Сквозь тернии - Александр Юрин

— А чего? — Яська пропустил странную «засоню» мимо ушей. — Я так рано только в школу встаю. Смысл ещё и на каникулах организм изводить?

— Изводить… — Колька сплюнул. — Если так долго дрыхнуть, он ещё скорее изведётся! Организм твой.

Яська надулся: и кто сказал, что когда ума много — это хорошо? Вон, достаточно на Кольку поутру посмотреть: зануда занудой.

Яська хрюкнул.

Колька тут же отреагировал:

— Да хорош тебе давиться! Я полночи по росе бродил… — Он тут же осёкся, скользнул взором в сторону, принялся напоказ чистить телогрейку от приставучих семян одуванчика: по всему надеялся поскорее уйти от невольно затронутой темы.

Однако было уже поздно.

— Полночи? — Яська ловко перевалился через подоконник и встал рядом со сконфуженным Колькой. — Так ты разве не за крынкой бегал? Я поначалу подумал…

— Сдалась мне твоя крынка! — Колька снова сделался прежним: серьёзным и немного надменным. — На обратном пути вспомнил, когда через овраг лез. Дай, думаю, хоть что-нибудь путное за ночь сделаю.

— Так куда же ты ходил?

Колька засопел: по всему видно, борется с собственными чувствами.

Яська украдкой глянул на друга. Действительно, одна часть Колькиной души явно желала всем поделиться — глаза так скачут по Яськиному лицу! — однако подбородок и нижняя губа — явно против, как и оставшаяся часть души.

Яська вновь почувствовал обиду. Ну почему вот так всегда? Разве не проще рассказать всё, как есть, чтобы потом вместе разобраться? Ведь наверняка же что-нибудь интересное зажучил! Хотя… Может быть, если Яська узнает эту тайну, тогда ему станет угрожать какая-нибудь опасность?..

Тот же Макар, например.

Стоп!

Яська незаметно скользнул взором на ноги друга.

«Точно. Вот оно! Ряска, следы от осоки, запах тины — Колька явно провёл минувшую ночь на речке, а возможно, и на том берегу!»

Яська почувствовал, как снова ускоряется сердце, а по спине скачет табун резвых мурашек. Вот и на запястьях дрогнули редкие волосинки…

Колька резко глянул на друга, явно догадавшись, о чём именно тот думает.

— Полночи по лесу бегал. Шнырь пропал.

— Шнырь? — Яська всё ещё не отошёл от размышлений, как его снова уложили на лопатки незнакомым термином. — Что это?

Колька фыркнул.

— Не что, а кто. Пёс мой — Шнырь. Дворняга обычная. Я его ещё той осенью у шпаны городской на автобусной остановке выменял. Марку «Буран» пришлось отдать. Новенькая совсем. Там, где челнок ещё на стартовой площадке стоит с «Энергией». Я на неё всё лето копил.

— На что? На марку?

— Да, на марку! А чего?.. Знаешь, как для коллекции не хватало!

Яська прикусил язык: действительно, чего в этом такого?

— И что же Шнырь?

Колька нахмурился.

— Они — психопаты эти — в городе псов бездомных отлавливают в подворотнях, потом петлю на шею и сюда, за погост.

Яська почувствовал, как в груди наступает стремительное похолодание.

— А Макар?

Колька вздрогнул, но в целом виду не подал.

— Причём тут Макар? Я же тебе совсем про другое рассказываю!

— Ну да…

— Тогда слушай и не перебивай, а то совсем ничего не скажу.

Яська проглотил язык.

— Так вот… Они за погостом даже поляну специально расчистили для того, чтобы над живностью всякой издеваться просто так.

— Чего делать?

— Того! А то ты сам ничего такого не знаешь, — Колька мрачно улыбнулся.

Но тут уж Яська брыкнул как есть:

— Конечно, нет! Я что, живодёр, что ли?!

Колька благосклонно качнул головой: реакция друга его явно удовлетворила.

— Нет, не думаю. Даже уверен, что нет.

— И что же, никому нет до этого дела?

— Нет, — Колька стиснул зубы, злобно прошипел: — Я оттого-то туда сразу и рванул: думал, придурки эти снова Шныря поймали. Он — бестолочь — постоянно, когда не на привязи, на ту остановку бегает, как будто ему там намазали чем! Так что его поймать — раз плюнуть.

Колька замолчал.

Яська нерешительно спросил:

— А как они издеваются?

— Молча, — Колька долго сопел, потом всё же выдал: — К дереву привязывают пса, обливают бензином и поджигают. Или традиционно на суку вешают. А самое популярное, это как в старину: дерево загнут, типа катапульты, закрепят так, потом бедную тварь к стволу у самой макушки привяжут, и бац!

— Господи!

— Нет господа. Был бы, давно всё это прекратил! Хотя бы попытался, для отвода глаз.

— Может он просто не может. Ведь этими живодёрами наверняка тоже что-то движет.

Колька сплюнул.

— Ну да. Дурь ими всеми движет. Дурь и те, что сейчас у власти. Они дают всё, главное научиться брать.

— Что брать?

— То, что они кидают тебе на завтрак, обед и ужин.

— Я не понимаю… — Яська развёл руками. — Прости.

Колька улыбнулся — на сей раз по-настоящему.

— Это ты меня извини — я когда об этих дураках думать начинаю, так меня просто наизнанку выворачивает! Вот и заносит иногда. Тем более, что и Шнырь, в придачу, пропал.

Яська кивнул.

— Может он заблудился просто. Или с друзьями… — Яська тут же умолк, понимая, что сморозил глупость: ну какие у Шныря могут быть друзья?

Однако Колька пропустил фразу мимо ушей, — скорее всего, просто прослушал.

Но нет, не прослушал.

— Может и так… Эх, зря только вымок! — Колька с сожалением посмотрел на своё благоухающее болотом одеяние и махнул рукой.

— Тебя бабка, наверное, уже хватилась, — неуверенно предположил Яська, не зная, чего ещё сказать.

— Кого? Меня?.. — Колька весь напыжился, точно воробей-задира. — Вот ещё. Бабка привыкла уже, что я дома только зимой ночую, а так — где придётся, — и Колька широко зевнул, таким образом, ещё раз подчёркивая свою независимость.

Яська улыбнулся.

— Спать пойдёшь?

— Не-а. Вот ещё — кто же днём спит! Тем более, я ещё в одном месте не искал… — Колька как-то заговорщически прищурил правый глаз, словно помыкая Яськиным нетерпением.

Яська и впрямь не удержался:

— А с тобой можно?

Колька выждал традиционную паузу, потом естественно отлил:

— А тебя бабушка отпустит?

Яська еле на ногах устоял.

— А кто её спрашивать будет?.. Сейчас, только молоко отнесу!

— Валяй, — и Колька, будто бирюк, полез в крыжовник. — Я снаружи подожду, а то тут шибко колется. Ай!..

Они, вприпрыжку, шли по укатанной дороге. Щурились от вездесущего тополиного пуха. Дурачились, толкая друг друга на заросшую цикорием обочину. Кругом царила бескрайняя лазурь, а утреннее солнышко наливалось жаром, пылая похлеще самой настоящей доменной печи.