Перебежчик - Алексей Вячеславович Зубков

ближние леса уходили только плохие люди, разбойники. Честный крестьянин, чуть что ему не по нраву, мог сняться с места хоть всей деревней и свалить в необжитые леса на восток, на север, или на юг. Север, конечно, на любителя, а вот с Дона выдачи нет.

— На Дону был ваш Шервудский лес?

— Круче. Там жили казаки. Татары и поляки воевали с Русью, а казаки с татарами и поляками. Потом казаки присоединили свою Украину к России.

— Они же были беглые разбойники и, как это по-русски, оппозиция, разве нет?

— Да, но царь-батюшка добрый и всех простил.

— Почему?

— Потому что казаки, конечно, разбойники, но свои. Русские, православные и воюют с врагами России. У нас страна большая, поэтому людей всегда не хватает. Сама Россия в некотором роде стала Шервудским лесом для Европы.

— Как это?

— К нам уезжали европейцы, которым было душно в своих странах. Военные, ученые, управленцы. Мы их всех принимали как родных, водили в баню, поили водкой, крестили в православие и венчали с нашими девушками.

— У вас были лишние девушки?

— Да у нас всю историю мужчин не хватало. Не многоженство же вводить, — вступила Маша, — А в Европе в это время наоборот, был избыток мужчин, и они убивали друг друга на дуэлях из-за женщин.

— Давай напоследок про любовь, — сказал гитарист.

Сегодня я с большой охотою

Распоряжусь своей субботою

А если Нинка не капризная,

Распоряжусь своею жизнью я…

Когда Уинстон проснулся, в окна давно уже светило солнце. То есть, часов в шесть утра, с учетом белой ночи. Покачиваясь, вышел к сеням и понял, что дальше в носках не ходят. Сунул ноги в расшнурованные ботинки и дошаркал до туалета. Не забыл помыть руки с мылом. Пришлепал обратно. За столом уже сидел бодрый Степанов.

— К нам на утренний рассол прибыл аглицкий посол! — продекламировал русский.

Уинстон сначала вздрогнул на такую деанонимизацию, потом сообразил, что это цитата откуда-то. Голова гудела. Во рту царила пустынная сушь. Пожалуй, он вчера немного увлекся.

Степанов поставил перед гостем кружку и налил в нее рассола из стоявшей тут же банки с огурцами.

— Пей. От похмелья помогает.

— Разве рассол пьют?

— Пьют.

Уинстон попытался вспомнить, чем похмеляются в Эйрстрип Ван, и никакого по-настоящему действенного средства не вспомнил. Теоретически, утром можно выпить еще алкоголя, но обычно он весь выпит еще вчера. Если бы от похмелья существовало лекарство, пролы бы не считали день после пьянки безнадежно убитым.

Степанов поднял свою кружку, демонстративно отсалютовал собеседнику и выпил. Уинстон повторил. Напиток был холодным, солоноватым, пряным и не похожим ни на что английское. Но каким-то образом помогал от всех симптомов сразу.

— Еще?

— Не полную.

— Что скажешь, товарищ шпион? — перешел к делу Степанов.

— Где расписаться? — ответил Уинстон.

Он пришел к выводу, что люди, которые ценят европейское классическое искусство, охоту, футбол, бокс, чай, девушек, английский фольклор про рыцарей и благородных разбойников, в целом носители примерно той же культуры, что и он. Хотя они и не англичане. Но они простые, понятные и приняли его лучше, чем многие в Англии. А между потомственным интеллигентом и людьми из прочих британских сословий все равно пропасть, невзирая на весь ангсоц.

— По какому вопросу расписаться? — уточнил Степанов.

— Вы мне какую-то работу хотели предложить. Кстати, какую?

— Агентом под прикрытием.

— Здесь?

— Нет, в Эйрстрип Ван. Вернешься и будешь жить как жил, иногда выполняя наши задачи. Потом выйдешь на пенсию, эвакуируем тебя в Европу. У нелегалов год за три идет.

На самом деле Степанов готовил Смиту существенно более сложную задачу с риском для жизни. И в Ленинграде, а не в Лондоне. Но если выложить все карты сразу, то англичанин мог бы и отказаться. Лучше двигать его в нужную сторону шаг за шагом.

— Давайте. А может у вас в России для меня какая-то работа найдется? Меня дома никто не ждет.

Степанов не удивился. Читать мысли и настоящие мотивации он не умел, но еще в военном училище прослушал курс по работе с перебежчиками. Примерно сто процентов эмигрантской интеллигенции считают, что бороться за великую родину удобнее на расстоянии, не отходя от кормушки, пополняемой внешними врагами кровавого режима.

— Мы с Петровичем как раз собирались в порядке боевого слаживания предложить тебе задачу в России. Прямо не выезжая из Ленинграда, — ответил Степанов.

— Слаживания с кем?

— Напарника подберем.

15. Глава. Хотите жить вечно?

По секретным коридорам секретного учреждения шли невысокий в меру упитанный подполковник контрразведки, а за ним высокая девушка в форме курсанта-связиста пятого курса. Девушка, как младшая по званию, несла на плече тяжелый груз. Ящик любимого Степановым молдавского коньяка «Белый аист».

Встречные оглядывались и забывали, куда шли. И вахтер. И секретарша. И товарищ полковник. Даже конвоиры с арестантом. Кто-то оглядывался на девушку, кто-то на ящик. Подполковника никто не заметил.

Виктор Петрович, не стучась, широко распахнул дверь в кабинет Степанова.

— Любуйся, Николай! Нашел тебе красавицу. Личное дело перечитаешь или пусть заходит?

— Пусть заходит.

Аналитик отступил в сторону и впустил девушку в форме курсанта. Девушка, изящно согнувшись, поставила ящик у стола, выпрямилась и доложила.

— Курсант Ингрид Нильсен по вашему приказанию прибыла!

Степанов посмотрел на прибывшую снизу вверх. Потом встал и посмотрел снова снизу вверх. Сел обратно.

Постарался Виктор Петрович. Даже перестарался. Понятно, что в Стокгольме достаточно много высоких нордических блондинок. В военном училище все со спортивной фигурой. Все коротко стриженые. Но неужели нельзя было найти кого-нибудь, пусть в этом типаже, но понезаметнее? Одета в курсантскую форму, а выглядит как фотомодель. Из неуставного только серьги в форме молотков. И юбка.

— Товарищ курсант, почему юбка неуставной длины! Резинки чулок видно!

— Юбка и чулки уставной длины, товарищ майор! Вещевое довольствие получила на складе.

В этом мире в шестидесятых вместо сексуальной революции началась Четвертая мировая, поэтому про мини-юбки до сих пор никто и не слышал. Смелой считалась юбка, открывающая колени, а «маленькое черное платье», придуманное Коко Шанель еще до Второй Мировой, сохраняло верность исходной идее и выше колен не поднималось.

Чулки же в целях экономии промышленность выпускала достаточной длины, чтобы верхние резинки не выглядывали из-под юбок, которые ниже колена. Даже в Париже. Но у европеек хотя бы была возможность пойти в магазин и купить чулки. Или получить их на вещевом складе. Лондонские девушки, чтобы пойти на танцы по четвергам, до сих пор красили голые ноги лаком под цвет чулок и тушью рисовали шов сзади.

— Может, у Вас просто ноги