Рождение огня - Сьюзен Коллинз

Публика, до сих пор хранившая потрясённое молчание, разражается дикой овацией. Я едва слышу звонок, возвещающий, что мои три минуты истекли. Цезарь благодарит меня, и я возвращаюсь на своё место. Платье у меня теперь легче воздуха...

Прохожу мимо Пита, направляющегося на своё интервью, но он избегает моего взгляда. Осторожно опускаюсь в кресло, но никаких повреждений у меня нет, только крохотные облачка дыма там и сям ещё поднимаются от моей одежды. Моё внимание теперь обращено к Питу.

Цезарь и Питер ещё в прошлом году мгновенно и естественно нашли общий язык. Их лёгкая, непринуждённая болтовня, шутки и умение плавно перейти к захватывающим моментам сердечных излияний, типа того, когда Пит признался в любви ко мне, принесли им громадный успех у публики. Вот и на этот раз они без малейшего напряжения открывают беседу с нескольких шуток насчёт огня, перьев и недопережаренных цыплят. Но все, однако, видят, что у Пита душа не на месте, поэтому Цезарь прямо переходит к разговору о предмете, который заботит всех.

— Итак, Питер, что ты почувствовал, когда после всего того, через что вы прошли, вы узнали о Триумфальных играх?

— Я впал в шок. Ты понимаешь — в одно мгновение я вижу Кэтнисс, такую прекрасную во всех этих свадебных платьях, а в следующее... — голос Пита замирает.

— Ты вруг отдал себе отчёт в том, что свадьба так никогда и не состоится? — мягко спрашивает Цезарь.

Пит долго молчит, как бы колеблясь — сказать или не сказать. Он окидывает взглядом заворожённую публику, потом уставляется в настил подиума и наконец поднимает глаза на Цезаря.

— Цезарь, как ты думаешь, наши друзья, собравшиеся здесь, умеют хранить тайны?

Из публики посышался неловкий смешок. Что он имеет в виду? Хранить тайны? От кого? Ведь вся страна сейчас приникла к телевизорам.

— Я в этом уверен, — отвечает Цезарь.

— Мы уже женаты, — тихо говорит Пит. Публика впадает в столбняк, а я вынуждена спрятать лицо в складках юбки, чтобы никто не увидел на нём выражения озадаченности. Мама дорогая, к чему он клонит?!

— Но как же... — мямлит Цезарь. — Как это может быть?..

— О, нет, это не была официальная свадьба. Мы не ходили в Дом правосудия и всё такое. Но мы совершили наш традиционный свадебный ритуал, принятый в нашем дистрикте. Я не знаю, каковы обычаи в других дистриктах, а вот так это проходит у нас... — и Пит кратко описывает обряд поджаривания хлеба.

— Ваши семьи присутствовали при этом?

— Нет, мы никого не поставили в известность. Даже Хеймитч не знает. А мать Кэтнисс никогда бы не дала своего согласия. Но понимаешь, мы знали, что если свадьба состоится в Капитолии, то здесь не было бы места нашему домашнему обычаю. К тому же ни один из нас не хотел больше ждать. Так что в один прекрасный день мы взяли и сделали это. И для нас мы связаны узами брака прочнее, чем нас могли бы связать любая бумага или роскошный приём.

— Так всё это случилось ещё до объявления о Триумфальных играх? — задаёт вопрос Цезарь.

— Конечно, ещё до. Я уверен, что после мы бы никогда не решились на такой шаг, — молвит Пит, начиная потихоньку закипать. — Но кто мог предвидеть такой оборот событий? Никто. Мы прошли через Игры, мы победили. Все были в восторге, видя нас вместе, и вдруг ни с того ни с сего... Я имею в виду — кто мог знать, что так всё обернётся?

— Ты не мог, Питер, — Цезарь кладёт руки ему на плечи, — и никто не мог, как ты и сказал. Но, должен признаться, я рад, что у вас двоих, по крайней мере, было несколько счастливых месяцев, когда вы были вместе.

Публика неистово хлопает. Якобы расхрабрившись, я поднимаю лицо от своих перьев и обвожу зрителей благодарной улыбкой, исполненной глубокой печали. Время от времени ещё поднимающийся от моих перьев дымок лезет мне в глаза и вызывает слёзы, добавляющие ещё одну выразительную деталь в общую картину трагедии.

— А я не рад, — говорит Пит. — Я бы предпочёл подождать, чтобы всё было сделано официально.

Это заявление даже Цезаря сбивает с толку.

— Но как же так... Ведь даже короткое счастье всё же лучше, чем никакого?

— Наверно, я бы тоже так считал, Цезарь, — с горечью говорит Питер, — если бы не ребёнок.

