Сказки Бурого Медведя - Михаил Лепёшкин

Посмотрели братья на стражника.

— Велел отец Патон выдать Малька девке Ясне, чтобы забрала она его домой. Никакой вины он, отец Патон, за ним больше не знает, — повторил тот приказ отца Патона.

Удивились братья, аж глаза у них на лоб полезли. Взяли Малька и домой понесли, изредка на Ясну косясь. А та сбоку шла, Мальку руку держала да приговаривала:

— Вот, Малёк, придём мы домой, отдохнём с тобой, а раны дальше пойдут, в дальние дали уйдут. Как заря взошла, так боль ушла, как день настал — ты на ноги встал!

Принесли они Малька домой, на лавку положили, раздели раны смазать, а их и нет уже. Всё тело чистое — ни единого пятнышка нету, только постанывает слегка Малёк, будто больно ему ещё. Ночь прошла, и с зарёю он стонать перестал, заснув наконец. А к обеду уже за столом сидел, ложкой в горшке орудовал, потом добавки просил! Да побо-ольше! На что Калина только радовалась да ещё подкладывала!

Гудим с Потимом ни слова не сказав к отцу Патону побежали, да им там сказали, будто заперся он в покоях своих и никого пускать не велел под страхом великого проклятия. Что же делать? Так и сели у крыльца ждать.

Отцу же Патону не до чего было. Ему знания в голову пёрли сплошным потоком. Он не успевал записывать, потом сокращать слова стал — и все равно не успевал, потому что знания появлялись в голове каким-то ясным и понятным многомерным ярким комом, а описывать это приходилось на бумаге плоско и долго. Ничего он не успевал! Это был совсем другой способ передачи знания! Никаких слов, никаких убеждений, всё ясно и понятно! Одно исходит из другого, переходит в третье, и так дальше, дальше, дальше… По глупости или от большой ненависти к проклятым ведьмам он выбрал сначала знания о пытках — и сейчас буквально захлёбывался в крови, оглох от криков и задыхался от смрада горелого мяса! Голову распирало, глаза застилал красный туман, в ушах звенело, из носа уже давно текла кровь, но он продолжал писать, выхватывая лишь малую часть из того, что ему приходило! Теперь он удивлялся тому, что простая девка смогла пройти такое, оставшись при этом цела и невредима, да ещё и усвоила столько всего! Даже какое-то уважение к ней промелькнуло! Но лишь промелькнуло и ушло, ибо боролся он уже из последних сил, и наконец, не выдержав, закричал:

— Хватит! Хватит! Я больше не-могу-у-у! — Но в голове что-то стукнуло, поток кровавых знаний брызнул болью и рассыпался, превратившись в сплошную черноту, которая утягивала его всё дальше и дальше. Он ещё чувствовал, что упал со стула, но чернота всё тянула и тянула его куда-то…

Вбежавший на крик слуга увидел лежащего на полу мёртвого отца Патона. Падая, он зацепил чернильницу, и та упав облила ему лицо чернилами, которые, смешавшись с кровью, создали впечатление, будто увиденные им пыточные кошмары хотели прорваться в наш Мир, но не успев воплотиться, так и растаяли, превратившись в противную кроваво-чёрную лужу. Оно и правильно, ибо негоже мерзости всякой наш чистый и светлый Мир своей грязью марать.

Часть вторая

Отец Мигобий за свою жизнь прошёл большую школу. Он много учился, много работал. Он был учёным и исследователем по натуре и с удовольствием занимался бы только наукой, но на свете слишком много людей, что хотят использовать науку и знания только в своих целях. И ещё для того, чтобы других людей в подчинении держать. А потому — знания скрывались, к ним не допускались люди, не причастные к той или иной семье, ордену, храму, секте, клану, тайному обществу… Человеку, просто занимавшемуся изучением Мира, трудно и небезопасно, чтобы его вообще услышали, а уж приобрести какую-то известность и тем более признательность — дело почти безнадёжное. Уж кому, как не отцу Мигобию, это знать? Потомок славного делами, но бедного землёй и златом рода, он, увлёкшись наукой ещё в юношеском возрасте, отправился учиться. А изучив основы академической науки, вынужден был примкнуть к последователям сломанного древа — самого влиятельного религиозного движения просвещённого мира. Только под их покровительством он мог заниматься любимым делом, но гордость не позволяла ему оставаться простым служкой на побегушках, трудами которого распоряжаются другие. Это его труды, его достижения, его открытия, и пользоваться ими должен он. И слава за них должна достаться ему. Для этого нужно было стать не просто одним из последователей сломанного древа, а занять положение в высших кругах. Такое не под силу тупому и ленивому. Тут нужен не только ум, но и хитрость, и коварство, и осторожность, и лесть, и огромное терпение. Кроме того, нужны те же знания о положении дел внутри высшей власти. Отец Мигобий быстро научился всему этому, но путь к вершинам занял много времени. Он уже далеко не молод, хоть и стариком назвать пока нельзя, но он часто жалел о том, что большую часть времени потратил на этот подъём по иерархической лестнице, а не использовал на научные изыскания.

Небольшая ошибка в отношениях с великим хранителем коры сломанного древа стоила ему опалы и высылки в эти дремучие дебри, «для подвижнического подвига в продвижении истинной веры среди варваров», как было написано в указе главы святых отцов. Поначалу он и воспринимал эту поездку как ссылку, но потом стало твориться непонятное. Его убеждения в том, что варвары тупы, дики и кровожадны, рушились на каждом шагу! Часто он поражался, как просто они обучаются. Насколько точно понимают процессы, происходящие вокруг них. Как легко и естественно используют свои знания. У них своя письменность! Они знают музыку, пение, танцы, могут записывать знаками звуки и цифры

Они не падают ниц перед правителем и не боготворят его, а лишь признают его главенство. Но по-настоящему он был поражён их лекарским искусством! Он так и не смог понять многого из того, как люди избавляются от болезней! Хотя не просто считал себя одним из лучших знатоков медицины, но и на самом деле был им. В том, что он «угадывал» те или иные болезни в человеке до того, как тот начинал чувствовать первые её признаки, не было ничего сложного. Собственно болезни и не было. Достаточно заложить в человека подозрения. Заставить его представить в себе боль,