Далеко от Москвы - Василий Ажаев

— Времени, конечно, маловато. Но ведь и вы его не добавите. Я хочу в свою очередь спросить вас: разве вы перенесли срок? Мы должны представить вам приказ завтра, а вы ругаете уже сегодня?

— Не переносил, а видно, придется. Раньше, чем через неделю не добьешься от вас толку, и откладывать нельзя.

— Приказ представим завтра, — пообещал Алексей.

В приемной Гречкин накинулся на Ковшова:

— Что же ты набился? Он и сам не рассчитывал завтра получить приказ. Из-за тебя придется теперь до утра торчать здесь. У меня семья, хотелось пораньше домой придти, праздник ведь.

Пока поднимались по лестнице, отходчивый плановик успокоился и гостеприимно предложил:

— Работать у меня будем, в моем кабинете жара.

У Гречкина, действительно, можно было даже раздеться: в углу кабинета проходил стояк парового отопления. Плановик уселся за письменный стол и сразу принял важный и солидный вид. Зашли трое сотрудников — они собрались домой и звали его.

— Идите к черту! — сказал им Гречкин незлобно. — Я повторяю: идите к черту и закройте дверь с той стороны. — Он раскладывал бумаги, таращил круглые глаза и жаловался: — Самая разнесчастная судьба быть начальником планового отдела. Без конца тебя торопят, без конца ругают, хоть бы кто сказал доброе слово!.. Люди ездили в отпуск — я сроду не ездил. Двумя медалями награжден — и не могу получить. Шишку вот, и ту не могу срезать — растет и растет! — Он помял пальцем нарост на шее у подбородка. — Один раз согласились, наконец, пустить в отпуск. Только собрался, чемодан упаковал — грянула война, и планы мои разлетелись.

Они заперлись изнутри и договорились не отзываться ни на стук в дверь, ни на телефонные звонки. Ковшов чертил график, Гречкин набрасывал вступительную часть приказа. Они дружно проработали часа три подряд, пока Лизочка, отчаявшись дозвониться по телефону, не пришла за Гречкиным сама. Едва голос ее послышался за дверью, Гречкин испугался, сгреб бумаги со стола и заторопился домой.

Глава пятнадцатая

После полуночи

Дежурный по отделу удивился, увидев Алексея: перевалило за полночь, и в управлении никого уже не было. Всем сотрудникам, подобно Гречкину, хотелось в домашнем кругу, по-праздничному, закончить этот необычайный трудовой день.

— Только начальник строительства да парторг еще здесь, — передавал дежурный. — Товарищ Беридзе заходил, оставил записку, — лежит на вашем столе.

«Куда ты запропал? — спрашивал Георгий Давыдович. — Разыскивал тебя повсюду. Ты меня совсем забыл. Ведь как-то надо отметить сегодняшние события. Очень хочу тебя видеть и буду ждать у Федосова. Он говорит, что ты обещал придти...»

Записка дошла с явным запозданием — в такой час по гостям не ходят. К тому же Алексей не знал, где живет Федосов. Домой — в холодную неуютную комнату — не тянуло, Алексей одиноко сидел в кабинете. Он начал писать заказанную Залкиндом статью, но впечатления дня были слишком свежи и мешали сосредоточиться.

В коридоре послышались шаги. Открылась дверь, и вошел Федосов. Веселый и чуть пьяный, с румяным лицом и блестевшими глазами, он рассказал, что его вызвал из дому Батманов и не постеснялся отметить праздник третьей за эти сутки головомойкой.

— Хорошо хоть тебя застал, этим искупаются все мои переживания и путешествие по морозу, — рассуждал Федосов. — Пойдем, у меня собралась большая хорошая компания. Нехватает только тебя. Георгий Давыдович тоже там, ждет тебя...

К огорчению Федосова, они уже не застали большой компании. Пока хозяин отсутствовал, гости разошлись по домам. Только четверо заядлых преферансистов шлепали картами по столу, придвинутому к самой печке. Здесь была и Женя Козлова — она скучала, прикорнув на диване. Девушка с откровенной радостью встретила Алексея.

— Я чувствовала, что вы все-таки придете.

— Угощай его, будь хозяйкой, — сказал Федосов.

Женя наводила порядок на краю стола и рассказывала:

— Беридзе досадовал, что вы не пришли. Они с Таней только-только уехали на Старт — ей ведь с утра отправляться на трассу с колонной.

Федосов подступился к Алексею с водкой:

— Ты выпей побольше, мы с Женей поменьше. За опоздание по традиции полагается штраф.

Алексей держал стакан с водкой и добродушно смотрел на Федосова и Женю. Хорошо, что одиночество его нарушилось. Сюда бы еще и Георгия Давыдовича! Жаль, что не встретились.

