Он твой большой поклонник.

Голд больше был не в силах изображать спокойствие.

— Боже мой, Андреа, — простонал он, в отчаянии и изумлении тряся головой. — Ты и ему рассказала о наших отношениях? Ты должна сохранять их в тайне.

В последовавшем за этим скорбном молчании Голд вспомнил о еде, которую привез с собой из Нью-Йорка, и мрачно направился на кухню, чтобы разобрать два тяжелых пакета. Андреа молча последовала за ним.

— Я отдаю ему только мое тело, дорогой, — попыталась она утешить его минуту спустя. — Послушай, ну о чем мы говорим?

Голд почувствовал, как его глаза застлало пеленой.

— Только?

— И больше ничего. — Она говорила теперь с каким-то задиристым и изумленным выражением. — Разве от нас с тобой что-нибудь убудет из-за того, что ему что-то там нужно от моего тела? Мой ум будет принадлежать тебе.

— У меня есть свой собственный. — Не в первый раз Голд почувствовал, что ему чужды нравы поколения, к которому он не принадлежит.

— Но ведь и тело у тебя тоже есть. — Чтобы его убедить, она взывала к его здравому смыслу.

— Не такое, как у тебя.

— Пусть он его берет, если ему хочется, — возразила она. — Это только кости, плоть, органы и всякие места.

— Твое тело, — сказал Голд, — из тех вещей, к обладанию которыми стремлюсь я.

— И пожалуйста, дорогой, когда тебе будет угодно. Ты тоже можешь получить его, даже прямо сейчас, если только быстро. — Она бросила взгляд на часы.

— Я хочу обладать им нераздельно, — громко уточнил Голд, бросив на нее бескомпромиссно осуждающий взгляд.

— Ах, Брюси…

— Не называй меня так.

Андреа ухватилась за подлокотник своего кресла и рассмеялась.

— Нет, правда, я думаю, ты придаешь слишком большое значение всему этому. Мне кажется, что у тебя сексуальные воззрения человека средних лет.

В ее тоне он вовсе не услышал того восторга и полной покорности, которые он теперь воспринимал как должное в ее отношении к нему.

— Я и есть человек средних лет, — холодно сказал он. — Какие же, по твоему мнению, у меня должны были быть сексуальные воззрения?

— У тебя к этому слишком старомодный подход, тут вовсе не из-за чего так волноваться. Почему он не может взять мое тело, если ему так хочется? Многие мужчины хотят мое тело. — Голова у Голда ритмично вздрагивала при каждом повторении слова «тело», словно эта тема была слишком болезненной для обсуждения. Не ради же этого, говорил он себе, собирается он оставить жену, вызвав тем самым ненависть к себе своих детей, оскорбив чувства своих домашних и отказываясь на время от других эротических сношений, а ради денег, красоты, социального положения, политических соображений и колоссального увеличения своего сексуального престижа; когда он вспомнил об этом, его уязвленные чувства успокоились, а его уязвленная гордость была восстановлена, и он определился в своей главной цели — подтвердить свое превосходство над Андреа, чтобы не утратить его навсегда. Он начал возражения с формальностей.

— Когда мы впервые встретились в Фонде сенатора Рассела Би Лонга, — напомнил он ей, — я был доктор Голд. Когда мы вместе пили кофе или завтракали или изредка встречались на коктейлях или обедах, я всегда был доктор Голд. Когда мы не так давно впервые занимались любовью, я все еще был доктор Голд. Даже когда я позвонил тебе на следующий день, чтобы сообщить о том, как счастлив и как хочу увидеть тебя снова, я оставался доктором Голдом. А теперь, когда мы тайно обручились, я стал суетливым, глупым, смешным и старомодным. Когда же это я перестал быть доктором Голдом и стал мелочным и ограниченным? Почему же ты раньше этого не замечала?

— Раньше это не имело значения.

— А что имело значение?

— То, что ты был доктором Голдом, — сказала она. — И ты всегда был таким реактивным, злым и умным. Ты на меня произвел впечатление. На всех женщин. И на меня до сих пор производит впечатление то, что для всех здесь ты — доктор Голд. А ты даже не доктор.

Голд недоуменно спросил:

— Что ты имеешь в виду?

— Не настоящий доктор.

— У меня докторская степень по философии.

— Ах, Брюс. — Она снова рассмеялась. — У всех, кого мы знаем, докторская степень, у меня тоже. Но ты единственный из тех, кого мы знаем, кого называют доктором. Это так увлекательно любить доктора, который не врач! Ты и представить себе не можешь, как я буду счастлива, когда мы поженимся.

Голд пошел на рассчитанный риск.

— Я не очень-то уверен, что мы поженимся, — сказал он и увидел, как улыбка исчезла с ее лица.