Вот она. Очередная гениальная находка Пита. Он бросает бомбу, которая сводит на нет усилия всех трибутов, выступивших раньше него. А может быть и нет. Может, в этом году он лишь подпаливает фитиль бомбы, которую совместными усилиями соорудили другие трибуты, в надежде, что найдётся смельчак, который взорвёт её. Возможно, они рассчитывали, что это буду я в моём свадебном платье. Они не знают, насколько я завишу от таланта и отваги Цинны, тогда как Питу не нужно ничего, кроме собственного разума.

Бомба разрывается и рассылает по всем направлениям обвинения в несправедливости, варварстве и неслыханной жестокости. Даже самый закоренелый приверженец традиций Капитолия, охочий до смертельных Игр, кровожадный зверочеловек не может игнорировать, пусть и на краткий миг, весь ужас создавшейся ситуации.

Я беременна.

Новость не сразу доходит до сознания зрителей. Сначала она должна оглушить их, потом улечься в их головах. И только затем, услышав подтверждение от других голосов, что это не шутка и не обман слуха, публика начинает вести себя как стая загнанных, израненных животных: люди стонут, кричат, требуют помощи...

А я? Знаю: моё лицо сейчас крупным планом на всех экранах страны, но я даже не пытаюсь овладеть его выражением. Ни к чему, потому что в этот момент я тщательно перебираю в уме сказанные Питом слова. Разве это не то, чего я больше всего боялась в связи со свадьбой, вообще в связи с будущим — потерять своих детей, дать им погибнуть страшной смертью на Голодных играх? И так бы оно сейчас и могло произойти, если бы только я не потратила свою жизнь на сооружение такой мощной защитной стены вокруг своей души, что в конце концов отвергаю даже саму возможность выйти замуж, завести детей и жить нормальной семейной жизнью?

Цезарь полностью теряет контроль над толпой, не спасает и звонок, возвещающий о конце интервью. Пит кивает публике на прощание и не произнеся более ни  звука, возвращается на своё место. Я вижу, как движутся губы Цезаря, но царит невероятный хаос, и мне не удаётся расслышать ни единого слова. И только грянувший гимн, врубленный на такую мощность, что у меня все косточки вибрируют, указывает, к какому пункту программы мы подошли. Я автоматически поднимаюсь, вижу, что Пит тянется ко мне, и беру его за руку. Его лицо залито слезами. Насколько эти слёзы искренни? Являются ли они подтверждением того, что его преследуют те же страхи, что и меня? И не только нас — всех победителей? И вообще — всех родителей в каждом дистрикте Панема?

Я вглядываюсь в толпу зрителей, но перед моими глазами стоят лица отца и матери Руты. Их скорбь. Их потеря. Не думая о том, что делаю, я поворачиваюсь к Чаффу и предлагаю ему свою руку. Мои пальцы сжимаются вокруг культи, которой заканчивается его рука, и крепко держатся за неё.

Вот тогда это и происходит. Вся шеренга победителей соединяет руки. Некоторые — не раздумывая, как наркоши или Люси и Бити. Другие колеблются, но починяются воле тех, кто вокруг них — как Брут и Энобария. К завершающим аккордам гимна все двадцать четыре трибута стоят единым, неразрывным фронтом. Должно быть, это первая публичная демонстрация единства всех дистриктов со времени Тёмных дней. Судя по тому, что экраны вокруг внезапно темнеют, до властей доходит понимание того же. Поздно! Во всей этой неразберихе они замешкались и не отключили нас вовремя. Так что вся страна видела, что произошло.

На подиуме сейчас тоже воцаряется суматоха: свет выключили и мы вынуждены возвращаться в Тренировочный центр, спотыкаясь в темноте. Я потеряла Чаффа, но Пит уверенно ведёт меня к лифту. Дельф и Джоанна спешат присоединиться к нам, но как из-под земли выросший миротворец преграждает им путь, и мы едем наверх одни.

В тот миг, когда мы выходим из лифта, Пит хватает меня за плечи:

— Времени мало, так что говори сразу. Есть что-нибудь, за что я должен перед тобой извиниться?

— Абсолютно ничего, — отвечаю я. Он, конечно, взял на себя слишком много, не спросив моего согласия, но я даже рада, что ничего не знала заранее; у меня не было возможности отговорить его, не было времени ощутить вину перед Гейлом, которая могла бы повлиять на моё суждение о поступке Пита. А ведь то, что он совершил, открывает дополнительные возможности!

Где-то далеко-далеко есть место, которое называется Дистрикт 12. Там моим маме, и сестре, и друзьям придётся заплатить высокую цену за то, что случилось сегодня вечером здесь. И совсем близко — всего в одном коротком перелёте — находится арена, куда завтра мы с Питом и другими трибутами отправимся, чтобы понести собственную несправедливую и незаслуженную кару. Но даже если все мы умрём страшной смертью, что-то сегодня вечером на этом подиуме случилось такое, про что никто уже не сможет сказать, что этого не было. Мы, победители, подняли свой собственный мятеж, и, может быть, — я говорю только «может быть» — всей власти Капитолия не хватит, чтобы подавить его.