— Знаю ваш тост, можете не произносить, — сказала Женя. — За Москву? — Она объяснила Федосову:— Он не пьет, а если уж выпьет, то за Москву, не иначе.

— Все, кому привелось поднять сегодня бокал с вином, пили за Москву, не иначе, — возразил Алексей. — За то, что Сталин в Москве. За парад на Красной площади.

— Правильно, за это я готов выпить еще, — поддержал его Федосов.

Он говорил серьезно и с чувством: это седьмое ноября запомнится ему на всю жизнь. Он столько передумал и перечувствовал за один день. И никогда еще не работал так ревностно!

Алексей вспомнил свой разговор с Залкиндом. Неужели это было сегодня? От водки по телу Алексея волнами пошла теплота. Женя усердно угощала его закусками.

Хозяина позвали из соседней комнаты — в игре возник спор.

— Я вас оставлю. Пожалуй, вдвоем вам будет лучше, — гостеприимно сказал Федосов.

— Он прав, вдвоем лучше, — повторила Женя, когда Федосов ушел. — Хотя, может быть, лучше только мне? — Алексей не отозвался на ее слова, и Женя спросила: — Знаете, чего я хочу от вас? Не догадываетесь? Посидите, подумайте — я сейчас.

Она вернулась с тарелкой мороженой брусники.

— Не догадались, конечно. — Она протянула ему рюмку с голубичной настойкой, другую взяла сама. — Сегодня день моего рождения, забыли? Специально в честь этого хочу выпить с вами. Попробуйте только отказаться!

— Почему я должен отказываться? — спросил Алексей и залпом выпил. — Теперь ваша очередь. Поздравляю вас, Женя. Что вам пожелать? Пусть к будущему вашему дню рождения уже окончится война.

— Вы поторопились, я ведь хотела выпить на брудершафт, — сказала Женя. — Ну, да ладно, пусть. Угощайтесь брусникой. Вы говорили — во сне вас угощали клубникой. Ее у меня нет, однако брусника — тоже неплохая ягода.

Алексея забавляла непринужденность Жени, ее бездумная веселость, трогала чуткая доброта девушки. Интерес Жени к нему он воспринимал как свойственную ей общительность. Она со всеми была знакома, все любили побалагурить с ней. И ему было приятно сидеть и болтать с Женей. «Таня куда красивее, но Женя, наверное, нравится ребятам не меньше, если не больше — своей живостью, счастливым характером», — подумал Ковшов.

— В день моего рождения вы не должны мне отказывать, — заявила она.

— Конечно.

— Потанцуем!

— Нет же музыки.

— Есть, во мне.

Тоненьким чистым голосом она потешно запела бойкую песенку — под нее вполне можно было танцевать.

— Поднимайтесь, — торопила Женя.

Алексей покачал головой:

— И танцевать нам не надо. Посидим, поговорим лучше...

— Упрямый вы! Следовало бы мне, имениннице, на вас рассердиться, да я не умею. Буду танцевать одна.

Напевая, Женя легко кружилась возле Алексея и неотрывно, ласковыми глазами смотрела на него. Федосов из другой комнаты захлопал в ладоши.

Взгляд Жени и эти одинокие аплодисменты не понравились Алексею. Настроение у него сразу испортилось. Он отчужденно отошел в сторону. Женя наблюдала за ним, потом ей это наскучило, и она опять подошла к нему.

— Как вы вмиг переменились! А Гречкин хвалит ваше всегда ровное настроение. Неужели на меня рассердились?

— Нет, за что же на вас сердиться!

— Можете вы не грустить, не хмуриться, хотя бы ради моего дня? Вам больше идет, когда вы веселый.

— Разве можно быть веселым всегда? Это страшно: человек, который всегда смеется.

— Я зря радовалась, что Федосов ушел. Нас все равно трое, — неожиданно сказала Женя. На его немой вопрос она ответила: — Возле вас — она. Верно?

— Да. Возле меня — она. Верно.

— Никогда не думала, что так может быть: человека нет, и он есть. Почему меня никто не любит так, как вы свою Зину!

— Вас еще полюбят. И вы сами полюбите по-настоящему.

— А может быть, я уже полюбила?

Ковшов посмотрел на нее, как бы проверяя ее слова.

— Нет, не похожи вы на человека, несущего в себе большую любовь. У вас представление о любви как о развлечении. Любовь — это другое. Она к вам придет, тогда вы поймете.

Женя была задета его словами. Но уже через минуту тряхнула пышноволосой головой.

— И лучше, что любовь у меня такая! Не надо другой. Разве хорошо мучиться и терзаться, как вы или Ольга?

— Сравнили! Я не терзаюсь, я тоскую в разлуке. Моя любовь придает мне силы. А любовь Ольги — несчастье, от которого она должна освободиться.