— Ты что, сердишься? — неуверенно ответила она, и ее глаза наполнились слезами. — Никак не думала, что тебе это будет небезразлично. Ах, дорогой, я не хочу с тобой ссориться из-за этого моего здоровенного, дурацкого тела. Жаль, что оно вообще у меня есть. У меня из-за него одни неприятности. Если ты так ревнуешь, то я, может быть, больше и не буду отдавать его, когда мы поженимся.

— А ты собиралась отдавать? — с любопытством и удивлением спросил он.

— Я считала само собой разумеющимся, что мы оба захотим оставаться свободными. — Она была готова капитулировать. — Если для тебя это так важно, я отменю свидание. Ты этого хочешь?

Голду понадобился весь его жизненный опыт, чтобы найти самые веские слова.

— Я хочу, чтобы ты больше никогда с ним не встречалась.

Он нашел то, что было нужно. Она прелестно улыбнулась в подобострастной покорности и прижала его руку к своей щеке, посмотрев на него игриво-влюбленным взглядом. Было совершенно очевидно: такой галантности по отношению к себе она еще не знала.

— Я ему скажу, что никуда не поеду.

Голд в первой пробе своих сил восстановил превосходство и теперь был готов проявить снисходительность.

— Я с нетерпением ждал возможности провести с тобой весь уик-энд, — нежно признался он, целуя ее руку.

Андреа вздрогнула, словно ее дернуло током.

— Весь уик-энд? Что мы будем делать целый уик-энд?

Голд отлично владел собой.

— Когда мы поженимся, Андреа, — сказал он тоном, каким может говорить мать, укладывая в постель свою умственно отсталую дочь, — мы будем вместе не только по уик-эндам.

— Но тогда у нас будет столько разных дел. Снимать дома, обставлять их, гости, званые обеды, путешествия. А что мы будем делать целый уик-энд теперь?

И опять ответ Голду подсказало вдохновение.

— А мы не могли бы завтра съездить к твоему отцу? Ты бы покаталась верхом, а мы бы с ним тем временем познакомились.

— Я ему скажу, что мы приедем.

— МОЯ дочь сообщила мне, — сказал Пью Биддл Коновер, — что у вас сексуальные воззрения человека средних лет. — Он говорил из своего моторизованного кресла-каталки в просторной обитой деревянными панелями библиотеке, откуда взирал на множество своих садов и множество своих садовников. К подобному замечанию Голд, хотя и был все время начеку, оказался не готов. Первый удар в этот день он получил за два часа до этого, когда, проехав с Андреа по охотничьим угодьям Вирджинии, увидел великолепный, безукоризненный особняк, имеющий ширину знаменитого Версальского дворца, хотя, может быть, и уступающий ему по глубине и высоте; по не подлежащей сомнению совокупности визуальных признаков он сделал вывод, что никто из множества галантных и богатых гостей, обычно пребывающих в доме Коновера, еще не прибыл. Вместо праздничной суеты, которую он ожидал увидеть, в доме царила мрачноватая и унылая атмосфера. Повсюду были видны одетые в униформу хранители домашнего очага самых разнообразных профессий, но длинные подъездные аллеи и бесчисленные гаражи пустовали, и Голд не заметил никаких свидетельств того, что здесь кого-нибудь ждут. Жилища больших размеров он еще в жизни не видел. «Около семи акров, — сообщила ему Андреа, когда они подъезжали к дому в ее желтом „порше“, — перекрыты крышей одного лишь главного дома».

— Мне жаль, что она говорила с вами об этом, — выдавил, наконец, из себя Голд.

— Бог свидетель, я ее об этом не спрашивал, — ответил Коновер со звучным, но мягким смешком, и Голд с нежностью посмотрел на своего худощавого и франтоватого хозяина. — Хотя это несомненно и свидетельствует в вашу пользу. — Коновер оказался цветущим, привлекательной внешности человеком неопределенного возраста, изящным и подтянутым, одет он был в поношенный вельветовый костюм для верховой езды, его волнистые волосы отливали сединой, а на лице красовались маленькие острые усики, какие в моде у военных. На шее его был с небрежной щеголеватостью повязан платок сочно-красного цвета, и от него исходила неколебимая уверенность и сила повелителя, всемогущего в своем царстве и доходах. Голд подумал, что ему еще не приходилось видеть ни одного умирающего инвалида здоровее и красивее Пью Биддла Коновера. От него, словно некое свидетельство мужественности, исходил бодрящий, терпкий запах лошадиной мази, и кожа у него была розовая, без морщин, кожа человека, которого миновали превратности судьбы и который не сомневался, что и впредь они будут обходить его стороной. Голд от восхищения не находил себе места. — Признаюсь, — сказал Коновер с усмешкой, — я понятия не имею, что́ она имела в виду. А вы?